Полицаи хохочут.

— Вот загиба-а-ет!

— Чего ржете? — сердится Калганов. И непонятно: в шутку он это или всерьез. — Темнота вы, как я погляжу. — Он взял из рук Носатого кисет, свернул цигарку, а кисет положил в свой карман. На протестующий жест полицая показал пудовый кулачище. — Ты тоже берешь то, чего не клал, пожинаешь, чего не сеял. Так что слушай да помалкивай. — Сделал глубокую затяжку, выпустил из ноздрей султаны дыма. Вася Дмитриев зашел к старосте, а я, присев возле бункера, писал в своем блокноте.

— Вот ты, с носом который, — обратился Калганов к старшему полицаю, — рыбачил когда-нибудь?

Носатый посмотрел на Николая:

— Приходилось. А что?

— То-то, что приходилось. А как оно приходилось? На заячий хвост, к примеру, рыбачил? Нет?.. Какой же ты тогда рыбак? Вот у меня было… Постой, где же это было? Ну да, конечно же, на Суре. Река на рыбу богатейшая. Особливо сомов много: тыщи!.. И еще, кажись, больше! На всю Мордовию славятся.

Носатый недоверчиво хмыкнул:

— На заячий хвост?

— Не перебивай, голова-елова. Слушай и на ус мотай: пригодится. — Калганов перехватил мой взгляд и протянул кисет. — Кури и делай вид, будто не нравится: не привык к такой собачьей отраве, как полицейский самосад… Просто из любопытства взял.

Я свернул неуклюжую с виду, но зато приличную по размерам цигарку. Щелкнул великолепной, в виде пистолета, трофейной зажигалкой. Кашлянул…

Калганов продолжал:

— Как раз сенокос был. Собрались мы трое дружков под вечер порыбачить. С устатку ухи похлебать. Ну, и… — Калганов подмигнул, — и пузыречек раздавить. Крючок у меня нашелся в фуражке. Якорь-тройник. И шнур запасной: с лаптя оборку снял. А вот лодки нет. Давай, думаем, на бревно сядем, верхом. После сплава много их на берегу остается. Выбрали бревно потолще, спихнули в воду. Я сижу на конце бревна, удилищем кручу. А на крючке заячий хвост привязан. Нарочно из дому захватил. Да еще мазью специальной смазал — «рыболином» называется… Кручу удилищем, а заячий хвост то по воде ударит, то в воздух взовьется. Доплыли до омута. Там сомов — страсть много. И крупные. Бывало, девок за ноги хватали, когда те далеко заплывали…

Вдруг — хвать! Клюнуло. Я очутился в воде. Стащил сомина с бревна вместе с удилищем и этим самым… хвостом. Приятели мои орут: «Спасите!..» Я кричу: «Караул!..» А чертов сомина обороты прибавляет, что твой катер на гонках. — Калганов вытер взмокший лоб. — Да-а… Проскочили мимо бревна, только свист идет. Ухватиться не успел — далековато было. Сом на глубину пошел, меня за собой тянет. А руки разжать да удилище выпустить — не догадаюсь. Вроде контузило меня: ненормальным стал. Со страху, должно. Сомище тянет в воду, а я его выуживаю из воды.

Пусть, думаю, воздуху глотнет, сразу прыти поубавится. Он, шельмец, не поддается: дома у себя. Сам хозяин. И командует, как ему надо. Чую — воды я хлебнул. Не в том горлышке забулькало. Пузыри начал пускать… Тону… И тут вроде просветление на меня нашло: дай, думаю, напугаю его, черта: с ближней дистанции по морде шарахну. А то разыгрался очень… Перебираю потихоньку руками, подтягиваю к себе. Очутились мы — морда к морде. Сом как глянул на меня, глазищем подмигнул с ехидцей и пасть раскрыл: печенки видно! Не нутрё, а… цистерна!:. Трое таких, как я, влезут да еще на двоих местечко останется.

«Пропал! — думаю себе. — Начисто и окончательно!..» Отходную собрался читать — слова все вылетели. Да-а… Рванул за шнур из последних сил и уж не помню, как это я на окаянном сомище верхом оказался. За шнур, как за уздечку держусь. Тяну вверх, нырять не даю. Даже управлять пробую. Дерну влево — сом влево поворачивает. Поведу шнуром вправо — вправо идет. Сопротивляться станет, я ему по морде кулаком! Он только головой мотает да хвостом крутит!..

— Ну а дальше? — нетерпеливо спрашивает Носатый.

— Дальше?.. Дальше… — Калганов хлопнул Носатого так, что тот присел. — Разогнал я того сома да прямо на берег и вылетел. Фунта четыре весил!.. Во, голова-елова!

Между тем у старосты все происходило так, как мы и наметили. Дмитриев напрямик поставил вопрос: как полицаи и староста относятся к новому порядку?

Те угодливо ответили, что «и душой, и телом».

— Так вот, господа, — гнул свою линию Вася. — Надо доказать, что вы ничего не жалеете для укрепления нашего режима, добровольно отдаете весь свой скот нашей армии во имя близкой победы… А скот господам полицейским потом фюрер вернет сторицей..

Лица полицаев все более удлинялись: не очень их устраивали доводы Дмитриева. Но тот не дал им возможности долго размышлять. Вместе с хозяевами пошел по дворам и стал выгонять скот на улицу.

— Сами теперь и гоните через село, — распорядился он. — Агитация — сильная вещь. Она должна быть наглядной.

— Ну как, орлы? — весело скалил зубы Калганов, встречая полицаев вместе с их живностью. — Все у вас в порядке?

— А как же? — вопросом на вопрос отвечал по-мордовски Дмитриев. — Давай теперь этих обработаем.

— Чего это он? — любопытствовал Носатый. Он еще не догадывался о том, что происходило в селе.

— А того, голова-елова, не развешивай уши… Где ты живешь? В той хате? Пошли. Давай, давай, шевели рогами! Не на хвост рыбачить будем. Тут по-другому — копыта требуются! — Калганов взял под руку Носатого, повел за собой. — Сейчас улов будем по ногам определять. Не знаешь как? Научу… Значит, так. — Калганов зашел с Носатым в хлев. Считает вслух. — Две, три, четыре ноги… Всего двенадцать ног. Чтобы узнать, сколько будет голов, надо двенадцать разделить на четыре. Всего с твоего двора в пользу нашей армии берется три головы: одна голова — коровья, другая — телочкина, третья — кабанчика. Четвертая голова — твоя — погонит этих трех. Живо, живо, друг-полицай! Покажи, как любишь немцев. Делом доказывай, не словами!..

Тощая и длинная, как жердь, жена полицая с причитаниями выскочила из хаты, уцепилась за буренку: «Не дам!» — Носатый зло отшвырнул ее:

— Исчезни, холера! Тут не только корову, скоро самого веревкой обратают да и погонят со двора!..

Когда наступили зыбкие сумерки, по дороге на Севск выехала подвода. Следом уныло тащились полицейские, погоняя коров. Носатый зло нахлестывал отставшую буренку.

— Вот жизня собачья, пропади она пропадом! Свою корову сам же и гони черт знает куда, на ночь глядя! Да еще эту дубину тащи, как будто нельзя было на повозку положить. — Он перекинул пулемет на другое плечо. Вытирая пот, Носатый догнал повозку, молча сунул Калганову оружие.

— Ты чего? — удивился Калганов.

— Возись сам с этой дурой. А с меня хватит: всю шею намылила!..

— Умаялся, миляга? — ржал Калганов. — Служба, голова-елова. Сам выбирал.

— Останавливай, Николай, — сказал я.

Полицаи обступили телегу, на которой сидели мы втроем на остывающих свиных тушах. Там же лежали связанные бараны и две телушки.

Калганов передал распоряжение: полицаям вернуться в село. Дальше с ними пойдут староста и старший полицейский — Носатый. Погонят скот. Уже от себя Калганов поблагодарил полицаев за «добровольный» подарок, выразил уверенность, что фюрер не забудет их услуг, мы — тоже.

— Папир! — вспомнил я и полез в планшетку.

Полицаям, возвращающимся в село, мы вручили расписку. В ней перечислялось, от кого какой скот принят и в каком количестве. Расписку я написал еще возле бункера. Буквы были немецкие, а слова русские. Содержание расписки таково:

Всю ночь мы ехали напрямик через пашни, минуя села. Только когда на востоке прорезалась тонкая серая полоска зари, показались массивы Хинельского леса… Наше шествие привлекло бы внимание самого нелюбопытного человека: таким оно было необычным.