Однако Суворин, взявший на себя хлопоты о постановке «Иванова» в Александринском театре, остался неудовлетворен переделанной пьесой. Сначала он высказал недовольство финалом: ему «резко бросилось в глаза» отсутствие Саши, которая после расставания с Ивановым уже не появлялась более на сцене. Суворин писал, что это «сушит конец» и противоречит «законам сцены».

Чехов в ответном письме, где приведены слова Суворина (его письма но сохранились), утверждал закономерность отсутствия Саши: «Так и надо <…> Ведь не может же она броситься Иванову на шею и сказать: „Я вас люблю!“ Ведь она не любит и созналась в этом. Чтобы вывести ее в конце, нужно переделать ее всю с самого начала» (23 декабря 1888 г.).

Суворин продолжал стоять на своем, и Чехов в конце концов согласился «выпустить» Сашу в финале, но решил в связи с этим изменить всю линию ее поведения. 26 декабря он писал Суворину: «Вы хотите во что бы то ни стало, чтобы я выпустил Сашу. Но ведь „Иванов“ едва ли пойдет. Если пойдет, то извольте, сделаю по-Вашему, но только уж извините, задам я ей, мерзавке!»

В следующем письме Чехов сообщил, какой именно он представляет себе Сашу, и с иронией отмечал ее «жертвенническую» философию: «Саша – девица новейшей формации. Она образованна, умна, честна и проч. <…> Это женщина, которая любит мужчин в период их падения. Едва Иванов пал духом, как девица – тут как тут. Она этого только и ждала. Помилуйте, у нее такая благодарная, святая задача! Она воскресит упавшего, поставит его на ноги, даст ему счастье… Любит она не Иванова, а эту задачу» (30 декабря 1888 г.).

Но затем оказалось, что дело даже не в Саше, а в изображении главного героя пьесы, характер которого был превратно понят Сувориным, режиссером Ф. А. Федоровым-Юрковским и приглашенной к участию в спектакле М. Г. Савиной. Узнав об этом, Чехов решительно отказался от дальнейшей работы над пьесой: «Поправками и вставками ничего не поделаешь. Никакие поправки не могут низвести великого человека с пьедестала, и никакие вставки не способны из подлеца сделать обыкновенного грешного человека. Сашу можно вывести в конце, но в Иванове и Львове прибавить уж больше ничего не могу. Не умею» (там же).

И все же Чехов вскоре вернулся к продолжению работы.

Текст Ценз. 892 – исправленный и дополненный вариант переработанной редакции, законченный к 15 января 1889 г. В цензурном экземпляре этот текст представлен предшествующей основой (Ценз. 891) с добавлением ряда вставок и замен, сделанных на отдельных листах (рукой Михаила Павловича Чехова) с единичными авторскими поправками. В числе этих добавлений и замен: «Вариант 6-го явления I акта», «Вариант 7-го явления I акта», «К 4 явлению II акта», «Вариант 6-го явления II акта», «Вариант 10-го явления II акта», «К 5 явлению III акта», «Вариант 7-го явления III акта», «Акт IV. Явление 7. Явление 8. Явление 9».

Конец явл. 9, тогда последней сцены пьесы, со слов Иванова: «В 30 лет уж настанет похмелье и ты бу<дешь стар>», – утрачен. Однако сохранился текст (автограф) последующей редакции того же явления (Ценз. 893), первоначальная основа которого как раз соответствует тексту Ценз. 892. Несколько завершающих пьесу реплик утрачено и здесь (со слов Иванова: «Отойди<те все!>»); они восстанавливаются по копии писца в том же цензурном экземпляре.

На обложке цензурного экземпляра – резолюция, относящаяся к тексту Ценз. 892: «К представлению дозволено. С.-Петербург. 18 января 1889. Цензор драматических сочинений Альбединский».

Во многих местах пьесы, где в речи персонажей встречались такие присловья, как «ей-богу», «ради бога», «истинным богом», «накажи меня бог», – цензор вычеркивал их, следуя неписаному правилу, запрещавшему упоминание имени бога всуе (в нескольких случаях по недосмотру цензора они в тексте все же остались). Театральная цензура того времени вообще не допускала в пьесах «никакого упоминания о боге, и если, например, у действующего лица была привычка божиться, повторять – „ей-богу“, то цензор преспокойно лишал его этой привычки, считая, что на сцене это представляет кощунство» (И. . Потапенко. Несколько лет с А. П. Чеховым. – «Нива», 1914, № 28, стр. 553; Чехов в воспоминаниях, стр. 350).

Поскольку сам Чехов при переиздании ранних произведений во время стилистической правки аналогичные слова в речи персонажей не исключал (в прозаических вещах цензура их оставляла), в настоящем издании вычеркнутые цензором в «Иванове» упоминания о боге восстанавливаются. В тексте учтены также исправления в местах, совпадающих с ранней редакцией (см. т. XI, стр. 409–410). Исключение составляют вычеркнутые цензором в тексте Ценз. 872 слова в реплике графа Шабельского: «туше возмутительное… [семитическое, перхатое туше, от которого на десять верст пахнет чесноком…]» (д. I, явл. 2). Этот отрывок не восстанавливается, так как в процессе дальнейшей авторской правки и трансформации образа Анны Петровны аналогичные брезгливо-пренебрежительные отзывы о ней снимались самим Чеховым.

После настояний Суворина и его телеграммы, посланной в ответ на письмо от 30 декабря 1888 г., Чехов снова приступил к доработке пьесы. 4 января 1889 г. он писал Суворину: «Я окончательно лишил свою пьесу девственности». И с тем же письмом выслал на отдельных листах «две вставки и одну поправку» – видимо, это были «Вариант 6-го явления I акта», «Вариант 7-го явления I акта» и дополнение «К 4 явлению II акта» (текст после слов Лебедева: «не венчаться мне ехать»).

В течение последующих десяти дней Суворину были высланы переписанные рукой Михаила Павловича остальные вставки и дополнения – на отдельных листах, которые уже в Петербурге вклеивались в цензурный экземпляр пьесы.

Сверх того, для цензуры были изготовлены еще две самодельные тетрадки с полным сводом тех же вставок и дополнений. В первой тетрадке часть текста была написана рукой самого Чехова, остальное – Михаилом Павловичем и Иваном Павловичем; во второй весь текст – рукой Михаила Павловича. Оба рукописных свода в Петербурге были использованы в контрольном экземпляре пьесы, сохранявшемся с 1888 г. в архиве драматической цензуры (литографированное издание 1887 г.); при этом «лишние», дублирующие листы срезаны под корешок – в том числе и страницы, написанные рукой Чехова: вариант 7-го явления I акта, добавление к 4 явлению и варианты 6 и 10 явлений II акта, добавление к 5 явлению и вариант 7 явления III акта (ЛГТБ, № 40394).

«Каторжную» работу над пьесой Чехов продолжал до 15 января 1889 г. В этот день он сообщил А. Н. Плещееву: «Всю неделю я возился над пьесой, строчил варианты, поправки, вставки, сделал новую Сашу (для Савиной), изменил IV акт до неузнаваемого, отшлифовал самого Иванова и так замучился, до такой степени возненавидел свою пьесу, что готов кончить ее словами Кина: „Палками Иванова, палками!“»

В исправленной редакции пьесы подчеркнуты драматизм положения Иванова и его преждевременная «усталость». В сцене с Лебедевым добавлен его рассказ о рабочем Семене, который надорвался под непосильным грузом: «Мне кажется, что я тоже надорвался», «Взвалил себе на спину ношу, а спина-то и треснула» и т. д. (д. III, явл. 5). В последнем монологе Иванова введены признания, показывающие всю глубину его разочарованности и опустошенности.

Введены дополнения в мотивировку самоубийства Иванова, который теперь еще до рокового выстрела как бы примеривался к нему: в сцене с Сашей из IV акта мотив самоубийства сначала возникал в его полупрозрачном намеке («У нашего брата, нытика, есть одно спасение, да к несчастью у нас для этого спасения слишком много ума»), затем он уже открыто признавался в своем намерении («Мне нужно было поступить так, как я хотел. Я хотел прямо вот…»), и сцена завершалась борьбой за револьвер.

Изобразив в сцене свидания с Сашей (из III акта) «веселого, хохочущего, светлого» Иванова, Чехов испытывал сильные сомнения: «Пишу, а сам трепещу над каждым словом, чтобы не испортить фигуры Иванова» (Суворину, 8 января 1889 г.). Чехову очень хотелось разнообразить для Савиной роль Саши, но эта сцена, где она «волчком ходит», «пихает в плечо» Иванова, «тянет за руку», «прыгает на диван», обзывает «тяжелым тюленем» и т. д., все-таки «портила» фигуру драматического героя, воспринималась как чужеродная для «драмы», как будто вставленная из пьесы другого жанра. В дальнейшем Чехов несколько раз перерабатывал эту сцену.