– Да…

– Кто еще может быть в здании клиники? Гиви снова захрипел. Понятно, он не знает ответа и на этот вопрос. Пора заканчивать наш разговор, время поджимает. Ладонью я закрыла глаза Гиви и легонько дунула ему в лицо. Он мгновенно замер, словно пораженный ударом чудовищной силы мороза. Когда его веки снова поднялись, жизненного тепла в них уже не было: как и остальные охранники, Гиви впал в состояние глубокой каталепсии.

Нине было трудно говорить — это Васик понял сразу. Поэтому, как только она вытолкнула бескровными губами первые слова приветствия, он тут же заговорил сам, улыбаясь и беспрерывно касаясь дрожащими пальцами черной прядки на бледном виске Нины.

Васик говорил тихо и быстро, проглатывая слова, забывая в конце фразы то, что собирался сказать в начале. Он словно пытался закутать Нину в теплое одеяло своего присутствия, хотел заполнить своим нескладным костистым телом больничную палату, стерильно белую и казавшуюся холодной из-за этой неживой белизны.

Казалось, и Нина поняла это желание Васика, потому что замолчала и слушала его, иногда только кивая, смотрела в его глаза, и Васик смотрел то в ее ласковые, слегка притухшие глаза, то на слабо пульсирующую голубую тоненькую вену справа на шее.

Когда не о чем было уже говорить, Васик накрыл лежащую на груди руку Нины своей. Она улыбнулась.

– А мне здесь до утра разрешили остаться, — шепотом похвастал он. — Доктор сказал, что я могу даже попросить носилки и спать на них…

– Васик… — позвала Нина, и Васик замолчал.

– Что?

– Ты ничего не рассказываешь о том, как там с Петей… — проговорила Нина.

– С Петей? — переспросил Васик. — Я думал, тебе об этом неприятно говорить. Ты ведь… Я ведь… Я ведь помню, как ты реагировала на то, что у меня сын, оказывается, появился… А потом тебя из-за него еще и ранили…

– Тебе тоже досталось, — попыталась улыбнуться Нина. — Но все-таки?.. Конечно, менты вовремя не могли поспеть, но потом-то они хоть что-нибудь узнали? — Выговорив эту длинную фразу, Нина закашлялась и, как только приступ кашля прошел, заговорила снова. — Или, может быть, тебе звонили насчет выкупа?

– Никто мне не звонил, — мрачно ответил Васик, — я вообще тебя не хотел расстраивать, ты сама об этом речь завела.

– Это ведь и меня касается, — очень тихо прошептала Нина.

– Да, понимаю…

Он пробормотал сначала что-то невнятное, потом вспомнил об Ольге и Даше, перейдя зачем-то на Витю, молодого человека Ольги, и сам не заметил, как рассказал Нине все о событиях последних дней.

– Так, значит… — проговорила Нина, — мне кажется, этот Витя деловой человек и очень серьезный. Да еще бывший солдат… Участвовал в военных действиях. Такой во многом может помочь.

Васик кивнул.

– А Петеньку во что бы то ни стало нужно отыскать, — неожиданно заключила она и опять закашлялась. Ее рука зашарила по одеялу, и Васик догадливо вложил платок в ее пальцы, Нина прижала платок к губам.

– Мы его найдем, — склоняясь к ней, шепотом пообещал Васик, — ты только ни о чем не беспокойся. Лежи и набирайся сил. Доктор сказал, что с тобой все будет в порядке. Я ему много денег дал, так что, думаю, он постарается А мы разберемся…

Нина снова закашлялась, прижав платок к губам. На этот раз кашляла она долго, задыхаясь, до слез, а когда приступ прошел, неловко начала прятать отнятый от губ платок под одеяло, перепачкав кровью руки и постель.

Васик только плотнее сжал зубы.

– Больше ничего не говори, — после долгого молчания произнес он, — пожалуйста. Тебе нельзя так много разговаривать. Вот видишь, уже…

– Васик… — снова позвала Нина, прикрыв усталые глаза, — Васик…

– Я здесь, я здесь, — Васик взял ее руку. — Ничего не говори, ладно? Я до утра здесь буду, утром проснешься и расскажешь мне все, что хотела…

– Васик… — повторила Нина, — а если я… если со мной что-то будет не так… ты понимаешь, о чем я говорю?

Сжав изо всех сил зубы, Васик молча кивнул.

– Если со мной что-то… то ты Петю считай… и моим сыном тоже, — свистящим шепотом попросила она, — понимаешь, как это?

Ничего не понимая, Васик снова закивал. Его вдруг пронзило два совершенно противоположных желания — прижаться лицом к груди Нины и никуда отсюда не уходить, и бежать из этой палаты, оглашая диким воем спящую больницу.

Нина совсем уже ослабела.

– Этот сын Кати… Петя… — прохрипела она едва слышно, — считай, что Петя… он… немножко и мой сын тоже… Потому что… Когда я его увидела, то поняла, как может выглядеть твой сын… А других… которые… мои… я, кажется, уже не увижу…

Нина хотела говорить и дальше, но губы уже не слушались ее. Она не могла даже попросить Васика притушить немного свет ночника, только шевельнула рукой, но Васик не понял, что он должен сделать.

Впрочем, выключать ночник уже не было нужды. Электрический свет больше не резал Нине глаза, хотя лампочка сияла в полный накал.

– Нет, вы мне объясните, что вам, бабуля, от меня надо? — в десятый, наверное, раз взвыл дежурный врач клиники, красивый седовласый великан в белоснежном халате.

– Вы ить главный врач? — кряхтела старушка. — Вы ить и знать должны все…

– Я не главный врач! Я дежурный! А главного врача здесь нет! Уже четвертый час ночи! То есть — утра! Никакие главные врачи в такое время никогда не работают! В клинике нет никого, кроме охраны! Вообще не понимаю, как вам удалось пробраться в мой кабинет? Куда охрана смотрит?! Я вот сейчас позвоню и велю вас вывести! Милицию вызову, в конце концов!

Седовласый положил свою большую руку на телефонную трубку, но звонить, конечно, никуда не стал. Наверное, ему стало смешно — вызывать охранников, пятерых дюжих мужиков, чтобы они вывели одну немощную старушку.

– Внучка я ищу, — проскрипела старушка, раскачиваясь на стуле, как мулла на молитве, — внучок у меня лечился… недавно…

– А сейчас он у нас лечится?

– Нет. Не знаю… Наверное, лечится. Я с его маманей-сукой поссорилась, и она переехала. А мне адреса не дала. Я вот хочу по карточке узнать его новый адрес. Маманя-сука взяла ребенка и переехала. А это мой внучок. Я его уже целый год не видела. Или два. Два или три года не видела внучка моего хорошенького…

– Да я всего только дежурный врач! У меня таких сведений нет! Тем более в такое время я ничего вам не могу сказать… Я вообще ничего не понимаю… Дурдом какой-то! Откуда взялась старушка? Почему старушка? Никаких сведений я вам не дам — не имею права. Тем более что это строжайше запрещено. И потом, вы же даже фамилию своего внука не знаете! А если это не ваш внук?

– Не знаю… — всхлипнула старушка, — я старая дура — ничего не знаю…

– А я? — взорвался седовласый. — Откуда я могу знать про вашего внучка?! Откуда? — голос его к концу фразы сорвался на крик.

Старушка начала тихонько подвывать. Седовласый сморщился и, склонив голову, приложил руку ко лбу. Он вдруг подумал, что если переложить издаваемые ею скрипучие, тонкие и удивительно противные звуки на язык обоняния, они будут отдавать чем-то кислым и мокрым — как от лягушки, раздавленной автомобильным колесом.

Через три минуты седовласому стало совсем невыносимо.

Он поднялся из-за стола и, мучаясь оттого, что нельзя схватить противную старушонку за шиворот и вышвырнуть ко всем чертям из кабинета, подошел к окну, открыл форточку, глотнул холодный ночной воздух и неожиданно обернулся к ней.

"А почему это ее нельзя вышвырнуть? — подумал вдруг врач. — Кодекс чести мешает? Господи, совсем я запутался… Пригласили работать в эту клинику, а тут практики никакой. Только вахтером и работаю — слежу за порядком и выдаю халаты персоналу. К больным меня не допускают. Странная клиника.

И главврач этот странный. Я его даже не видел ни разу. Только слышал. И никто из персонала, кажется, его тоже не видел, только слышали про него, но все его боятся. Прямо какой-то Зорро. Да, что и говорить, странная клиника. Платят, правда, хорошо… Да эта старушка… Удивительное дело, как ей удалось проникнуть сюда? Да еще в такое время? Не иначе, как несколько часов она выла под окнами будки охранников, пока ее не пустили… Невыносимая старуха! И никак не пойму — чего ей, собственно, надо от меня?"