— А так и звать — Лют.
— Светоя… — запнулся я, имени не договорив. — Лют Лютич?! Это злодей известный, который самому Кощею Елену помогал красть?! И много всяких непотребств творил, против батюшки нашего царя шел?!
— Он самый, — отвечает Лют, плечами пожимает. — Светоя… Светояр ты, стало быть? Светояр Вячеславич! Который… который Елену… — снова засмеялся богатырь. — Который Елену домой вез… да не довез!
— Ага, — помрачнел я. — Ну, бывай, Лют, я поехал, еще кого-нибудь спасу, авось, лучше запомнится, чем Елена эта рапрокля… распрекрасная!
— Да постой, не обижайся. Про меня тоже сотня слухов ходит — хоть про непотребства вот эти всякие — какие, даже интересно…
— Жар-птицу украл у царя Берендея, — припомнил я.
— А ты вернул, — хмыкнул Лют. — Да что ей сделалось? А Берендей добром отдавать не стал бы… Это Кощей попросил, он их все разводить пытается.
— Так ты и впрямь Кощею служишь?
— Ага. Поругался малость, вот сейчас и брожу, подвигов на свою… на булаву свою ищу.
Я усмехнулся. Нравился мне Лют, хоть и из-за жар-птицы той попотеть пришлось (в прямом смысле), и с Еленой неувязка. Да и схожи мы с ним до одури, как я посмотрю, да только он — что удивительно! — понаивней меня будет, хоть и прикидывается вороном.
— А ты, значит, Гордея богатырь?
— Поругался…
— Стало быть, дорожка одна, хоть и разным сторонам служим! — хохотнул Лют.
Я только кивнул согласно.
Остановились прямо там, у реки заночевали. Утром удалось рыбу в реке поймать — видели бы товарищи, для чего я луком своим пользовался и сколько стрел извел… Потом путь по лесу шел — там Лют птицу чуть ли не в полете булавой сбил, тоже хорошо.
— А что, Лют, конька такого тебе Кощей подарил? — спрашиваю я дорогой — интересно же стало.
— Да нет, — говорит Лют. — Это волчара, я его у нас в лесу нашел, еще мелкий был. Особенные, знаешь, такие водятся…
— Ага, людей кушают…
— Бывает, — не стал отнекиваться Лют. — Так то же и с обычными волками бывает. А Кощей на него заклятье наложил, чтоб люди не пугались.
— А-а, — не сообразил я. — А ночью — это не страшно, что ли? По мне, так наоборот…
— Конечно! Так это же образ такой — чтоб ночью, на волке, лицом грозен и все с этим связанное… А днем зачем надо?
— И то верно…
— Слушай, Светояр, а почему ты коня Храпом зовешь? — помолчав, вдруг спрашивает Лют.
— А это, Лют, — говорю я мрачно, — ты на следующем ночлеге услышишь…
Призадумался богатырь.
— Врет он! — не выдержал конь. — Храпом он меня зовет из-за характера своего скверного!
— Да как ты о хозяине? — смеюсь я. — Сам же мне все твердил про родословицу свою и что тебя, ненаглядного, по этой родословице положено на «Х» называть! Спасибо бы сказал, что Храп — а не что другое, похуже, что мне сначала подумалось…
— Спасибо, — ворчит конь по привычке, — удружил…
— Да ладно тебе… Лют, а Лют, что-то тихо едем! Ты песни знаешь?
— Конечно! — обрадовался Лют. — Вот, например, любимая… Э-э-эх! Э-эх, по-о-олюшко-по-о-оле-е! Эх, по-о-оле-е раздо-о-ольное-е, ой да во-о-оля-а во…
Я даже заслушался. Кроме себя-то, ни от кого еще песни этой не слышал — может, слова полностью наконец узнаю.
— О нет, — молвит волк, с Храпом моим понимающе переглядываясь.
— Опять ты, Серый, недоволен, — прервался Лют. — Тогда другую вот…
— Про березку? — с надеждой спрашивает Храп.
— Что я, девка какая-нибудь? — возмущается Лют. — Боевую знаю! Вот… Сдви-и-инем-ка, бра-а-атья, крепкие щиты-ы — битве быть! В бо-о-оли нам купа-а-аться, землю кровушкой поить! А подни-и-имем мы, бра-а-атья, до-о-обрые клинки — не опустим впредь! Нам — по-о-обеда, ворога-а-ам — люта смерть!!! Как шагне-е-ем мы дру-у-ужно, прямо в се-е-ечу, как шагне-е-ем мы дру-у-ужно, ворогов кале-е-еча! Как скати-и-ится голова-а врага-а, как слетит голо-о-овушка…
— Все, все, лучше про поле! — завопил конь дурным голосом, ему волк вторит.
— Подожди, мне интересно, что дальше с головой будет! — говорю я.
— Ну что, давай тогда про поле… — смотрит Лют на зверье обнаглевшее, голову чешет.
— Давай! После «моря-окияна» знаешь, что петь?
Качает головой Лют.
— Эх, ну ладно, давай так…
Переглянулись — да как грянем:
— Э-э-эх! Э-эх, по-о-олюшко-по-о-оле-е!!! Эх, по-о-оле раздо-о-ольное, ой да во-о-оля во-о-ольная-а-а!
Добрая дорога!
Как доехали до города Карочуна, так совсем друзьями сделались — и что с того, что он у Кощея служит — у чародея безумного да злобного? Может, и не безумный, и не злобный, а… как это?.. фанатично преданный науке, вот! Полюбила ж его Елена-царевна…
Я вот вообще Гордею служу — и ничего.
У города, как это бывает, много-много селений маленьких — если беда, все за стены бегут. Перво-наперво, в одну из таких изб постучались, где хозяйкой старуха была, в баню напросились за поленницу дров наколотых и крыльцо починенное. Лют сразу признался, что у него руки только к оружию правильно прилажены, так что пошел дрова колоть, а я крыльцо мастерить стал. Дед был плотником да столяром знатным, выучить кое-чему и меня успел — сделал крыльцо добротное, даже бабка, ворчливая с виду, похвалила. Потом и вовсе раздобрилась — сверх бани еще ужином накормила.
Лют из бани вышел, посвежевший, румяный — и не скажешь, что Кощеев богатырь. Я-то как привык их представлять — упыри упырями, а Лют вот волосом черный, кудрявый такой, темноглазый, улыбчивый. Кроме последнего — ну полностью мне противоположность! Я тоже на человека стал похож, даже одежду немного отстирал — благо, штаны в сумке чистые нашлись, а рубаху сухую мне Лют пожаловал. Старуха на нас уставилась, видно, молодость вспоминая, умилилась, каши чугунок выставила, щей налила.
— Вы, добры молодцы, должно быть, на игры собрались?
Переглянулись мы с Лютом — удачно в город пришли.
— И что за игры, бабушка Зореслава? — спрашиваем.
Та ручкой щеку подперла и говорит:
— Чудные, это все знают! Ясно дело — царь наш батюшка, Гордей, дочек замуж все выдать хочет. Три у него осталось — Дарьюшка-умница, да Марья-рукодельница, да Марфуша-озорница. Елену-то, красавицу нашу, видишь, Кощей из родного гнезда умыкнул, а Настасья вот после таких-то игр Тверду досталась…
Подавился Лют, я ему под столом на ногу наступил.
— А нет, соврала, — не заметила ничего Зореслава. — Как раз недавно шестая дочка от Бабы-Яги приехала, Ясногорка…
— От Яги-и-и? — теперь уже я заикнулся.
— Да! Царь ведь никому о ней ничего не говорил до сих пор! Девочку малую, еще десяти не было, в ученицы к Яге отдали. Вот, восемь лет прошло, возвращается.
И ведь ловко Гордей все сделал — сколько лет при нем ходил, а ни слухом, ни духом о шестой дочери! Хотя давно он ее отдал — я сам тогда только-только перестал по отцовскому двору в рубашке бегать…
И как это наши знатные мужи постоянно умудряются так влипнуть, что только у нечисти и ведьм всяких защиты просить остается?! И ведь ясно, что те потребуют ребенка! И благо еще — ведьма лесная решила мудрость передать, чтоб не пропала, так ведь тот же Берендей однажды водяному сына отдал! Ничего, правда, обошлось — появился через три года царевич Любим, бледный да тощий, во дворце все рыбы требовал есть. И старух этих, тезок по имени, сестер по колдовству, развелось…
— Не та ли Яга, у которой табун волшебный? — спрашиваю осторожно.
— Нет, другая, которая потише да поспокойнее будет… У той Бабы-Яги, помнится, один только Светояр, царский дружинник, три дня продержался, коня взял! Говорят, ему прочили в жены одну из дочерей Гордея, пока с царем не рассорился…
Все! При царевом гневе на пиру едой не давился — здесь чуть обратно не выплюнул. Почему о таких важных вещах я всегда последним узнаю?
— И что, — говорю с трудом, отдышавшись. — Здесь нынче царь?
Кивает старуха:
— К ярмарке местной все это приплели…
— Нельзя мне показываться на глаза Гордею! Либо пришибет, либо женит! — говорю я тихонько Люту, когда старушка нам в соседней комнатенке на полу постелила.