Мы стояли не шевелясь, пораженные услышанным. Сперва его слова повергли насв отчаяние, но потом нашли в голове требуемую нишу, и мне уже казалось, чтоя знал все это всегда. В одно было почти невозможно поверить — что япревратился отныне в Плохого. Чем больше я обдумывал сказанное Уоллом, темменьше чувствовал себя Плохим. У меня было такое чувство, что нас швырнулина дно пустого колодца, а с вышины нас изучают жестокие лица, невидимые нафоне черного неба, решая, кого поднять и сожрать. Я чувствовал не страх, ноодиночество, как будто очнулся после забытья голым, посреди пустоты. Будь уменя такая возможность, я бы присел на камень и как следует обо всемпоразмыслил, чтобы самому прийти к выводам. Но Бредли схватил меня за руку исказал:

— Мы должны спуститься. Надо найти маму.

— Не сейчас, парень, — остановил его Уолл. — Если поторопишься, то протянешьне дольше, чем плевок на раскаленной решетке. Мы спустимся туда завтра.

— Я с вами, — сказал Бредли.

— Слушай меня, сынок. — При всей своей мягкости голос Уолла прозвучал гулко,словно в пещере. — Отныне ты будешь делать только то, что тебе скажут. Мыздесь не ради развлечения. Мы заняты очень опасным делом. Я восхищен твоейрешимостью найти мать, клянусь. Возможно, мы сможем ей помочь. Но то, чтонамечено на завтра, завтра и произойдет, и помешать этому никто не в силах.Лучше тебе сразу начать к этому привыкать.

Бредли промолчал. Клей Форнофф, отдав соседу факел, подошел к Бреду и обнялего за плечи.

— Пошли перекусим.

Мне не нравилось, что Клей берет его под свое крылышко, но я знал, что Бредуне захочется оставаться со мной, поэтому, даже не пикнув, позволил имрастаять в темноте.

Уолл шагнул ко мне; несмотря на холод, я почувствовал его звериный запах.Его глаза под совиными бровями отражали пламя факела. Раньше я замечал, чтолюди, с которыми ты долго не виделся, проигрывают по сравнению свпечатлением, каковое осталось о них в твоей памяти. Однако на Уолла это нераспространялось. В золотом зареве кратера он выглядел не просто человеком,а монументом.

— Где вы оставили своих коней? — спросил он.

Я ответил.

— Вот черт! — Он шлепнул себя по ляжке и, подозвав кого-то, дал поручениеподняться к пещере и выяснить, как можно помочь лошадям. Потом он обернулсяко мне и прищелкнул языком. У него недоставало переднего зуба, и дыра во ртубыла размером с сустав моего большого пальца. — Не дрейфь, Боб! Можноподумать, ты оказался в аду и ждешь появления чертей с кочергами. Уж поверьмне, здесь тебе будет гораздо лучше, чем в городе.

В этом я почти не сомневался, но почему-то мне не было радостно это слышать.

— Это твоя женщина? — спросил Уолл, указывая через плечо на Келли.

Келли посмотрела на меня и потупила взор. Я неожиданно испугался, но былслишком утомлен, чтобы осмыслить собственные страхи.

— Да, — ответила она, опередив меня на долю секунды.

— Сейчас получите одеяла. — Уолл вздохнул и уставился в кратер. — Я радвидеть тебя здесь, Боб. Нам как раз нужны люди для работы в саду.

— В саду? — тупо переспросил я.

— В нем самом. Помнится, ты выращивал в Эджвилле здоровенные помидоры.

— Вы тут что-то выращиваете? Где же?

— Ты сам все увидишь и узнаешь. Но утром. — Уолл снял шляпу, поправил поля иснова нахлобучил ее на голову. — Пока поешь и ложись спать. Следующая ночьбудет необычной. Весь мир содрогнется!

Утолив голод вяленым мясом и сухими фруктами, мы с Келли устроили себегнездышко, загородившись от остальных тремя валунами. На землю мы постелилидва одеяла, еще несколькими укрылись, привалившись спинами к валуну исоприкасаясь боками и ногами. Я покосился на Келли. Свет из кратера освещалее лицо, на котором застыло серьезное выражение. Мне показалось, что онапочувствовала мой взгляд, но не подала виду, поэтому я решил последоватьсовету Уолла и уснуть. Сон, тем не менее, никак не шел. Я не мог нетерзаться вопросами о том, во что мы угодили. Плохие люди в такой дали,упомянутый Уоллом сад, намеченное нападение на Капитанов — все этосвидетельствовало о кипении в пустыне сложной жизни, о которой я раньше неподозревал. Кроме того, меня занимал рассказ Уолла об «обработке». При всейсвоей неожиданности эта мысль не показалась мне нелепой. Как иначеобъяснить, почему люди проявили такую глупость и покладистость, чтопроглотили басни о предках, добровольно избравших жалкое существованиевместо прогресса?

Я понимал, что ломать сейчас над всем этим голову бесполезно: рано илипоздно я своим чередом узнаю все, что необходимо. Но мой мозг был слишкомвзбудоражен, и я знал, что сна мне не видать.

Внезапно Келли проговорила:

— Я думала, что все уже в прошлом, что беды поставили на всем этом крест, аоказывается, все как было, так и есть. — Она повернула ко мне лицо, но былослишком темно, чтобы я прочел его выражение.

Сперва я не понял, о чем она, а потом догадался, что речь идет о нас с ней.

— А тебе как кажется? — спросила она.

— Я об этом не думал, — ответил я. — Времени не было.

— Что ж, сейчас самое время подумать.

Мне не хотелось напрягать мозги, но как только я попытался оценить своесостояние, все само собой, без малейшего усилия, разложилось по полочкам.Мне показалось, что я гляжу в тоннель, проложенный сквозь время от кратерадо Эджвилла, и вижу Кири, скачущую в одиночестве по равнине, убитого горемБреда и самого себя так же отчетливо, как сидящую рядом Келли. Потом этимиражи померкли, и я узрел не прошлое, а словно саму истину, но не ту, вкоторую верил раньше, потому что та истина была, как и все остальное в моейжизни, способом приспособиться и легче прожить. Нет, новая истина былаглубинной правдой, сутью моего существования, и она гласила, что чувство,которое я испытываю к Келли, — это то, что мне хочется чувствовать,результат уговоров самого себя. Так работает мозг: ты убеждаешь себя вчем-то, и часто это начинает постепенно казаться чистой правдой. На самом деле яне любил Келли — во всяком случае, не любил так, как мне казалось, — однаков промежутке между бедой с Кири и концом наших скитаний умудрился-такиполюбить. Со мной всегда так: я буду чего-то желать, на что-то надеяться, вочто-то верить, потому что хочу желать, надеяться, верить. Только сейчасбылое наваждение иссякло, потому что порча, напущенная Капитанами, как раз вэту минуту прекратила свое действие, и я — возможно, впервые в жизни —понял, что собой представляю, кем стал, во что верю и что люблю. Рядом былиБред и Келли. Под ее внешностью соблазнительной красотки скрывались иглубокие чувства, и пороки — как у всякого другого. Но главной ее чертойбыла сила духа. Раньше я не знал, насколько она сильна. Девушке,избалованной жизнью в расслабленной обстановке Уиндброукена, потребовалосьгораздо больше сил, чем любому жителю Края, чтобы совершить подобноепутешествие. Она бросила вызов страшному миру, отстаивая свою честь, любовько мне и то неведомое ей самой, благодаря чему она сумела проявить столькомужества.

Еще у меня была Кири, но с ней все обстояло иначе...

Ее образ напоминал картину, оставшуюся висеть в затянутой паутиной комнате,которую мы оба покинули много лет назад. Ложь, которую мы с ней силой верыпревратили в правду, давным-давно умерла, и Кири сделала то, что сделала,потому что этого потребовало ее естество, а не из-за меня или наших с нейотношений. Это прозрение не улучшило моего состояния, но хорошо хоть, чтодымный костер старых привязанностей не помешал мне разглядеть истину. Я зналвсе это раньше, но был так глуп, что не сумел принять, и сейчас не могпридумать правильных слов, а всего лишь повторял Келли, что мое отношение кней осталось прежним.

Она теснее придвинулась ко мне, я обнял ее, она положила голову мне наплечо, и мы оставались в такой позе несколько минут; думаю, мы обачувствовали какое-то неудобство, словно стали другими. Келли растянулась иустроилась удобнее. Несмотря на пережитое, страх, пройденное расстояние ивсе остальное, ее тело рядом, под одеялом, придавало мне уверенности в себе.