Госпожа Крупинская замолчала, казалось, она углубилась в воспоминания. На некоторое время установилась тишина. Вильгельм откашлялся.

— Госпожа Крупинская…

Она вздрогнула.

— Ах, — сказала она, — я вспомнила, вам что-то принесли. Пакет лежит на столе.

— Какой пакет?

— Его принесла девушка. Что внутри я не знаю. Он перевязан.

Марианна, подумал он. Марианна.

Госпожа Крупинская спросила:

— Когда в России начнут пользоваться противозачаточными пилюлями?

— Уже давно.

— Что уже давно?

— Ими уже давно пользуются.

— Пилюлями?

— Да.

Госпожа Крупинская скептически посмотрела на него.

— Я не верю.

— Почему вы не верите?

— До вас они еще не дошли.

С подобными утверждениями Вильгельм сталкивался каждый день и не было никакого смысла возражать. Он пожал плечами, захотел что-то спросить у хозяйки, и поэтому снова произнёс:

— Госпожа Крупинская, вы мне одолжите своего адвоката?

— Что?

— Вы мне одолжите своего адвоката?

— Я не понимаю. Вы имеете в виду защитника?

— Если есть это одно и то же, адвокат или защитник, то да. Мне он нужен для полиции. Вы мне одолжите его?

Госпоже Крупинской потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, после чего она ответила:

— У меня его нет.

Вильгельм разочаровался.

— У вас нет?

— Нет. У многих нет. Зачем?

— А я думать, здесь все иметь.

— Почему вы так думаете?

— Потому что полицейский спросил меня о моём адвокате.

Какое-то время госпожа Крупинская вопросительно смотрела на Вильгельма, осушила бокал, снова посмотрела на него, затем захотела услышать подробности. На это она имеет право, как она сказала. Когда Вильгельм с трудом рассказал ей всё, что произошло, хозяйка, положив обе руки на руку Вильгельма заметила:

— Вот видите. Поэтому я всегда заботилась о том, чтобы моему Хеннесу дома было хорошо. Со мной у него такого не произошло бы. В будущем имейте это в виду. Мужчине надо выпивать дома.

Вильгельм высвободил руку, встал и сообщил, что не хочет больше мешать. И хотя госпожа Крупинская ответила, что он ей совершенно не мешает, Вильгельм пожелал ей спокойной ночи и вышел из кухни. Однако ничего не мог поделать, когда через некоторое время хозяйка последовала за ним. Запечатанный пакет лежал на столе, когда госпожа Крупинская неожиданно и без приглашения вошла в комнату. В руках она держала бутылку ликёра, два бокала и ножницы.

— У вас нет ножниц, — сказала она, — чтобы открыть пакет.

Когда шнур убрали, и стало видно содержимое, Вильгельм воскликнул:

— Я это не принимать.

Марианна передала ему столовые приборы и посуду на две персоны. Кроме того, в пакете лежал сложенный белый лист. Когда Вильгельм его раскрыл, решив посмотреть, что же Марианна ему написала, то прочитав написанное, изменил свое мнение:

«Прекрасная луна, ты так тихо идёшь сквозь вечерние облака.

Будь такой же спокойной, и я почувствую, что я не одинок…»

Это было знаменитое стихотворение Матиаса Клаудиуса. Марианна переписала его из книги, чтобы Вильгельм получил представление о нём.

— Я возьму это, — сказал Вильгельм больше для себя, чем для госпожи Крупинской, которой это было безразлично: она преследовала другую цель. Сев на диван она спросила:

— Можно?

— Что? — спросил Вильгельм.

— Присесть.

— Это ваш диван.

Она кивнула.

— Тогда я не благодарю, Вильгельм.

С тех пор как он у неё поселился она иногда называла его Вильгельмом, но это, скорее, исключение из правила.

Откуда-то доносились звуки хора паломников из оперы Вагнера «Тангейзер». Видимо, какой-то любитель музыки включил радио на полную громкость.

— Хорошая музыка, — оценил Вильгельм.

— Налейте нам, — сказала хозяйка, — и тоже сядьте.

Вильгельм наполнил бокалы и хотел сесть за стол.

— Нет, — остановила его хозяйка. — Сюда. — При этом она похлопала рукой рядом с собой.

Чтобы разрядить ситуацию, возникшую из-за того, что он не собирался туда садиться, Вильгельм снова вернулся к вопросу об адвокате и сказал:

— Он мне мог бы разъяснять, что значит «превысить пределы необходимой самообороны», госпожа Крупинская.

— Думайте о чём-нибудь другом, — предложила она. — Например, о том, как меня зовут. Вы знаете, как?

— Конечно.

— Как?

— Госпожа Крупинская.

— Нет, — немного резко ответила она, как будто рассердилась на его несообразительность. — По имени?

— Не знаю, — солгал Вильгельм, пытаясь найти в этом спасение. — Не иметь понятия.

— Ванда, — сообщила она.

Вильгельм знал это, так как видел её имя на конвертах и открытках.

— Красиво, — сказал он.

— Я так и думала, что вам понравится, Вильгельм, — кивнула она. — Знаете, мои предки родом из местности под Лембергом. Теперь это русская территория.

— Да, госпожа Крупинская.

Она посмотрела на него с теплотой и легким упрёком.

— Вильгельм, как вы думаете, почему я заговорила с вами о своём имени?

Он не знал, что ответить.

— Как вы думаете, почему, — продолжила она, — я уже давно называю вас Вильгельмом, а не господином Тюрнагелем?

— Почему, госпожа Крупинская?

— Потому что вы больше не будете называть меня госпожой Крупинской. Я не могу этого слышать.

— Раз вы не можете этого слышать, тогда я говорить Ванда.

Вильгельм всё больше и больше осознавал свое бессилие. Покориться ли он судьбе?

— У меня жажда, — сказала Ванда.

Вильгельм потянулся за бутылкой ликёра.

— Я не это имею в виду, — сказала Ванда, возбуждаясь.

— Нет? — спросил Вильгельм, сделав глупое выражение лица.

— Нет, идиот! — Это было сказано ласково, но в голосе Ванды звучала уверенность.

— Может мне сходить на кухню и сделать чай?

Этим вопросом Вильгельм поставил себя в трудное положение. Ванда Крупинская понимала, что одними словами цели не достигнешь. Слова должны сопровождаться действиями. Поэтому она взяла руку Вильгельма, положила себе на грудь, сильно прижала и сказала:

— Ты чувствуешь, как стучит сердце?

Вильгельм пытался убрать руку, однако Ванда сопротивлялась, а потому рука Вильгельма осталась лежать там, куда Ванда её пристроила. На хозяйке было легкое тонкое платье и тонкий бюстгальтер, так что Вильгельм не мог остаться равнодушным. Соски Ванды напряглись и затвердели. Аналогичное напряжение, но, разумеется, не сосков постигло и Вильгельма, что было трудно не заметить. Что же касается еще далеко не старой сорокалетней вдовы, её это обстоятельство не удивило. Она уставились на ширинку Вильгельма, где уже заметная выпуклость указывала, что там всё зашевелилось.

Одной рукой Ванда крепко держала руку Вильгельма у себя на груди, а другой нежно поглаживала пах Вильгельму через джинсы. Её дыхание стало порывистым, глухим от возбуждения голосом она спросила:

— Теперь ты знаешь, какая у меня жажда?

Так как очевидное было бесполезно отрицать, то Вильгельм согласился.

Подобное начало, называемое «прелюдией», в некотором отношении было особенным: в нем недоставало поцелуев. И для того имелись свои основания.

Инициатива полностью исходила от Ванды, а в браке с Хеннесом она не целовалась. Почему? Всё очень просто: им обоим не нравился запах изо рта, и по этой причине во время близости поцелуи были исключены. Ванда к этому привыкла и даже через восемь лет помнила об этом.

Вильгельму тоже было трудно целовать Ванду. Во-первых, она слишком стара для него, а со старыми женщинами молодой парень не должен спать — это неестественно и неприятно. А во-вторых, всё происходящее он воспринимал как измену Марианне, которую полюбил, хотя и не давал обещания хранить верность. Однако его тяготило, что плоть оказалась слабее души. Кроме того, уже несколько месяцев у него не было женщины, а тут такой подарок!

— Пойдём, — сказала Ванда и повела его в спальню. Она расстегнула ему ширинку, чтобы ткань не мешала ей наслаждаться ощущениями и продолжала поглаживания, но уже не столь невинно, как до этого. Когда Ванда и Вильгельм шли по коридору в спальню, она не убирала руки и тянула его за собой.

После смерти Хеннеса супружеская постель пустовала, хотя Ванда никогда не теряла надежду, что за трауром последует радость, как после дождя всегда светит солнце. В этом отношении связь с Вильгельмом воспринималась как нечто естественное, что должно было произойти.

Когда Ванда начала его поспешно раздевать, что, с её слов, доставляло ей особенное удовольствие, желание у Вильгельма стало настолько сильным, что назад пути уже не было, даже несмотря на разницу в возрасте. Они раздевались при свете, так захотела Ванда. Правда, когда подошла её очередь раздеться перед ним, она вдруг решила остаться в бюстгальтере и трусиках. Вильгельм привычно потянулся к лифчику, чтобы снять его, но она перехватила его руку и направила её к трусикам. Вильгельм удивился, но не стал возражать. «Ладно, — подумал он, — если здесь, на Западе, другая очерёдность, пожалуйста, почему нет? Мне кажется, правильнее было бы так, как я знаю».

Он заметил, что у Ванды была довольно неплохая фигура, хотя её с трудом можно было назвать «лакомым кусочком». Она любила сладости и поглощала их с большим удовольствием, но при этом относилась к счастливой группе людей, позволяющих себе это без особого ущерба.

Вильгельм снял с неё трусики, при этом его эрекция увеличивалась настолько, насколько это вообще возможно. Ванда задышала с трудом и как заворожённая уставилась на его пенис. Нельзя сказать, что он пробудил в ней воспоминания. Нет, она переживала совершенно новые впечатления. Она была поражена.

— Какой ты сильный! — воскликнула она.

Вильгельм снова потянулся к застёжке бюстгальтера, однако она остановила.

— Нет! — возразила она.

— Почему?

— Выключи сначала свет.

— Но лучше, когда светло.

— Хорошо, но тогда не снимай бюстгальтер.

Вильгельм понял, в чём проблема сорокалетней женщины, и выбрал темноту. Они так ни разу и не поцеловались, даже когда Ванда раздвинула ноги и сказала: