По плану в этот день предстояло повернуть на юго-восток для окончательного броска к Мидуэю. В этот момент соединение шло в строю одной кильватерной колонны, сохраняя строй лишь с помощью маркированных буев, которыми идущий впереди корабль сообщал следующему направление своего движения. Но такой способ был слишком рискованным: когда требовалось резко изменить курс, отдельные корабли легко могли отстать от общего строя. Предстоял трудный выбор: замедлить ход в надежде на то, что к моменту перемены курса погода улучшится, или же, нарушив радиомолчание, сообщить курс по радио. Однако замедление хода могло нарушить весь график операции, а отказ от радиомолчания мог выдать противнику их местонахождение и тем самым сорвать ловушку, в которую они предполагали поймать американский флот. В итоге оперативный офицер штаба капитан 1-го ранга Оичи убедил всех воспользоваться маломощной внутриэскадренной радиосвязью и надеяться на лучшее. "Они не могут позволить себе, доказывал Оичи, ломать график: операции - действия других соединений зависят от этого, а ловушка от этого не пострадает. Американский флот все еще находится в Перл-Харборе, в нескольких днях хода от Мидуэя. Поэтому короткий радиосигнал, даже если его и перехватят, не причинит большого вреда". Нагумо согласился, и в 1.30 был передан наикратчайший из всех возможных сигналов: "Курс 125°".
На 26 кораблях переложили рули, машины затихли на мгновение, а затем заработали вновь - ударное соединение взяло курс на юго-восток - прямо к Мидуэю.
А на авианосцах все шло по распорядку корабельной жизни. Летчики отдыхали. На "Сорю" экипажи самолетов играли в "ханафуду" по сигарете за 100 очков. На "Кага" капитан 2-го ранга Такахиса Амагаи проводил занятия по противовоздушной обороне. На "Хирю" валялись на койках и рассказывали анекдоты, а в кают-компании "Акаги" кто-то непрерывно гонял на граммофоне заезженную пластинку с бодрой песенкой "Кераеко Сейца".
А между тем северо-восточное Мидуэя, разрезая пустынные воды океана, шли корабли 16-го оперативного соединения, построенные вокруг авианосцев "Энтерпрайз" и "Хорнет". Соединение находилось в море уже шесть дней, и жизнь протекала по унылому однообразию корабельного распорядка. По кубрикам и каютам гремели пластинки Глена Миллера, Томи Дорси и Мари Мартин. Свободные от вахт резались в бридж и рамми, валялись на койках и рундуках, болтали и рассказывали анекдоты. На службе также все шло по заведенному распорядку. В вахтенном журнале "Энтерпрайза" записи от 2 июня вполне обычны: "3.14 (время корабельное): Вызвали наверх личный состав авиадивизиона... 3.25: первый завтрак... 3.50: авианосец готов к летным операциям... 5.00: взлет боевого воздушного патруля..."
С утомительным постоянством взлетали и садились самолеты боевого воздушного патруля, менялись вахты - и так до обычного конца - салюта уходящему дню...
В адмиральском салоне "Энтерпрайза" контрадмирал Спрюэнс объяснял командирам эскадрильи их задачи на фоне вероятных действий противника. Командир 6-й эскадрильи бомбардировщиков лейтенант Ричард Бест, слушая адмирала, не мог отделаться от мысли, что вся эта невероятно точная информация является ошибочной. В конце концов он не выдержал и спросил Спрюэнса, не может ли так случиться, что японцы, обойдя Мидуэй, нанесут удар прямо по Гавайским островам? У Беста были свои причины беспокоиться об этом - на Гавайях находились его жена и ребенок.
Адмирал взглянул на Беста, немного помолчал, а затем сказал: "Мы все-таки будем надеяться, что они этого не сделают".
Заметное колебание адмирала перед ответом не укрылось от Беста, и он стал беспокоиться еще сильнее, считая, что Спрюэнс планирует свои действия, не опираясь на факты, а надеясь больше на милость Провидения. В действительности же, Спрюэнс менее всего любил полагаться на "милость Провидения" и никогда не делал ни одного шага, не взвесив все возможные последствия. Его заминка перед ответом Бесту и сам ответ, полный неопределенности, были вызваны тем, что лейтенант Бест был летчиком, а следовательно, имел все шансы попасть в руки противника. И никто не мог поручиться за то, что этого не произойдет. Поэтому адмирал никак не мог ответить Бесту иначе. Но Дик Бест был далеко не единственным человеком на "Энтерпрайзе", кого беспокоило поведение нового адмирала. Штаб соединения после ухода Билла Холси с огромным трудом приспосабливался к Спрюэнсу.
Спрюэнс являл собой полную противоположность адмиралу Холси. Холси был очень общительным человеком, Спрюэнс, напротив, - очень замкнутым. Холси обращал мало внимания на детали, Спрюэнс, наоборот, вникал во все и мог часами сидеть над картами, проверяя флагманскую прокладку. Холси давал своим подчиненным большую свободу действий, Спрюэнс - нет. Холси был блестящим импровизатором, Спрюэнс - сухим педантом. Изменения коснулись даже утреннего кофе. В былые времена Холси пил кофе вместе со своим штабом в адмиральском салоне. Спрюэнс, будучи тонким знатоком кофе, доставил на авианосец собственный зеленый соевый кофе и ручную кофемолку. Каждое утро он сам молол его - ровно на две чашки - и вежливо приглашал какого-нибудь офицера из своего штаба к себе в каюту попить кофе вместе с ним. Штабные офицеры как могли уклонялись от этой чести, и не потому, что так уж не любили Спрюэнса, а потому, что терпеть не могли соевый кофе. Однако в этом маленьком ритуале за чашкой кофе был более глубокий смысл, чем казалось на первый взгляд. Спрюэнс, не имея опыта руководства авианосными соединениями, пытался использовать с пользой каждую минуту, а у него оставалась только неделя, чтобы встретиться лицом к лицу с такими выдающимися мастерами, как адмиралы Ямамото и Нагумо. Поэтому он и пытался за столь короткое время впитать в себя все знания своего более опытного штаба, используя для этого любую возможность, в том числе и утренний кофе. Великолепный ходок, Спрюэнс брал "на короткий поводок" одного за другим своих штабных и гулял с ними по полетной палубе, интересуясь всеми вопросами, пытаясь узнать все, - а у него была удивительная способность впитывать в себя знания. Подобные прогулки продолжались в любую погоду.