Далее продолжаем словами указа: "По прибытии на другой день благочинного оказалось, что священник с причетниками были черезо всю ночь заперты в церкви. На амвоне и на висящей у царских врат епитрахили было несколько капель крови, и самая епитрахиль по местам изорвана (батюшку причетники били, или батюшка их бил, это не объяснено). Евангелие было на престоле опрокинуто, кресты в беспорядке, св. ковчег — на лавке у левого клироса, напрестольная одежда с трех сторон, а особливо с задней, почти вся изодрана и окровавлена; из книг Триоди Цветной несколько листов вырвано и вместе с книгою брошены посреди церкви, а у дьякона Егорова руки искусаны и в крови".

Четыре такие происшествия, зараз случившиеся между праздниками Благовещения и Пасхою 1820 года, так встревожили князя Голицына, что он довёл о них до сведения императора.

Государь Александр Павлович этим "сильно огорчился" и очень правильно заметил, что духовные люди, натворившие такие чудеса, "конечно уже прежде были неспособны к отправлению их должности и не могли вдруг дойти до такого крайнего разврата".

Синод против этого не оправдывался, да и что бы такое он мог привести в оправдание епархов, у которых описанные гадости имели место? Замечание государя было глубоко верно: вдруг такие гадостники не являются, и тот, кто их воспитал и терпел к растлению и соблазну тёмных прихожан, подлежал бы сугубой каре, чем сами бесчинные попы и дьяки.

Епархиями, где произошли в 1820 г. эти бесчинства, правили в Вологде епископ Онисифор Боровик, из обер-священников; в Пскове знаменитый Евгений Болховитинов; в Костроме — Самуил Запольский, а в Ярославле (где духовные подрались и погрызлись и искровянили алтарь) — Филарет Дроздов. (Прим. автора.)

Государь и министр князь Александр Голицын горячо прониклись энергическим желанием остановить такое крайнее развращение в духовенстве, чтобы эти учители благочестия по крайней мере хотя не поселяли "соблазна в прихожанах, которые, видя таковых пастырей, нарушают иногда и сами правила христианские". Государь приказал, чтобы взяли самые действительные меры унять соблазнителей тёмного простонародья, и Голицын, как синодальный обер-прокурор, подробно объяснил отцам святейшего синода, в чём именно государь Александр Павлович усматривал "причину соблазнительной для прихожан безнравственности русского духовенства".

Но святейший синод и сам знал, в ком и в чём эта причина, и открывался, что он уже не раз пробовал унимать бесчинное духовенство, но безуспешно.

По смыслу указа 20-го года видно ясно, что государю было известно, как духовенство многократно было увещеваемо жить нравственнее, но что все эти многие и долгие увещания и убеждения многих прежних лет на наших духовных "не имеют желаемого действия не от чего иного, как от слабого за ними надзора и от несоблюдения мер, установленных к истреблению в духовенстве пороков".

Кто же мог составлять этот «надзор»: епископ с его духовным штатом или мир, народ — прихожане?

Теперь очень многим, особенно из людей, не знающих истории церкви, кажется, что лучше всего держать духовенство в зависимости от воли прихода, и это действительно не противоречит древней церковной практике и имеет свои хорошие стороны, но имеет и дурные.

Благодаря сухому, безжизненному и вообще ничего не стоящему преподаванию церковной истории в русских учебных заведениях, у нас вовсе не знают, каких излюбленных миром невежд присылали приходы к епископам для поставления, и почему практика заставила оставить этот порядок, по-видимому, самый приятный и наилучший.

Безусловным партизанам избрания и смещения священника приходом не следует, по крайней мере, забывать того, чем показали себя в нынешней нашей истории с попом Кириллом "сорок две персоны", сделавшие всё, что захотели, от имени целого прихода Спаса в Наливках… И подобные вещи бывали не раз и не в одной Москве, которая дорога тут для примера, как «дом», где всё в порядке. А что бывало, то, конечно, и паки быть может, хотя бы и с некоторым видоизменением в приёмах. Но ни император Александр I, ни князь А. Н. Голицын не были причастны тому народничеству, которое на один лад понималось в век императора Николая I и ещё иначе трактуется некоторыми ныне. И благожелательный "восстановитель тронов" и кн. А. Н. Голицын были по воспитанию и по вкусам своим европейцы и хотели в жизни просто лучшего, более облагороженного и более отвечающего их, без всякого сомнения, до того возбужденному идеалу, что осуществление его в России представлялось очевидною невозможностью. Особенно это чувствовалось в вопросах религии, в которых они парили так высоко, что обоих, по совету преподобного Нила Сорского (Майкова), надо было желать "опустить на землю". Стремясь к благоугождению богу, с каким-то болезненным пиетистическим жаром они искали на земле не простых добрых, рабочих и богопочтительных людей, а прямо ангелов, "видящих лицо Его выну" и неустанно вопиющих «свят». Такой высокий духовный запрос тотчас же вызвал и соответственное предложение: являлись ловкие люди, которые, не моргая глазами, сказывали, что они уже прошли несколько небес и успели получить непосредственные откровения, но только до времени остались на земле, дабы ознакомить других с блаженством непосредственного собеседования с богом. Это не был пиетизм нынешней великосветской беспоповщины: тогдашние признавали таинства, даже более, чем их значится по катехизису Филарета Дроздова, — и для "блаженного собеседования с Богом" признавали необходимым посредствующее участие духовенства. И государь Александр Павлович, и кн. Голицын относились к духовным до того тепло и почтительно, что — случалось — целовали даже руки как у православных, так и у католических священников (у которых это и не принято). Но понятно, что они жаждали видеть и уважать в духовном его духовность и потому "тьмы низких истин им дороже был возвышающий обман". Когда они видели священный для них сан в унижении, они страдали так искренно, что, может быть, теперь иному это даже и понять трудно.

Нам могут указать, что государь и Голицын нередко принимали за благочестие ловко представленное притворство, за которым скрывалась порою гадость более противная. Не станем против этого и возражать: многие притворщики, без сомнения, делывали дела и хуже, но ни император Александр Павлович, ни кн. Ал. Н. Голицын, ни прочие благочестивые люди их века, которых позднейшая критика винила в недостатке так называемого "русского направления" и в поблажке мистической набожности на чужеземный лад, не были виноваты в том, что грубость их отталкивала от себя. Она и в самом деле противна. Привыкнуть к ней трудно, да и не дай бог, а без привычки её нельзя переносить, не угнетая в себе самых лучших своих чувств, на самой вершине которых в живой и благородной душе всегда будет стремление "поклоняться духом и истиною" Духу истины, иже от Отца исходит и живит мир.

Ни от государя Александра Павловича, ни от Голицына с их туманными идеалами нельзя было и ожидать, чтобы они, огорчась церковным бесчинством, обратились за поправлением этого горя к общецерковной помощи, т. е. к приходу, ибо это не было, как выше сказано, в их вкусе, да и — как мы видели из истории у Спаса в Наливках — приход действительно мог казаться очень ненадежным.

Следовательно, очень понятно, почему поправлять дела в 20-х годах поручили не приходам, а опять синоду же.

Что же сделал синод, которому Голицын передал трогательное огорчение государя и его желание "защитить народ от соблазнов духовенства"?