Синод напечатал указы, в которых, во-первых, напоминал о прежних убеждениях, которые много раз были безуспешно делаемы духовенству, а во-вторых, поставил архиереям на вид волю монарха "обратить внимание на благочинных". Синод рекомендовал архиереям выбирать благочинных "способных, беспристрастных, расторопных и обязать их вперять благонравие, подчиненность и послушание". Вместе с тем велено было взять со всего русского духовенства "строжайшие подписки", что они, "сообразуясь с достоинством своего звания, будут стараться поведение своё при всяком случае сохранять, — жить в благонравии, — пороков гнушаться и такими средствами, сколько возможно, изгладить из мнения государя неблагоприятное о себе замечание".

Духовенство, от которого повсеместно отобрали такие "строжайшие подписки", может быть, и старалось "поведение свое при всяком случае сохранять", но это ему решительно не удавалось, а император Александр I спустя пять лет скончался.

Во всё наступившее затем царствование государя Николая Павловича духовенство также не счастливее продолжало "поведение своё при всяком случае совершенствовать", и в результате всё выходило то же самое. С усилением строгостей над литературою вообще и в особенности над пиетистическою и библейскою литературою, которая возбуждала внимание общества к положению дел в церкви, для дебошей духовенства настали времена более благоприятные. Неисчислимые массы происшествий возникали и гасли, окупленные у консисторских взяточников, которые стали брать иногда уже не только на себя, но и "на архиерейскую часть". Преобладающий характер в безобразиях николаевского времени — всё тот же "соблазн мирянам", расширившийся до того, что с одним из иереев херсонской епархии детская слабость случилась, когда он стоял на великом выходе во святых дверях с чашею в руках… Ударили строгости, угрожавшие даже "умалением рода преподобных"; многих из духовной молодежи забрали "по разбору" в рекруты. Это была мера ужасная, "какой и не ожидали". Встряхнуло всех, и род преподобных действительно умалился, но не оскудел, и благочестие в духовенстве всё-таки не процвело. Для исследования вопросов тогда, разумеется, было не время, но всего чувствительнее для всех казался недостаток хороших благочинных, которые, при большой зависимости от архиерейских чиновников, сделались "секретарскими данниками" и «переданниками», и, разумеется, никак не могли «вперить» духовенству то, что и самим им в большинстве было чуждо.

Живая и многозначительная церковная должность благочинного приняла характер арендного откупщика: благочинный собирал дань с духовенства своего благочиния и вез "с книгами" в город, где была кафедра архиерейская. Это был порядок, который соблюдался открыто, гласно и повсеместно. Благочинный сделался консисторским мытарем и, чтобы держаться на месте, должен был наблюдать аккуратность в сборе и в платежах. Отсюда наибольшею частью за благочиния брались люди оборотливые и торговые… Люди тихого, кроткого, истинно благочинного духа всеми силами отказывались от этих должностей, с которыми им, впрочем, было и не справиться, да и не накормить тех, кого Пётр в своем регламенте отыменовал "несытыми архиерейскими скотинами".

Опять целые полстолетия "ведомство православного исповедания" заботилось уврачевать немочи духовенства посредством таких формальных, но бессильных порядков и, наконец, признало их несостоятельность и постановило нечто новое и на сей раз действительно более надёжное. В обер-прокурорство графа Д. А. Толстого восторжествовала правильная мысль поставить иначе самих благочинных, сделать их более самостоятельными и менее зависимыми от прихотей архиерейского штаба…

Духовенство получило право выбирать себе благочинных из своей же среды. Образцового благочестия и благочиния это не создало и не могло создать в среде, в течение веков задавленной и павшей, но подъем духа всё-таки совершился значительный. Люди заговорили о своём внутреннем достоинстве и стали интересоваться общественными делами своей среды. Воспитание детей двинулось вперёд, вдруг и повсеместно, но старички ещё иногда пошаливали по старине: новые порядки, уничтожившие благочиннические доходы, им не нравились, они мечтали о возвращении на попятный двор и доходили до пошлых выходок, вроде опускания в баллотировочные ящики ореховых свищей и пивных пробок…

По-видимому, смешно было бы и думать, чтобы подобные вещи, как свищи и пивные пробки, попавшие в баллотировочные ящики, могли иметь серьёзное значение в церковном деле, однако случилось именно так. Страстная к скандалезностям газетная печать огласила один такой случай по свету, и о пробках пошёл говор, которому противники выборного начала хотели придать общее значение и, выждав удобной поры, достигли своих целей. Все прежние неудачи, имевшие действительно характер общего значения, были позабыты, и выборное начало, установленное при графе Д. А. Толстом, в духе соборного православия, отменено, а вместо его введён в действие опять старый порядок назначения благочинных архиереями.

Это произошло так недавно, что результаты этой меры до сих пор ещё не могли обнаружиться, но они, конечно, будут видны в будущем.

Однако новое движение к старому, если только оно будет последовательно проводимо в духе циркулярного синодского указа от 5-го августа 1820 года, этим не может быть кончено — оно требует завершения в той части, которой прежняя практика едва коснулась.

Напомним, что указ 1820 года говорил тоже о "несоблюдении правил" — в чём тогда видели указание самим архиереям держаться установлений "Духовного регламента", который одни из них сами для себя подписали, а другие испразднили как для себя, так и для своих наступцев. В "Духовном регламенте" Петр I начертал им всё, как весть себя, дабы делом править, а в тягость подчиненным не быть. С свойственною его многообъемлющей натуре внимательностью, Петр запретил архиереям, чтобы они позволяли "водить себя под руки и стлаться им в ноги" и делать многое тому подобное ко усилению их "непомерного самолюбия". Когда был распубликован указ 1820 года, с напоминанием "о несоблюдении правил", большинство архиереев пустили это мимо ушей, но были из них и такие, которые попробовали "соблюдать правила". Таков был, например, епископ астраханский, имени которого теперь не вспомню, но твёрдо знаю, что бывшее с ним ироническое происшествие описано в «Москвитянине» (1851 — 1853 гг.).

Поехал этот архиерей ревизовать свою епархию, с решимостью даже ехать "по правилам". А правилами регламента архиерею указывалось не выезжать с вечера в приход, а ночевать за три версты, и утром прямо приехать, войти в церковь и служить. Цель этого указания очень понятна: чтобы архиерей видел всё, как застанет, а не «вприготове», и чтобы приходские священники не были "обжираемы архиерейскими несытыми скотинами" и не тратились на висант и рыбы, без которых, по доброму обычаю, не может обходиться архиерейская встреча, "а попам от того изнурительно".

Между тем, чтобы служить обедню, архиерею надлежит к тому приготовиться, выслушать накануне вечерню и проч. Пётр Великий, начертывая регламент, это позабыл, или упустил из вида, что, при множестве его трудов, и весьма понятно, а архиереи, подписавшие регламент, о том «премолчали», что тоже понятно и соответственно отваге их владычного духа. Но архиерею всё-таки нельзя, не нарушая правил, служить без приготовления. Кроме того, не перед всякою приходскою церковью есть "за три версты" жильё, где бы можно было отслужить вечерню.

Вознамерившийся точно исполнять все правила регламента, астраханский архиерей всё это предусмотрел и принял свои меры: он поехал с обозцем, в котором у него, между прочим, были и два холщёвые шатра, или палатки.

Подъехал он к городу ещё засветло и остановился, как раз не доезжая трех верст, и как никакого человеческого жилья тут не случилось, то слуги архиерейские разбили на поле бывшие в обозе шатры. На дворе был ветерок и тучилось, а слуги архиерейские оказались не мастера закреплять шатры, и потому, раскинув одну палатку возле другой, они перепутали их на всякий случай одну с другою верёвками. Это была предосторожность совершенно необходимая, если свеженький ветерок к ночи закрепчает и ударит погода. Затем в одной палатке владыка с иеромонахом стали молиться богу, а в другой — келейная прислуга и приспешники начали готовить ужин.