Мёртвый красавец

Крылья мотылька ощутимы в руке, притронуться к любви нельзя. Смерть, как и любовь, не имеет формы. Однако, к счастью, в отличие от любви, прикоснуться к ней, как к крыльям мотылька, может каждый.

Прямо сейчас Смерть следила за занимающейся любовью парой, прислушиваясь к биению больного сердца, находилась между холмами из чумных трупов на юге королевства и преследовала упомянутого мотылька, летящего на огненный свет.  В общем, была она повсюду. А ещё с удивлением смотрела на Двэйна, потому что он с удивлением смотрел на неё. Голос Смерти утонул в шелесте листьев и щебетании дроздов:

— Ты можешь меня видеть…

Мальчик отстал от ребят, уже плескавшихся в реке. Замер, глядя на огромную ворону. Та кошкой спустилась с дерева и приняла вид женщины в чёрном хитоне. Люди — примитивные существа — нуждались в примитивных образах.

— Цвет интересный, — сказал Двэйн, истинный сын красильщиков, рассматривая дымящийся хитон.

— Интересные глаза, — хмыкнула Смерть, рассматривая мальчика. — Когда мне надоест видеть тебя живым, ты умрёшь, и я вскрою тебе череп, чтобы разгадать секрет прелестных глазок. А пока смотри.

Он посмотрел.

С дерева к ногам Двэйна камнем упал дрозд. Раскрытым клювом и пятнистым брюшком задел обувь мальчика, состоящую из грубой кожи с хлипкой перевязью.

— Красиво?

— Угу.

— Смотри.

Тело птички разбухло, истекло гнилью и тут же усохло, опало. Двэйн шагнул назад чисто из воззрений щепетильных: жирная слизь попала на обувку.

— А теперь?

— Угу.

— Ты странный. — Смерть погладила его по макушке. — Мне нравится это.

Услышала крик ребятни на реке.

— Смотри.

Он посмотрел. Крик захлебнулся.

— Красиво?..

Мария Картер, мать Двэйна, считала старшего сына блаженным. Или, как минимум, человеком, который может таковым стать. С пяти лет, после кровавого случая на реке, он почти не разговаривал, был нелюдимым, апатичным. Врачи утверждали, что потрясение изменило природу его организма, заставив активнее вырабатывать жёлтую и чёрную желчь. В качестве лечения предлагали, конечно же, кровопускание и усиленную молитву в храме. С последним была проблема, ведь родители Двэйна, уважаемые красильщики, тайно придерживались идей монахини Маргариты Поретанской. Девы, убедившей сотни семей, что ритуалы церкви — не главное. Семейство Картер избегало регулярных посещений святых мест, но делало это тактично и осторожно, чтобы не вызывать подозрений.

Кроме тенденции к юродивости Мария с облегчением разглядела в сыне искру таланта. Однажды Двэйн наугад смешал пигменты с масляными основами и получил краску насыщенной и стойкой черноты. Никак награда небес за все беды: пережитый сыном кошмар да и её собственные муки с мужем-изменником! Когда мальчику исполнилось шесть, женщина начала преподавать ему науку о цветах, её основы, делиться секретами. И чем больше она преподавала, тем больше убеждалась в том, что «искра таланта» старшего сына была всего лишь случайностью.

— Раньше зелёный считался цветом воды, не только растений, как сейчас. Делали его из медных опилок. Возьми их. Смешай в равных долях с песком и поташом. Что такое «поташ»? Выпаренная зола. Что такое «зола»? Ох, Святая Матерь!.. Неважно. Смешал? Отлично. Теперь надо нагреть. Нет! Я сама. Вот. Смотри, вскоре масса расплывётся, станет зелёно-голубой, переливающейся и красивой. Глазурью этой покрывали всё, что угодно. Говорят, она не трескается веками. Двэйн, я же вижу, хочешь что-то спросить: рот открыл.

— А чёрная?

— Как я сразу не догадалась? Её сделаем позже. Покроем твоего деревянного коня.

Постепенно мальчик переходил с изготовления красок на сам процесс окрашивания. Вместе со всей семьёй отбеливал ткань с помощью вымачивания в растворе таинственной золы или мочи, которая хорошо отмывала жир. Валиками выбивал заготовки, пока те жарились на солнце. И только потом окрашивал собственноручно изготовленными пигментами. В основном чёрного цвета, потому что только он хорошо и получался.

К тому моменту, как Двэйну исполнилось двенадцать, мать уже успела подарить ему восемь братьев и сестёр (словно с благословения Пресвятой Девы, рожала почти без боли). И если же отца своих детей она тихо ненавидела, то к чадам относилась с настоящей трепетной страстью. Страстью, которой постепенно начала обделять старшего сына, хоть со временем и обнаружила, сравнивая с другими детьми: он не юродивый, вполне умный. Возможно, умнее сверстников. Просто излишней погруженностью в себя искажает эту черту. А ещё Мария заметила в нём новую особенность — недостаточную мужественность и излишнюю женственность.

До неприличия молчаливый сын унаследовал субтильную хрупкость матери да, не смотря на то, что оба родителя невысоки, вырос до звания «дылда». А по итогу стал походить на жердь. Длинные чёрные волосы категорически отказывался состригать, предпочитал общество девочек, двигался плавно, не как, по словам отца, мужик. По тем же словам, во время посещения храма за Двэйном нужен был глаз да глаз, ибо монахи любят подобные «яблочки».

С четырнадцати лет «яблочко» раскрылось перед матерью опять же с новой стороны. Во-первых, активно (молчаливо) воспротивилось не то что намёкам — зачаткам намёков о женитьбе. Во-вторых, начало прорицать.

— Кошку погладила по животу. Слева.

— М-м? Кто её погладил, Двэйн?

Двэйн не ответил. Вечером кошку разорвала дикая собака. Вытащила кишки. Из живота. Слева.

 Через неделю он снова подошёл к матери и, бледный, шепнул:

— Она поцеловала отца в плечо. Мам?

Женщина отняла мокрую тряпку от фингала под левым глазом. Под правым уже почти зажил.

— Та, что ранее погладила кошку? Интересно… Пусть идёт. Незачем убегать от судьбы.

Отец собирался с друзьями и товарищами по цеху красильщиков на театральные представления студентов в честь весны. Грандиозное событие для их захудалого городка! Веселье, толпища, пьянка!

— Мам…

— Пусть идёт. Двэйн, тебе надо меньше слушать сказки, которые я читаю твоим братьям и сёстрам перед сном. Всё будет хорошо.

Отец пошёл.

О том, что его зарезали, сообщили на следующий день — рубанули в пьяной потасовке в плечо. Мария Картер, как того от неё и требовали, вместе с детьми ушла в траур. Вышла подозрительно быстро. Подозрительно тесноо сблизилась с вдовцом из цеха мыловаров и по совместительству пасынком владельца швейного цеха. Не менее подозрительным образом получила выгодную скидку на мыло, чуть более выгодное сотрудничество со швеями. И забеременела. Этот ребёнок должен был стать десятым. Переписала, по завещанию мужа, права красильной мастерской на старшего сына, хотя неофициально осталась полноправной владелицей дела. Начала читать трактаты Хильдегарды Бингенской о женской силе и любви, за которые до этого получала по шее. В целом, жизнь налаживалась.

А также решила разобраться с проблемой в виде к тому моменту уже пятнадцатилетнего Двэйна. Псевдоюродивого, странного, не желающего жениться и обладающего, как она подозревала, не божественного происхождения даром. К последней мысли пришла из его тяги к языческим аспектам Христианства. А именно к обожанию резных фигур смерти на Кладбище Невинноубиенных младенцев и изображений святых дев на фронтонах церкви: страдающих Агнессы, пронзённой мечом, Христианы, у которой вырвали груди, и Анастасии, сожжённой язычниками. Не самый любимый сын, обладатель пугающего дара и прав на красильню — сплошное разочарование.

— Ты уверен, что тебе интересно наше семейное дело? — спросила Мария сына после вечерни наигранно непринуждённо. — Я сомневаюсь в этом. У тебя выходят прекрасные чёрные хоругви, но… в остальном всё скудно. Отец, земля ему пухом, — без желания перекрестилась, — был за то, чтобы все члены семьи занимались одним делом, мне же это кажется глупостью. Что скажешь?

За пятнадцать лет Двэйн научился одним взглядом выражать всё, что не мог выразить словами. Мария вздохнула, кивнула.

— Я намекаю на твой дар, ты должен это понимать. Мне хочется обезопасить всех нас — тебя тоже — от его последствий. Скрывать нечего, я не злая мачеха, а любящая мать. Есть один хороший человек. Помог как-то твоему отцу — земля ему, ох, Святая Матерь, опять же пухом — с ранами, которые получил на войне. Твою сестру спас от смерти; она родилась синей, а он вернул её к жизни, будто лев, что дыхнул на мёртвого львёнка.

— А кто? — Двэйн не смог скрыть заинтересованного взгляда.

— Узнаешь. Он живёт не в городе, а в деревне в верстах семидесяти от нас. Всего день-два езды. Съездим завтра?

В «съездим завтра?» она невольно вложила звучание «не хочешь остаться там навсегда?», которое уловил сын. Идея покинуть знакомые просторы и родных людей не прельщала. Он понимал, что его ожидают одиночество, тщетные попытки привыкнуть к новому обществу, а ещё много, много-много труда. И мало комфорта. Но возможность познакомиться с человеком, который, как сказала мать, тоже может видеть Смерть и при этом как-то с ней сотрудничать, влекла.

Двэйн кивнул. Мария улыбнулась.

Жизнь определённо налаживалась.

Несмотря на распускающиеся почки, лес создавал ощущение приближающейся зимы – слякоть, моросящий дождь, туманом влаги покрывающий пространство между кустами. Где-то внутри этого тумана, между тонкими рёбрами орешника, Элазар пытался разглядеть проход в Авалон. Рыцарь мечтал увидеть цветочный портал, из которого навстречу ему выйдут фейри и чародейки, сопровождающие отца. Отец, вассал Бретонского герцога, его правая рука, к слову, недавно героически погиб. Первой его тело обнаружила экономка, когда он замер во время секса. Тут же своим криком помогла обнаружить тело любовника охранникам и сыновьям. Элазар, несомненно, считал такую смерть достойной, а потому не сомневался: отец в Авалоне, в кругу рыцарей Круглого стола. Но менее грустно от этого почему-то не становилось.