— Пожалуйста, не удивляйтесь, — сказал Вильгельм, когда открыл дверь, и комната предстала перед глазами. — Здесь везде следы жизни холостяка.

Так и есть. Правда, комната была чистая — видно, что об этом еженедельно заботилась хозяйка — но необходимый порядок отсутствовал. Часть одежды не висела в шкафу, а лежала повсюду. На столе кучей лежали старые газеты и журналы. Между двумя цветочными горшками у окна, Марианна увидела несколько книг и направилась к ним. Но это было не то, что могло её заинтересовать. Там лежали учебники — орфографический словарь немецкого языка Дудена, грамматика. Словарь был потрёпан, что свидетельствовало о том, что Вильгельм им часто пользовался, чтобы овладеть бомльшим запасом слов. С его помощью он проверял орфографию и грамматику. Было видно, что Вильгельм учит язык усердно. Пробелов, которые обнаруживались в его словарном запасе, день ото дня становились меньше.

— В последнее время, — сказал он, показывая на книги, — я небрежный.

Он хотел сказать, что занимался не постоянно.

— Я не учить, — продолжил он, усмехнувшись. — Сидеть в «Подсолнухе».

— Это правда, — весело согласилась Марианна.

— Я иметь совесть не чистой, и самому себе обещать каждую неделю, что наверстать упущенное время обучения, когда «Подсолнух» иметь выходной день.

— Как сегодня, — кивнула Марианна, сдерживая смех.

— Как сегодня.

— Надо что-то с этим делать.

— Да.

— И что?

Вильгельм развёл руками и пожал плечами:

— Я не знать.

— Вы должны обходить «Подсолнух» стороной.

Он развёл руки ещё шире.

— Я не иметь такой возможности.

— Тогда поможет только запрет на посещение трактира.

— Запрет на посещение трактира? Что это такое?

— Это когда кому-нибудь запрещают посещать определённый трактир. Хозяин трактира может подать в полицию заявление об этом.

— Но на это должно быть основание, или нет?

— Конечно.

— Какое?

— Чаще всего — постоянное пьянство. Или скандальность. Или приставание к другим клиентам.

— Всё не подходить для меня, — сказал Вильгельм победно. — Я для полиции неосязаемый.

— Неприкасаемый.

— Что?

— Надо говорить «неприкасаемый», Вильгельм.

— Это не есть равно, «неосязаемый» и «неприкасаемый»?

— Нет.

— Почему нет?

Это было не так просто объяснить, но Марианна закончила училище и занятия по немецкому ей особенно нравились.

— Вильгельм, — сказала она, — вы понимаете разницу между «касаться» и «щупать»?

Он задумался. Это длилось недолго, и он ответил:

— Да.

Для большей уверенности Марианна сказала:

— Что делает слепой, когда ищет ручку двери? Он щупает её. А что не разрешается делать в продовольственном магазине? Прикасаться к товару.

— Да, — кивнул Вильгельм, — я понимать.

— Неосязаемое — это то, — продолжила Марианна, — что нельзя пощупать, так как оно не существует. А неприкасаемый — это то, к чему нельзя прикасаться, из гигиенических соображений или, например, к священному. Ясно?

Ответ Вильгельма сопровождался единственным словом, которое подтверждало абсолютное понимание:

— Табу.

— Совершенно верно, — обрадовалась Марианна. — Вы правильно поняли.

— Я есть табу для полиции. Запрещение на посещение трактира невозможно. Что тогда?

Марианна со смехом пожала плечами.

— Я не знаю, — сказала она и добавила, — Я исчерпала свою латынь.

Было ясно, что Вильгельм опять попался на крючок.

— Что это означать, извините?

— Что?

— Что значит «исчерпать свою латынь»?

После того, как Марианна объяснила ему, что это выражение означает «зайти в тупик», или «не знать, как быть дальше», он сказал полушутя, полусмущенно:

— Я тоже исчерпал свою латынь.

— Почему?

— Чтобы пить чай, я иметь только одна чашка для вас.

— Ну и что? — сказала Марианна, став жертвой небольшого недоразумения. — Одной мне вполне достаточно, мне не нужно две.

— Да, — кивнул Вильгельм, — одной достаточно для вас, но недостаточно для меня. Вы понимаете?

— Конечно, — ответила Марианна. — Но в этом нет проблемы. Сделайте его не таким крепким, тогда хватит и вам. Я не люблю очень крепкий.

Слегка отчаявшись, Вильгельм сказал:

— Вы меня не поняли. Вы думаете, что я говорить о чае, о запасах. Я говорить о посуде, когда говорить, что иметь только одну чашку. Чая иметь я много.

— Ах, вот в чём дело! — воскликнула Марианна и рассмеялась. — Теперь вы видите, Вильгельм, что я глупая. Несообразительная, дальше некуда.

Вильгельм не поддержал её смех, и сказал серьёзно:

— Вы ни в коем случае не глупая. Идиот есть я, так как не смог лучше выразиться и ввёл вас в заблуждение.

Марианна перестала смеяться.

— Нет, Вильгельм, — ответила она не менее серьёзно, — вы не идиот, и не думайте так. Представьте себе обратную ситуацию, то есть когда я находилась бы на вашем месте и должна была бы овладеть русским. — Она хлопнула себя руками по голове. — Великий Боже, что я могла бы сказать!

Сквозь окно в комнату проник шум прибывающего поезда. Вильгельм подождал, когда станет опять тихо и сказал:

— Теперь делать я, наконец, чай.

Марианна последовала за ним на кухню. Вторую чашку для Вильгельма Марианна взяла на время из кухонного шкафа госпожи Крупинской.

В комнате Вильгельма наступило тихое и замечательное время — тихое в том смысле, что говорить друг с другом было невозможно из-за шума, доносившегося с вокзала.

Естественно, что в комнате повисло эротическое напряжение, разряд которого казался неизбежным. Требовался только повод.

«Что мне делать, — спрашивала себя Марианна, — когда мы допьём чай и ситуация станет опасной? Она может стать такой. Как я не подумала об этом раньше».

Вильгельм в это время думал о Наташе в далёкой России, которой обещал, что никогда её не забудет. «Если бы она в это время была здесь, в этой комнате, вместе со мной, что бы она сказала? Не знаю, — думал Вильгельм, — хотя нет, знаю! Даже довольно точно! Она бы сказала: — Пей быстрее, Вильгельм, и иди ко мне… И я не заставил бы её просить два раза», — подумал он, допивая чай. Когда он заметил, что Марианна последовала его примеру, то спросил:

— Хватит? Или ещё?

— Нет, спасибо.

— Мне тоже хватит.

«Что мне делать, — подумала Марианна, — если он сейчас…»

Она сидела за столом напротив Вильгельма. Он встал.

Марианна мгновенно спросила:

— Что вы хотите делать?

— Отнести чашки на кухню.

Пока отсрочка.

Марианне было ясно, что она должна решить, как себя вести, если после возвращения Вильгельма она захочет попробовать на нём своё девичье обаяние.

Время прошло быстро. Казалось, что не прошло и минуты, как Вильгельм вернулся. Этого времени Марианне не хватило, чтобы прийти к какому-либо решению. Его хватило лишь на то, чтобы поменять место и со стула пересесть на мягкую софу. «Надеюсь, он не поймёт это неправильно», — подумала она при этом.

Сначала Вильгельм сообщил, что чашку госпожи Крупинской помыл и поставил в шкаф. Потом он сел, правда, опять на свой стул.

— Вильгельм, — сказала Марианна, — вы можете доставить мне удовольствие?

Он, молча, кивнул и сделал это так торжественно, что это подействовало убедительнее самой торжественной клятвы.

— Тогда, — продолжила Марианна, — вы должны мне кое-что позволить.

— Что именно?

— Что я дам вам чо-нибудь для домашнего хозяйства.

— Для домашнего хозяйства?

— Посуду, столовые приборы и так далее. Этого добра в нашем гостевом доме в изобилии.

— Нет!

— Почему нет?

Лицо Вильгельма стало мрачным.

— Вы не станете этого делать!

— Но, Вильгельм…

— Нет! Не надо лишних слов.

— Вильгельм, — попыталась Марианна ещё раз, — вы же видите…

— Нет, я сказал!

— Почему?

— Мне не надо это объяснять. Вы сами понимаете.

— Мне непонятно! — произнесла Марианна сердитым, приглушённым голосом. — Видимо вы имеете в виду слово «гордость». Во всяком случае, другого смысла я не могу представить.

— И всё же!

— И всё же? — она покачала головой. — Тогда я должна поправиться. Вы не такой воспитанный, как я о вас думала.

— Мне всё равно!

— Как?

— Гордость для мужчины важнее, чем воспитанность.

Марианна заметила, что натолкнулась на сильное сопротивление, и замолчала. Будучи женщиной, она подумала: «Со временем я получу всё сполна. Смешно, если я не добьюсь своего».

Разговор между ними прервался. Последствия ссоры? Конечно, нет. Это как раз именно та пауза, о которой говорилось выше, то есть они молчали, пока доносился шум вокзала, и, несмотря на это, она была замечательной.

Так как отсутствовали признаки, что на Марианну надвигается какая-либо опасность, и ситуация могла бы выйти из-под контроля, её начали мучить сомнения, но сомнения не в отношении Вильгельма, а в отношении собственной персоны.

«Что происходит? Что-то не в порядке со мной? Я его совершенно не привлекаю? В обычной ситуации я бы давно отбивалась от него, чтобы не допустить к своему телу. Конечно, я рада, что этого не происходит, и это многое говорит о нём. Но ведь это говорит и обо мне? Он вернулся из кухни и сказал, что помыл чашку и поставил её в шкаф, вместо того, чтобы сказать мне другие слова; вместо того, чтобы попытаться меня поцеловать — во всяком случае. И тогда всё происходило бы как обычно и было бы само собой разумеющимся, когда я ему сказала бы «стоп, не со мной, мой дорогой, не так быстро, я не такая».

Марианна вздохнула, правда сдержанно, почти неслышно. «Это проблема, что я не такая, совершенно не такая, — подумала она. — Не женщина». С одной стороны, это доставляло ей удовольствие, с другой — служило балластом. Что перевесит? Она не могла этого сказать. «Я не знаю, чего я хочу», — к сожалению, призналась она себе.

Вильгельм мечтал с открытыми глазами. То, о чём он мечтал, не было чем-то расплывчатым или аморфным, поскольку имело ясные очертания. Вильгельм знал точно, чего хочет, если бы его спросили. Марианна была для него чем-то другим — также как страна и люди, существование и перспектива, настоящее и будущее.

— Вильгельм, — произнесла Марианна.