— Так, три бандита готовы, не порезаны и одним куском, но все равно удрученные, — раздался голос Фая, явно более радостный. — И тут кислород!

— Отлично, «Омега», — Скирата на мгновение прикрыл глаза. Он сдавил переносицу так, что на ней остался белый след. — А теперь продержитесь, пока мы вас не выдернем, хорошо?

Лицо Обрима было серым как пепел.

— Хотел бы я, чтобы все знали, что эти парни делают, — сказал он. — Иногда я эту секретность ненавижу.

— Шабу 'дротен, — пробормотал Скирата и пошел прочь. «Все» его совершенно не интересовали.

— Что это значит? — спросил Обрим.

— Ты не захочешь узнать, — ответил Ордо, обдумывая слова Джусика о том, что он извлек из Силы на месте взрыва. Тут не было врага.

Тогда… возможно, тут никто не наблюдал.

Никто не ждал наилучшего момента, чтобы взорвать бомбу с расстояния и причинить наибольшие повреждения.

Взрыв движущейся цели с расстояния требовал одного из двух: или очень хороший обзор цели, или (если цель не была видна) четкое расписание, чтобы террорист знал, где бомба точно будет в любой момент времени.

А это означало либо отменное знание обеспечения ВАР, или (если террорист желал видеть всю картину, а не место действия) доступ к сетям безопасности.

Ордо ощутил внезапную ясность, чувство удовлетворения от того, что он понял что-то новое и ценное.

— Джентльмены, — сказал он. — Думаю, что у нас "крот".

РШК «Бесстрашный»: ангарный отсек

Лязг твердо сжал руку Этейн, пока она не ощутила вибрацию, сопровождавшую сброс скорости, и в подошвах не отозвался глухой толчок — корабль прибыл в ангар "Бесстрашного".

Вскоре она уже балансировала на краю отсека, почему-то больше боясь прыжка в один метр, чем в десяток; Гетт ждал с совершенно нейтральным выражением.

— А у генерала вкус к разрушению, — одобрительно сказал Лязг. — Вы прямо "смерть дроидам", правда, мэм?

Он снял шлем и наклонился к Гетту, но она его все равно слышала. Этейн различила слова "пришлось туго".

— Нам лучше вас привести в порядок, — сказал Гетт. — Боюсь, у нас будет классическое "интервью без кафа", когда вернемся к флоту.

Коммандер Гри прохромал мимо них; рядом шел генерал Ваас Га. Оба выглядели изможденными и были покрыты копотью.

— Я так не думаю, — заметил Ваас Га. — Отменно сработано. Спасибо, "Бесстрашный".

— Дайте мне от этого отойти, коммандер, — Этейн оглядела ангарный отсек, забитый кораблями, выгружавшими людей. Прибыли медкоманды. Запах горелой краски и смазочного масла ее отвлекал. — Кто-нибудь мне даст статистику?

Гетт глянул на панель на его левом предплечье.

— Рота «Импрокко» — четверо УВБ*, пятнадцать раненых, вернулись сто сорок из ста сорока четырех. Батальоны "Сарлакк А" и "Сарлакк Б" — тысяча пятьдесят восемь забрано; девяносто четыре УВБ [15], двести пятнадцать раненых. Нет ПБВ [16]. Двадцать «торрентов» выгружено и все вернулись. В общем, 7,5 % потерь, и большинство из них — во время самого конфликта на Динло. По-моему, это результат, генерал.

Для Этейн это выглядело множеством смертей. Так и было. Но большинство вырвалось; ей надо было довольствоваться этим.

— Тогда — назад, на Тройной Ноль, — раньше она по-уличному называла его «ноль-ноль-ноль», но солдаты пояснили, что это сбивает с толку и по комлинку будет непонятно — имеется в виду Корускант или просто обычный военный прием тройного повторения важных данных. Все равно "Тройной Ноль" ей больше нравился. Так она себя чувствовала частью солдатской культуры. — И не торопитесь.

— Очень хорошо, генерал, — сказал Гетт. — Сообщите, когда захотите привести себя в порядок, и я позову стюарда.

Этейн не хотелось возвращаться в каюту в одиночку; только не сейчас. На переборке над маленькой ванной висело зеркало, и она не хотела сейчас смотреть себе в глаза. Так что она просто принялась бродить по заполненному ангару.

Похоже, что цистерны с бактой будут полностью забиты по пути домой.

А клон-солдаты "Сорок Первого Элитного", пытавшиеся отыскать место и поспать несколько часов, казались другими, чем четверо почти-мальчиков, которые дали ей такой грубый, но эффективный урок командования на Квиилуре.

Люди меняются за год, а солдаты вокруг были людьми. Какие бы наивность и чистота — та самая «котэ», слава — ни наполняли их, когда они в последний раз покидали Камино — с тех пор поверх этого наложился горький опыт. Они многое видели, многое прожили, теряли братьев, разговаривали, сравнивали впечатления. И они больше не были одинаковыми.

Они шутили, сплетничали, создавали маленькие субкультуры, горевали. Но у них никогда не будет жизни вне боя. И это казалось неверным.

Этейн это чувствовала почти на вкус, пока бродила по ангару, глядя, кому из солдат она может помочь. Ощущение «ребенка», которое ее так озадачило при первой встрече с Дарманом на Квиилуре, полностью исчезло. Только две тени существовали в Силе в ангаре — смирение и переполняющее все чувство самосознания и принадлежности к обществу.

Этейн чувствовала себя лишней. Клоны в ней не нуждались. Они были уверены в своих возможностях, очень сосредоточены на своей индивидуальности, несмотря на каминоанские воззрения, что они — предсказуемые и стандартные «единицы»; и они были несомненно связаны друг с другом.

Она слышала тихие разговоры. Тут и там мелькали слова на мандо'а, которому вряд ли учили обычных солдат, но что-то просочилось от людей вроде Скираты и Вэу. Они за это держались. Судя по тому, что она знала о мандалорианах, это имело смысл.

Единственное логичное объяснение, которое придавало смысл тому, что ты сражаешься за дело, не имеющее для тебя никакой выгоды. Самоуважение наемника: внутреннее, неоспоримое, основанное на мастерстве и товариществе.

Но наемники получают плату и в конце концов отправляются домой, где бы он ни был.

Один из солдат терпеливо ожидал врача. На плече у него была нанесена метка — "?5" — ходячий раненый. По доспеху стекала кровь от осколочной раны в голову, и он держал шлем на коленях, пытаясь отчистить его куском ткани. Этейн присела рядом и коснулась его руки.

— Генерал? — сказал он.

Она уже так перестала обращать внимание на их внешность, что лишь через несколько секунд увидела в нем черты Дармана. Конечно, они были одинаковыми, исключая тысячу и одну маленькую деталь, которые делали их совершенно разными.

— С тобой все в порядке?

— Да, мэм.

— Как твое имя? Не номер.

— Най.

— Что ж, Най, держи, — она передала ему флягу с водой. Только фляга у нее и была, кроме двух световых мечей (ее собственного и погибшего учителя), контузионной винтовки и комлинка. — Больше мне нечего дать. Я не могу тебе заплатить, не могу дать повышение в звании, не могу дать пару дней отпуска, и даже не могу наградить за доблесть. Мне действительно жаль, что я не могу. И мне жаль, что тебя так используют; хотела бы я положить этому конец и изменить твою жизнь к лучшему. Но не могу. Могу лишь просить тебя простить меня.

Най выглядел ошарашенно. Он посмотрел на бутыль, и сделал большой глоток; выражение внезапно сменилось на огромное облегчение.

— Все… в порядке, генерал. Спасибо.

Неожиданно она поняла, что весь ангар погрузился в тишину — немалый подвиг, учитывая огромное пространство и количество людей в нем — и все слушают.

От нежданного внимания она густо покраснела; а потом по рядам прокатилась небольшая волна аплодисментов. Этейн не была уверена — согласие это, или они просто поддерживают офицера, который (как она со всей внезапной ясностью поняла) выглядит как ночной кошмар, и у которого явные проблемы с постбоевым стрессом.

— Каф и смена одежды, генерал, — Гетт возник из ниоткуда, нагнувшись над ней. — Вам станет гораздо лучше, когда вздремнете несколько часов.