— Там торгуют бриллиантами? — усмехнулся Сергей.

— Нет, кристаллами Сваровски.

— Тогда не пугай меня. Думаю, наш банковский счет чего-чего, а несколько хрусталиков выдержит, — Булгаков обнял Катрин за плечи, и они вышли из отеля. Он посадил Катрин в такси, и машина медленно тронулась. В окно она еще некоторое время следила за его могучей фигурой. Он удалялся вверх по улице, с лыжами на плече — словно солдат, бредущий с поля боя со смертоносным минометом, которым он совсем недавно лишил жизни несколько десятков врагов.

Вечером они вместе спустились в ресторан. Поскольку Майрхофен — местечко горнолыжное, то к ужину никто особо не наряжался — почти все были одеты просто и без претензий. Катрин забилась в самый дальний угол ресторана и зябко куталась в кашемировую шаль. К их столу подошел официант, и Катрин, рассеянно разглядывая посетителей, терпеливо ждала, пока Булгаков делал заказ.

— Что ты будешь пить? — все же поинтересовался он.

— Шабли, — проронила она.

— Шабли нет, мадам, — с сожалением отозвался официант.

— Тогда любое шардоне, какое есть, — равнодушно произнесла Катрин, водя пальцем по скатерти.

— Danke schön, — официант убежал, и они остались вновь одни. Вокруг люди смеялись, пили пиво, обсуждали прошедший день, проведенный на склоне, а они оба молчали, словно им нечего было сказать друг другу.

— Как покатался? — наконец Катрин нарушила это тягостное молчание.

— Отлично, — ответил он. — Сегодня великолепный снег. Как, впрочем, и вчера. А ты? Как провела время?

— Хорошо, — ее голос был тускл, словно она посетила не магазины, а кладбище.

— Что купила?

— Что? — удивилась Катрин. Обычно Сергей не интересовался ее покупками.

— Спрашиваю — что купила?

– Α-a… Купила тебе тирольскую рубашку с оленем.

— Ясно.

— Ты хоть бы спросил, какого цвета…

— Что — какого цвета? — нахмурился он. В этот момент официант поставил перед Катрин бокал вина и это спасло Булгакова от ее гнева. Ей пришлось подождать, пока они вновь останутся одни, и только тогда она прошипела:

— Какого цвета рубашка. Или тебе плевать?

— Нет, родная, не плевать, — он накрыл ее руку своей широкой ладонью. — Мне интересно. Какого она цвета?

— Синяя, — Катрин решила сменить гнев на милость. Зачем, в самом деле, портить вечер. Она взяла бокал за тонкую ножку и пригубила шардоне.

— Я звонил в Лондон. Говорил с Галиной Васильевной. У них все хорошо. Антошка здоров.

— Я скучаю, — уронила Катрин, и за столом вновь воцарилось молчание.

— Почему бы нам не отправиться потанцевать в ночной клуб? — вдруг предложил Булгаков. — Здесь по соседству есть один. Говорят, там весело.

— Кто говорит?..

— Все. И Брунгильда в том числе.

— Хорошо, пойдем, потанцуем, — согласилась Катрин. — Только не допоздна. Я хочу выехать пораньше.

— Выехать — куда? — он вновь напряженно свел брови.

— Серж, да ты что, смеешься? — возмутилась Катрин. — Какого черта?! Я тебе говорила сегодня, что хочу поехать в Хрустальный музей.

— Ах да! — спохватился он. — Извини, вылетело из головы. Не злись!

— Какая неожиданность! Серж, рада вас вновь видеть. И вашу жену, разумеется, тоже. Здравствуйте, Катрин.

Катрин подняла голову. Она сразу узнала женщину, задержавшуюся у их стола. Та была очень хороша собой, и в памяти Катрин мгновенно всплыл эпизод трехлетней давности — крестница Жики строит глазки ее мужу. И вот эта наглая дамочка вновь стоит перед ней, как ни в чем ни бывало, и улыбается. Но хорошее воспитание еще никто не отменял. Она растянула губы:

— Здравствуйте, Изабель. Как поживаете?

— Благодарю… Мы с вашим супругом встретились случайно пару дней назад, на склоне. Кстати, у вас память лучше, чем у него. Он так и не смог вспомнить мое имя.

— Надеюсь, вы хорошо провели время, — сухо улыбнулась Катрин, переводя вопрошающий взгляд на мужа. Тот смешался и пробормотал по-русски:

— Прости, забыл тебе рассказать, — и продолжил, уже по-английски:

— Присоединяйтесь к нам, Изабель. Мы только что сделали заказ.

— О нет, благодарю. Меня ждут, — мадам де Бофор кивнула куда-то в сторону. — Какие у вас планы на вечер?..

Булгаков не успел ответить, Катрин его опередила:

— Пораньше лечь спать, мадам. Что-то мы устали сегодня… Правда, родной?

— Жаль… Хотела пригласить вас куда-нибудь потанцевать, — казалось, Изабель не расстроил довольно резкий ответ Катрин. Она улыбнулась на прощание и прошествовала дальше. Катрин же вновь требовательно уставилась на Булгакова.

— И когда ты собирался мне признаться?

— Признаться в чем? Да что ты себе вообразила?..

— Да ничего, — Катрин пожала плечами. — Ты волен встречаться с кем угодно и когда угодно и совершенно не обязан передо мной отчитываться.

— Не обязан? Действительно?

— Абсолютно! — усмехнулась она. Но в ее улыбке было что-то такое, что Булгаков предпочел сменить тему:

— Ты и правда решила пойти спать? А как же танцы?

— С чего ты взял, что они отменяются? Из-за этой мадам? Еще чего! Непременно идем танцевать! И закажи мне еще шардоне. Бутылку.

С утра, несмотря на мучившую ее похмельную головную боль, Катрин все же собралась в Хрустальный музей. В последний момент она осторожно спросила мужа:

— Не надумал со мной? — и с облегчением наблюдала, как вытягивается лицо Булгакова — он явно рассчитывал закатиться на гору на весь день. Махнув рукой, он подхватила сумку и покинула гостиничный номер — автобусы в австрийском городке ходили с чисто немецкой пунктуальностью — нельзя было опоздать даже на полминуты. Ей предстояло провести в дороге три часа — полтора туда, полтора обратно, но она даже предвкушала возможность остаться наедине с собой.

Автобус на Ваттенс отправлялся почти пустой — кроме Катрин, в салон зашла пожилая фрау со шпицем в корзинке, и молодая пара, которая начала целоваться, не успел автобус отъехать от станции. Катрин недовольно покосилась на них, вставила в уши наушники от смартфона, устроилась поудобнее и закрыла глаза под Даниэля Лавуа[364]…

Плутая по темным коридорам Миров, погружаясь в мерцание кристаллов, с удивлением разглядывая затейливые инсталляции, Катрин словно оторвалась от реальности, угнетавшей ее так долго, что она уже потеряла счет месяцам. Или годам? Под хрустальным куполом, мерцавшим то кроваво-красным, то небесно-голубым, преломившим ее на мириады крохотных Катрин, она бесконечно рассматривала себя с разных ракурсов, будто не узнавая. Неужели это она — такая маленькая и ничтожная?..

Вскоре она попала в мрачный зал, похожий на закулисье викторианского театра. На стилизованной сцене, на фоне алого занавеса, эпилептически дергаясь, вытанцовывали джигу три пары мужских ног. Центр зала занимало странное сооружение — высокий каркас из арматурных трубок, к которому на высоте нескольких метров крепился расчлененный мужской манекен. С периодичностью в несколько секунд его части разлетались в разные стороны, а потом, словно одумавшись, возвращались обратно, собираясь воедино. Вокруг него — еще на одной стальной трубке, словно на поводке, обреченно вышагивал женский манекен в вульгарных красных туфлях. Этот манекен на части не распадался, но через шокирующую дыру в животе демонстрировал окружающим свое холодное нутро — шарниры, шестеренки и прочие металлические детали.

«Это я», — вдруг подумала Катрин, не в силах оторваться от неприятного зрелища. — «Это я… На поводке, со вскрытой душой, которую каждый может лицезреть во всей ее нелицеприятности. Какая мерзость…»

Придя к такому неутешительному выводу, Катрин вздохнула и двинулась дальше. Она слонялась по залам уже без прежнего энтузиазма. «Пора найти бутик, купить что-нибудь на память и ехать домой», — подумала было она, но тут…

Сначала ей почудилось, что у нее галлюцинация. Рвущая сердце мелодия и прозрачное чистое сопрано… Катрин бросило в жар — ее словно окатили кипящей смолой…