Серафим Александрович кулаком постучал в зеленые ворота. Во дворе лениво тявкнула собачонка и тут же замолкла.

Заскрипела калитка, круглолицая дородная женщина воскликнула с неподдельной сердечностью:

— Вот-то радость! А мы уж думаем — совсем забыл нас Серафим Александрович, целый год глаз не кажет.

Голос у нее грудной и низкий, переливается мелодично, будто она не говорит, а поет.

— Мужчины дома или на участках? — спрашивает Серафим Александрович, проходя во двор.

— Степан к вечеру будет. Михаил утречком пришел, сейчас рыбу сдает.

— Есть, значит, рыба?

— Да у него когда ее нет!

Мальчики чинно присели на табуретки возле длинного заставленного стеклянными банками стола под виноградником.

— Нюся! — звонко крикнула хозяйка. — Поди-ка прибери на столе да угости хлопчиков черешнями.

На высоком крыльце появилась рослая девчонка, босоногая и загорелая. На вид ей лет десять — двенадцать. Убрав со стола посуду, она гусиными перьями молниеносно смахнула в ладошку крошки и вишневые косточки и властно мотнула головой:

— Айда за мной!

Ее бесцеремонность обезоружила мальчишек. Прошли через виноградник в глубь двора. Следом за Нюсей увязалась рыжая дворняжка Малыш.

— А он у нас фазанов и чирков приносит, и нюх у него как у охотничьей собаки.

Радик усмехнулся:

— Это он что же — на спину фазана закидывает или как?

Нюся обиженно ответила:

— Волоком. Вы не смотрите, что он маленький. Он сильный.

И тут же, чтобы доказать это, собрала жгутом подол платья и скомандовала:

— Малыш, взять!

Собачонка радостно гавкнула и вцепилась в подол. С большим трудом Нюсе удалось сделать несколько шагов в сторону. Малыш неистово трепал ее платье и рычал, упираясь в землю лапами и поднимая тучи пыли.

— Ну, хватит, маленький, довольно.

Нюся взяла его на руки и влюбленно прижала к груди.

— Ну и барбос! — не унимался Радик. — Такую собаку на цепи надо держать.

Нюся сделала вид, будто не слышала насмешки, а Пулат незаметно тронул товарища за плечо: дескать, кончай задираться.

Вышли в сад, небольшой, но очень хороший.

— Вы к нам в гости? — сдержанно, только чтобы не молчать, спросила Нюся.

— Порыбачить приехали, недельки на три, — ответил Пулат, — в тугаи поедем.

— Меня дядя Миша тоже берет в тугаи. Может, на следующей неделе опять поедем. А батя меня на катер брал, два раза.

— А где сейчас твой отец? — спросил Пулат из вежливости.

— Он всякие грузы в Чардару[3] возит. Слыхали, наверно? Там электростанция строится и большая плотина. У нас здесь скоро настоящее море будет, во!

Нюся ловко, по-мальчишечьи взобралась на дерево и стала бросать золотисто-оранжевые черешни к ногам мальчиков в траву. Они собирали их в свои соломенные широкополые шляпы.

— Вы что же, немытые не едите, что ли? — ехидно крикнула она, на миг прекратив оранжевый дождь.

— Вот еще! — отозвался Пулат и, подняв над головой руку с веером черешен на длинных черенках, стал губами обрывать их по одной.

Мама бы его за это не похвалила.

— Вы дяди Симины знакомые или дальние родственники? — спросила Нюся.

Радику послышалась насмешка в Нюсиных словах. Как смеет эта девчонка их Серафима обзывать каким-то женским именем!

— С-сама ты д-дядя Нюся, — сердито сказал Радик, слегка заикаясь от возмущения.

Нюся промолчала, только мстительно прищурила свои рыжие кошачьи глаза.

Пока мальчики подбирали в траве черешню, Нюся дотянулась рукой до ветки соседней вишни. Набрав полную пригоршню ягод, она прицельно швырнула ее вниз. Бац, бац, бац! Бордовые градины забарабанили по белым рубахам мальчиков.

— Счет три-два, — бесстрастно объявила она, ловко соскакивая на землю. На рубахе Радика было три, а у Пулата два ярко-алых расплывающихся пятна.

— Т-ты это н-н-нарочно?! — закричал Радик и угрожающе шагнул ей навстречу.

Но Нюся скользнула под виноградник и удовлетворенно, с издевкой засмеялась.

— Я еще не так с вами посчитаюсь, задаваки, пижоны городские! Радуйтесь, что вы гости, а то я п-п-п-проучила бы вас!

Ох и разозлился же Радька!

Нюся убежала, и Пулат сказал нерешительно:

— Неудобно получается: в гости пришли, а ты хозяйскую дочку обидел.

— Кто ее обидел? Кто ее обидел? Она первая нас вишнями разбомбила.

— Нет! — Пулат упрямо насупился. — Если по-честному, то ты первый начал задаваться: «Такого барбоса надо на цепи держать». Ты же первый начал.

Глаза у Радьки округлились.

— А ты кто такой? Судья тоже мне! Все вы, бэшники, такие.

— Какие такие? — У Пулата обозначились скулы и сжались кулаки.

— Девчачьи заступники, вот какие!

— А ну повтори, повтори! Толстяк!

— Повторю! — Радик взъерошился, как боевой петух.

Не хватало им еще подраться. Впрочем, Пулат драться не любил. Оба чувствовали, что перестарались.

Остывая, Радик сказал почти примирительно:

— Пока толстый сохнет, худой сдохнет.

— Я тебе припомню еще бэшников.

— Знал бы я, какой ты, не стал бы дядю Серафима за тебя упрашивать.

Когда мальчики вернулись, над застеленным столом уже горела электрическая лампочка. Бордовый предветренный закат просвечивал сквозь черные кружева виноградных листьев. Несколько десятков ночных бабочек водили вокруг лампочки бешеный многоярусный хоровод. Некоторые из них обжигались и падали на серую накрахмаленную скатерть, и Серафим Александрович щелчком сбивал их со стола.

Тетя Галя, Нюсина мама, хлопотала у летней печи.

— А ну, хлопцы, наколите мне дровец. Нюся! Где Нюся?

— Здеся я, — отозвалась Нюся из дома.

— Сбегай до дяди Миши, скажи — у нас гости.

Дядя Миша пришел довольно скоро, весело и шумно поздоровался с Серафимом Александровичем, похлопал по спинам ребят, грузно опустился на табурет. Был он коренаст. Черные волосы с сильной проседью коротко подстрижены. Широкие кустистые брови придавали его лицу суровое выражение.

В темноте скрипнула калитка.

Малыш тявкнул было и сразу же заюлил, весело завилял хвостом.

— Вот и Степан пожаловал, — пробасил Михаил.

В светлый круг под лампой ступил крепко скроенный веселоглазый человек в белой капитанской фуражке — Нюсин отец.

— Серафиму Александровичу привет и уважение, — обрадовался он, узнав гостя.

С появлением капитана за столом сразу стало как-то свободнее и веселее.

— Давно ли вернулся? — спрашивал он, крепко обнимая Серафима Александровича.

— Да уж больше месяца дома.

Капитан пожал руки ребятам, будто старым добрым знакомым, и сел к столу.

— Любопытно, как показался тебе Париж? Расскажи, Серафим Александрович.

— В Париже я был всего ночь, даже полюбоваться как следует не успел. Переночевал, а наутро самолетом вылетел в Тулузу, где проходил конгресс виноградарей. Вот Тулузу и еще несколько городков поменьше разглядел со всех сторон. Виноградники в южных департаментах Франции отменные — тысячелетняя культура возделывания, мягкий, благодатный климат. Но должен сразу заметить, наши узбекские сорта — баянширей, кишмиш белый, сояки — не хуже, а сахаристостью даже превосходят французские, — солнышко-то у нас жарче. Но об этом разговор после, сначала я вам сообщу нечто такое, от чего вы на табуретках не усидите.

— Ну-ка! Ну-ка! — улыбнулся капитан.

— В небольшом городке Каор я встретил вашего Макара.

— Что?! Что ты сказал? — прохрипел Михаил Никитич, приподнимаясь с места.

— Точно. Макара я встретил, брата вашего.

— Нет у нас никакого брата, — выкрикнул Михаил Никитич, — двое нас со Степаном. — И, переходя на свистящий шепот, повторил медленно, нажимая на каждое слово: — Двое нас — Степан да я. Нет у нас Макара. И точка на этом, баста! Слышать не желаю ни о каком Макаре.

За столом наступила долгая тишина, лишь через распахнутое окно кухни доносился перестук ножей и звяканье посуды.

— Галина! — гаркнул Михаил Никитич во всю мощь своего хриплого голоса. — Живей накрывай на стол. Гости с дороги, проголодались небось.