Распаковывая сумку на наличие зубной щетки и расчески, я нашла чистый альбом и мои карандаши, новый роман известной писательницы и собственно на самом дне искомые предметы. Натянув на себя майку и старые шорты, я отправилась на кухню, где висел доисторический умывальник с ручным приводом и регулярным подливом воды при помощи себя любимой.

Зубы были почищены, волосы расчесаны и убраны в хвост, когда я вспомнила про парня в огороде. Тоскливо покосившись на завтрак, я вышла во двор и громко крикнула:

— Завтракать будешь? Работник грабли и лопаты, — парень оторвался от грядки с картошкой, отерев тыльной стороной ладони вспотевший лоб, и прищурившись, посмотрел в мою сторону.

— Спасибо, не откажусь, — он, как мне показалось, с радостью бросил надоевшую тяпку, зашагал в сторону бочки с водой. Нагнувшись над ней, он вымыл руки и поплескал воду на лицо. Я, понимающе хмыкнув, вернулась в прохладу дома.

На столе под салфеткой стояла крынка с молоком, свежий домашний хлеб, желтая долька масла на блюдечке и вазочка с вишневым вареньем. Из шкафчика я достала две кружки, ложки и нож. Порезав хлеб, разлила по кружкам молоко и, не дожидаясь Мишу села завтракать.

Миша появился через минуту. Он сел напротив меня, внимательно посмотрел в мою сторону.

— Что? — спросила я, намазывая варенье на ароматный хлеб, и опомнившись, представилась, — ах да извини, меня зовут Александра, можно просто Саша и на «ты». Я вчера приехала к бабушке Маше, погостить.

— А-аааа… — протянул он.

— Угощайся, — приглашающим жестом предложила я, откусывая кусок от булки.

— Спасибо, — смущенно пробормотал Миша, но, совершенно не смутившись, приступил к трапезе.

В помещении, где нет назойливого сияния солнца, я наконец-то разглядела его. Ничего такой, симпатичный, белобрысый и сероглазый…улыбчивый.

— Сколько тебе лет? — спросила я, заглядывая в глубину умных глаз.

— Двадцать пять, — механически ответил он, в перерыве между уплетанием варенья и глотком молока, а потом вдруг замер, метнув на меня недоумевающий взгляд. На что я пожала плечами и отвернулась к окну.

Машина стояла на месте, а я вспомнила, что не помешает ее куда-нибудь пристроить.

— А ты не знаешь, тут ни у кого пустого гаража нет?

— Твоя? — спросил он.

— Не-а. Одолжила, — отмахнулась я.

— У деда сарай пустой стоит, — ответил Миша, я повернулась в его сторону, — наполовину, — уточнил он.

— Я заплачу, — на всякий случай сказала я.

— Да что ты! Не надо, пусть так стоит, и водку деду тоже не приноси, — строго добавил он, а я кивнула.

— Хорошо, а ты не знаешь, куда бабуля ушла?

— Да ты не переживай, у них тут ежедневный обмен опытом, — усмехнулся Миша, — собираются в полдень, когда самая жара на краю деревни, в доме бабы Нюры.

— Ага, значит можно пойти прогуляться, — самой себе сказала я, поднялась из-за стола, собираясь выйти на улицу.

Закрыв за собой калитку, я медленно побрела в сторону поля.

Дома что стояли на другой стороне дороги покосились под напором природы, здесь холм уходил вниз, утаскивая по склону некогда крепкие строения. В низине холма располагались небольшие огороды, а вверх уходили крутые края, поросшие травой, полевыми цветами и луговой земляникой. Тут часто пасли коз, и эти рогатые проглоты наперегонки с нами обирали с кустиков сочные ароматные ягоды. Мы тогда были счастливы, а, после, придя поздно домой, получали заслуженный нагоняй от бабули, за порванную и испачканную одежду. Но все это ни шло, ни в какое сравнение с полученным удовольствием.

Как все это осталось далеко… Беззаботное детство сменилось бездумной и агрессивной юность, а та в свою очередь переросла в молодость…глупую, безответную, но и она ушла. Состояние души стало другим, года все еще молодости, но нет уже глупости, мудрость еще не пришла. Воцарилось безвременье — корявое, безобразное оно рвало меня из крайности в крайность, но определиться не давало. А неопределенность рождала тоскливую безысходность, казалось, что уже ничто не переменится.

Почему-то вспомнилась испуганная зареванная Вика, ее слова о Никольском и их ребенке. А еще я ей не верила, вот ни единому слову. Она прекрасная актриса, но все это никак не вязалось с решимостью Андрея. Он из типа тех мужчин, которым сложно проецировать свои чувства как-то: привязанность, нежность, любовь. Они обладают, ибо по природе собственники, но показать толику эмоций не могут, это сложно.

Андрей…он, безусловно, интересный, сложный, но я не вор, к сожалению и отмычку к сердцу не смогла подобрать, а может, просто не успела? Меня тянуло к нему. И эта тяга сродни болезни, у которой симптомы не проявляют. Он мог не заметить моих робких попыток наладить хоть подобие отношений, или проигнорировал их.

Тот месяц, что мы провели под одной крышей, не принес ничего кроме разочарования. Андрей боялся на меня дышать, боялся, что я снова сломаюсь. Берег. Мне же хотелось общения, тепла, ощущения крепких мужских объятий. Только он страшился. Наше общение напоминало отношения брата и сестры, нежели чем мужа и жены. Иногда я видела, как ему хочется вместо пожелания спокойной ночи, пойти со мной, но лихорадочный блеск в глазах гас, руки сжимались в кулаки. Бешеное упрямство терзало его. Или устраивало?

Андрей Никольский, ты так и остался для меня тайной за семью печатями.

Деревня давно осталась позади, а под ногами стелилась тонкая тропинка, уводящая меня в поле. Травяное море мерно колыхалось под редкими порывами знойного ветра, принося с собой разнообразные запахи.

Ноги непривычно гудели, я решила отдохнуть присев прямо на траву, а потом легла, раскинув руки в стороны.

Надо мной текло небо. Нежное, лазурное, бесконечно далекое и такое близкое, что протяни руку, и кончики пальцев утонут в золотой дымке.

Я закрыла глаза. Было ощущение, что я стала частью этого равнодушного мира. Почему? А разве земле есть до нас дело? Или ветер ищет общения с нами? А деревьям все равно где им расти, и кто их будет поливать дождь или человек.

Мои руки гладили колкую траву, солнце припекало обнаженную кожу. Так хорошо, что захотелось поделиться своим настроением с кем-то еще. Зря я считала себя одиночкой, это не так. Сейчас мне особенно остро хотелось находиться рядом с близким человеком. Но его не было, а значит я одиночка.

Я еще долго лежала, то, закрыв глаза, слушала песню природы, то открывала, до слез вглядываясь в бескрайнее небо. Тоска накатывала, и мне хотелось вскочить, броситься со всех ног вперед, бегом, не разбирая дороги и бежать до тех пор, пока легкие не станут разрываться от жара, пока в боку не заколет, а в груди застучат два сердца. Но тоска отступала, и тогда не хотелось ничего.

Прошло не мало часов, прежде чем я решила вернуться в деревню. Я шла опустошенная, чувства притупились, в душе появилась обреченность. Здесь я не нашла облегчения, загнав себя в угол. Нужно было что-то изменить, как-то переосмыслить, к чему придти, а я все еще стояла на распутье и ни одна дорога не манила меня.

К дому я подошла задумчивая, открыла калитку, занесла ногу над ступенькой крыльца, как из террасы послышался бабулин голос.

— Сашенька ты, что с этим обормотом сделала, он мне весь огород перелопатил! — я открыла от удивления рот.

— Да ничего я с ним не делала, — фыркнула я, так и не поняв, что произошло, — а разве не нужно было ему картошку прополоть?

Взбежала по ступеням прошла в кухню, где рухнула на табуретку.

— Да нужно, только он у меня на огороде уже читай неделю, ковыряется, и толку ноль! А тут на тебе, все сделал! — восторженно заговорила бабуля, то и дело, закатывая глаза.

— А-аааа, значит, испугался он меня, решив, что не стоит со мной связываться, — пошутила я, а бабуля отмахнулась от моих слов, как от назойливой мухи, — пойду я посплю, а то разморило меня на солнышке.

Бабушка кивнула, и, удалившись на кухню, загремела посудой. Несколько минут я наблюдала за хлопотами бабушки, но глаза слипались, жутко хотелось опустить тяжелую голову на подушку. Кажется, я только и делаю, что сплю и ем, ну еще думаю…