Секандар огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно было бы запустить в назойливого негодяя, ничего не нашел и кинулся в комнату. При этом он едва не застал там отважившуюся выбраться из своего укрытия Фейруз. Но взбешенному брату было не до того, чтобы раздумывать, чье там прошелестело платье и почему настежь распахнуты створки двери. Он торопился отыскать предмет, который поразил бы этого наглого типа, решившего издеваться над ним до последнего. Рука нашарила на комоде нечто подходящей величины и тяжести, и, не разбирая, что именно полетит в Джаведа, Секандар с криком бросил вниз свою находку.

Но его противник продолжал демонстрировать чудеса — очевидно, сегодня у него был особый дар выкручиваться из всех неприятных ситуаций. Вот и теперь он изловчился и поймал то, что должно было обеспечить ему синяк, если не проломить голову. Когда юноша рассмотрел, что именно отправил в него Секандар, он устроил под балконом целую пантомиму, выражавшую неистовую радость, ликование, а также, к вящему удивлению Секандара, бурную признательность лично ему за бесценный дар.

Обескураженный хозяин удивленно вглядывался в то, что оказалось в руках врага, но из-за темноты так и не смог понять, чем так осчастливил Джаведа. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что его чековая книжка врагу не досталась. Но когда он вернулся в комнату, проводив мрачным взглядом удалившегося со своей добычей Джаведа, Секандар-барк понял, что натворил. До него дошло, наконец, что его гранатой был портрет сестры в деревянной рамке. И он сам, своими собственными руками, отправил его этому наглецу!

Секандар так расстроился, что у него даже пропал аппетит. Во время ужина он сидел за столом с постным лицом, почти ни к чему не прикасаясь, чем вызвал беспокойное участие матери и презрительные усмешки отца. Фейруз же была оживлена и смешлива даже больше обычного и делала вид, что не замечает угрюмости брата и недовольства старшего Малика Амвара.

«Смейся, смейся, — мрачно думал Секандар, слушая веселый голосок сестры. — Ты еще не знаешь, что тебя ожидает. Этот парень уже замучил твоего брата. Погоди, он и до тебя доберется…»

Страдалец сразу же отправился спать, как только все встали из-за стола. Но сон не шел — усталость не могла победить кипевшее в нем негодование. А тут еще Фейруз уселась что-то играть на рояле. Секандар терпел, терпел, а потом отправился к ней, чтобы устроить разнос хотя бы сестре, раз уж нельзя никому другому.

Подходя к музыкальному салону, он понял, что Фейруз не только играет, но еще что-то напевает вполголоса. Сначала слова трудно было разобрать, но вдруг Секандар понял, что это была за песня. «Длиною в молодость мою», — с ужасом и отвращением повторил он мысленно ее последние слова. — Опять кошмарные стихи этого негодяя! Все, уже поздно, Фейруз попалась в его сети!»

С перекошенным от злобы лицом он влетел в комнату и закричал:

— Что ты поешь, несчастная? Я знаю, знаю, что это такое.

— Неужели?

Фейруз обернулась и одарила брата взглядом, исполненным такого сознания своего превосходства, что он внезапно поразился ее удивительному сходству с отцом. Его маленькая сестричка выросла, она уже не даст собой командовать, и ей не запретишь делать то, что она считает нужным, — во всяком случае, ему, Секандару, это больше не позволяется, понял он.

Сразу пропала охота кричать, размахивать руками, что-то пытаться вбить в ее хорошенькую головку. «Пусть живет, как знает, — с отчаянием подумал Секандар. — А мне надо бежать, бежать из этого дома! Спасаться, уносить ноги, пока все они окончательно не свели меня с ума! Завтра же улечу в Дели. Не сомневаюсь, что, кроме матери, никто об этом не пожалеет».

— Ты что-то хотел сказать, дорогой брат? — елейным тоном спросила Фейруз, опуская длинные ресницы, сразу скрывшие насмешку и высокомерие.

Секандар ничего не ответил, махнул рукой и, шаркая домашними туфлями, пошел в свою комнату.

Через несколько дней раны Ахтар Наваза уже не слишком беспокоили его. Один из лучших врачей штата обработал сквозное пулевое отверстие и наложил целебный бальзам, который заглушил боль и остановил кровотечение.

Согнув руку в локте и уложив ее в специальную повязку, Ахтар отдыхал на веранде дома. Не так уж часто выпадали ему такие дни.

— Господин, вам пора принимать лекарство, — тонким голоском прощебетала молодая сиделка. Она внесла серебряный поднос, на котором стоял стакан молока и укрепляющие пилюли из трав, приготовленные все тем же врачом.

Ахтар поморщился. Он терпеть не мог молока, но врач строгим голосом предупредил его, что лекарство обязательно запивают молоком, иначе оно не будет действовать.

— О! — простонал раненый. — Я чувствую себя маленьким мальчиком. Могу я запить пилюли водой?

Ему удалось не только оттянуть этот процесс, но и ограничиться всего одним глотком. На веранду вошла взволнованная мать.

— Ахтар! Посмотри, кто пришел!

Это был действительно дорогой гость — спаситель, не испугавшийся вступить в схватку с убийцами.

— О, Джавед!

Раненый бросился ему навстречу. Поэт сложил было руки в традиционном намасте, но Наваз порывисто обнял его:

— Не надо слов, дорогой друг! Дай обнять тебя! Но где же ты пропадал все это время?

Смущенный горячим приемом, Джавед вручил ему приготовленные заранее цветы и с грустью ответил:

— Я искал свою Фейруз.

— Надо было обратиться ко мне. Я бы помог в поисках твоей возлюбленной.

— Я вам очень благодарен, господин Ахтар Наваз, — вежливо ответил поэт.

Такое обращение огорчило раненого.

— Зачем так официально? Зови меня просто Ахтар и запомни: если тебе понадобится моя помощь, приходи без стеснения. Если даже попросишь мою жизнь, и тогда я не откажу тебе!

Наваз повернулся в сторону сиделки, взял с подноса стакан молока и протянул его матери:

— Мама, отпейте, пожалуйста.

— Но зачем? — удивилась мать.

— Отпейте, я вас прошу!

Сын говорил так серьезно, что мать не стала больше расспрашивать, а просто сделала глоток.

— Друг, а теперь ты, — Ахтар передал ему стакан, и тот с удовольствием отпил глоток прохладного целебного молока.

Наваз допил остаток и взволнованным голосом произнес:

— Мама, у богини Ситы были двое сыновей. Теперь и у тебя двое — Ахтар и Джавед!

— Джавед! — произнесла это имя мать, привыкая к его звучанию. — Дети мои, дай вам Бог долгих лет жизни! — И она обняла их со слезами на глазах.

Жилище поэта навещает не только бесплотная муза, дарующая вдохновение. Стройная девичья фигура, закутанная в отделанное золотом покрывало, проскользнула в святая святых Джаведа, в его кабинет.

С любопытством оглядевшись, таинственная незнакомка подошла к столу, где на почетном месте стояла фотография в рамке из розового дерева. Она вытащила из-под покрывала точно такую же, но на ней была изображена довольно симпатичная… мартышка!

Девушка ловко подменила фотографии и собиралась было уйти, как вдруг послышались уверенные шаги — это возвращался хозяин. Она проскользнула за штору и затаилась.

Джавед вошел в комнату, снимая на ходу ширвани. Сегодня на улице стояла ужасная жара, предвестница грозы.

— Эй, Кадыр, принеси сока! — крикнул поэт.

Взгляд его упал на фотографию, развернутую лицом к стене. Он подошел к столу.

Джавед запретил всем в доме прикасаться к чему-либо в его кабинете. Хотя там и так царил порядок, однако поэт терпеть не мог, если кто-нибудь сдвигал с места хоть один листок на рабочем столе.

— О моя госпожа, — обратился поэт к фотографии, — что я такого сделал, что вы отвернулись от меня?

Он осторожно взял свою реликвию и развернул к себе. На него таращилось изображение, совершенно не похожее на возлюбленную.

— Что за чудеса? — изумился поэт. — Чьи это проделки?

Пока он гадал, штора за его спиной шевельнулась и оттуда тихо вышла таинственная незнакомка. Как ни легка была ее походка, поэт услышал, обернулся и уставился на незваную гостью, которая пыталась так же незаметно скрыться, как и пришла.