– Он писал об этом тебе, – напомнила Татьяна Николаевна, – я ничего толком так и не знаю. Только с твоих слов.

– Я понимаю твой намек, – сказала Стефания, – но мой ответ: нет. Это личные письма, и они адресованы лично мне. К тому же я уже вклеила их в мой интимный дневник.

– Боже мой, какой у тебя может быть “интимный дневник”! – неосмотрительно проговорила Татьяна Николаевна, за что тотчас была наказана гневным взором и поджатыми губами сестры.

Стефания дернула плечом и отвернулась.

– Прости. – Татьяна Николаевна коснулась ее руки. – Я не то хотела сказать.

– Он писал, что Балясников запрещает своим сотрудникам рассказывать о цели исследований. Все остальное в его письмах касалось наших с ним личных чувств. Если хочешь знать, мы оба влюблены. – Она посмотрела на сестру с вызовом. – И советовались насчет наших действий. Я ему советы давала, он – мне.

– Понятно, – покорно молвила Татьяна Николаевна.

Улица Морская обступила их, вильнула поворотом, и скоро обе сестры совершенно были поглощены ею.

Петр Андреевич Кокошкин в чине подпоручика прибыл с Варуссы Успенским постом. Лето в Петербурге успело постареть и выцвесть, оно вздыхало от утомления, вздымая на тротуарах тучи пыли.

Где-то в лесах горел торф; то и дело над городом повисал горький запах костра. И хоть этот запах возвещал отдаленную беду, ощущалось в нем нечто уютное, как будто весь город внезапно был приглашен на дружеский пикник.

Петр Андреевич явился к сестрам Терентьевым-Капитоновым, сияя новыми эполетами и исключительно ладно сидящим на талии мундиром. Он зашел в кабинет их папеньки и засвидетельствовал почтение, после чего, вполне отпущенный на волю, засел в гостиной и принялся любезничать.

Стефания сидела возле маленького стола с раскрытым альбомом, куда подклеивала какие-то картинки. Татьяна Николаевна распорядилась насчет чая и сама уселась возле самовара.

Сияя, Кокошкин принял из ее рук крохотную чашечку и осторожно отпил. На его лице появилась блаженная улыбка.

– Ничто так не возвращает в прошлое, как вкус чая!

– Запах, – не поднимая головы, произнесла Стефания.

Кокошкин повернулся к ней:

– Вы имели в виду?..

– Запах. – Стефания уставилась на него с вырезанной картинкой в одной руке и тюбиком клея в другой. – Научно доказано, что запах является наилучшей машиной времени для любителей вспомнить былое. Жаль, что у меня не завалялось среди реликвий былого какой-нибудь особо потной рубахи господина Штофрегена – я дала бы вам понюхать, чтобы освежить вашу память.

– Стефания! – резко произнесла Татьяна Николаевна.

Кокошкин поднял брови, изумленно глядя на девушку.

Стефания хладнокровно наклеила последнюю картинку и отложила альбом, чтобы просыхал.

– Я сказала что-то непристойное? – осведомилась она. – Кажется, наш разговор начал принимать мемуарный оттенок, вот я и указала на некий предмет, представляющийся мне вполне уместным.

– При чем здесь Иван? – продолжал удивляться Кокошкин. И вдруг забеспокоился: – А разве он не вернулся? Ведь Балясников, кажется, разорился, так что работы на Этаде завершились сами собою, естественным, так сказать, порядком… Я думал, Штофреген давно уже в Петербурге. Хотел спросить у вас адрес.

– Ах, какое недоразумение! – воскликнула Стефания, источая яд. – Господин Штофреген бесследно пропал более десяти месяцев назад. Все наши попытки разыскать хоть что-то о нем завершились бесславным провалом. Господин Балясников, совершенно очевидно, скрывается: его следы затерялись, и ни в Петербурге, ни в Москве, ни на планете Земля их не сыскать. Возможно, сейчас на Варуссе появился какой-нибудь владелец лавки или фальшивый кочевник, открывший под таким видом фальшивую гадательную лавочку на краю пустыни, – кто знает!

– Какая еще гадательная лавочка?

Когда красивое, правильное лицо Петра Андреевича Кокошкина искажала мучительная дума, оно делалось, по мнению Стефании, очень смешным. “Я буду часто его дразнить”, – подумала она. И улыбнулась ему.

– Все поиски господина Балясникова не привели ровным счетом ни к чему, – пояснила Татьяна Николаевна. – У нас нет даже адреса, по которому можно послать запрос.

– Очевидно, Балясников действительно прячется, – заключил Кокошкин с озабоченным видом. – Но что же Иван? Ни одного письма?

– Целых три, однако Стефания их скрывает.

– В этих письмах нет никаких зацепок, – сказала Стефания. – Почему вы мне не верите?

– Оставим это, – поспешно произнесла Татьяна Николаевна, видя, что Стефания опять разволновалась. – Судя по всему, там на самом деле нет ничего существенного.

– Кроме личных чувств, – добавила Стефания. – Но это как раз к нашей проблеме не относится. Это затрагивает только его и меня.

К ее разочарованию, Кокошкин пропустил последнюю фразу мимо ушей. С чашечкой в руке он прошелся по комнате. Татьяна Николаевна следила за ним глазами.

– Значит, Иван так и не возвратился, – задумчиво повторил Кокошкин. – И не дает о себе вестей. И где его разыскивать, неизвестно.

– Вы с исключительной полнотой обрисовали ситуацию, – улыбнулась Татьяна Николаевна бледненько. – Папенька уже обращался по нескольким инстанциям, но везде отказали, поскольку господин Штофреген не числится на государственной службе.

– Стало быть, разыскивать его надлежит частным порядком! – горячо проговорил Кокошкин.

– Но для этого придется самим лететь на Этаду, – заметила Татьяна Николаевна. – Частные экспедиции на такие отдаленные планеты – дело дорогостоящее, да и хлопотное: власти без удовольствия взирают на подобные предприятия.

– Деньги для Штофрегена я соберу по подписке, – сказал Кокошкин. – Это можно устроить без большого труда. В полку многие о нем сожалеют, да и выходка с обезьяной пришлась по душе – о ней повествуют не без восторга. – Он вздохнул и обезоруживающе улыбнулся. – А я-то ни сном ни духом ни о чем не подозревал, когда все затевалось; теперь же меня выставляют вторым по значимости лицом всей комедии, и я поневоле купаюсь в чужой славе!

– Господин Штофреген вам не чужой, – кратко заметила Стефания. – Стало быть, купайтесь на здоровье.

Она снова придвинула к себе свой альбом, и Кокошкин успел разглядеть надпись над картинкой: “Виды пустынных местностей Этады, срисованные с натуры г-ном *** нарочно для Межпланетного географического вестника”.

Появление корабля в лагере встретили с радостью, которая, впрочем, скоро сменилась разочарованием: ни писем, ни посылок корабль этот не доставил и привез исключительно пассажира и с ним несколько ящиков личного багажа, а также объемное рекомендательное письмо к господину Пафлагонову. Нанятый частным порядком кораблик взял только письма, у кого были готовы, и, отказавшись ждать сколько-нибудь долго, почти сразу же после посадки взлетел.

Долгушин с Семыкиным перетащили багаж новоприбывшего на базу. Он остановился возле лаборатории, благосклонно щурясь и озираясь по сторонам с видом весьма довольным. Он как будто нарочно для того и прилетел, чтобы оглядеть наличествующие здесь жилища и людей и выразить свое одобрение.