Но наряду с любовью к искусствам и к познанию нежных и прелестных вещей, наполняющих душу и тело пылким стремлением вырваться из тисков повседневности в необъятные просторы чувства, в обеих девушках поднималось жгучее недовольство низким положением матери. Из академии, с диспутов, после состязаний с учеными в искусном обмене аргументами, или из круга танцующих, овеянные отзвуками мелодии, возвращались они на дымную улицу; там их мать, с непричесанной головой, до позднего вечера торговалась из-за горсти мускатных орехов или нескольких заплесневелых медяков, заставляя их стыдиться своей упорной нищеты; колкая ветхая циновка больно жгла внутренним огнем нежное девичье тело. Долго бодрствовали они ночью, проклиная свою судьбу, ибо, возвышаясь красотой и умом над знатными дамами, призванные выступать в мягких волнисты* тканях, звеня драгоценными камнями, были они похоронены в затхлой и тусклой дыре и предназначены, в лучшем случае, стать хозяйками и самками для первого попавшегося полководца, с королевской кровью в жилах и властной душой. Они жаждали блестящих чертогов и толпы слуг, жаждали богатства и славы, и если случайно мимо них проносили благородную даму в пышных мехах, с сокольничими и телохранителями у легко колеблющихся носилок, лица их белели от злобы, как зубы во рту. Мощно вскипали в крови возмущение и честолюбие мя-

тежного отца их, который также не мог удовлетвориться золотой серединой, скромной судьбой; днем и ночью они размышляли, каким способом уйти от столь недостойного существования.

И вот неожиданным, но понятным образом случилось, что София, пробудясь, нашла место рядом с собою, на общем ложе, покинутым: Елена, отражение ее тела, участница ее вожделений, тайно исчезла ночью; испуганная мать беспокоилась, не похитил ли ее кто-либо из дворян силой (ибо многие из юношей поражены были двойственным сиянием девушек и ослеплены им до потери рассудка). Наскоро одевшись, бросилась она к наместнику, который именем короля правил городом, и заклинала его послать погоню за злодеем. Он обещал. Но на следующий день, к глубокому стыду матери, распространилась весть, что Елена, едва созревшая, по доброй воле бежала с сыном дворянина, опустошившим ради нее ларцы и шкафы родного отца. Через неделю вслед за первой вестью пришла и другая, более ужасная: путешественники рассказывали, как пышно живет молодая блудница в другом городе со своим любовником, окруженная слухами, соколами и заморскими зверями, облаченная в меха и блестящие ткани, к досаде всех честных женщин округи. Но не успели эту весть разжевать болтливые людские уста, как новая, еще более страшная поспешила на смену: насытившись, опустошив мешки и карманы молодого щеголя, Елена отправилась в замок казначея, глубокого старика, отдала свое молодое тело за новую роскошь и безжалостно грабит скрягу. Через несколько недель, повытаскав золотые перья казначея, она бросила его, — словно общипанного и выпотрошенного петуха, — взяв себе другого любовника; этого сменил новый, более богатый, и вскоре стало всем известно, что Елена в соседнем городе торгует своим юным телом не менее усердно, чем дома ее мать — специями и сладкими медовыми пряниками. Тщетно посылала несчастная вдова гонца за гонцом к заблудшей дочери, умоляя ее не втаптывать в грязь порочной жизнью память отца. Чаша непотребства переполнилась, когда однажды, к стыду матери, от ворот города двинулся по улице великолепный кортеж: впереди шли скороходы, одетые в ярко-красные костюмы, потом, как перед поездом вельможи, всадники, и среди них, окруженная резвящимися персидскими собаками и обезьянами редких пород, юная гетера, Елена, прелестью подобная праматери того же имени, — Елене, потрясавшей некогда царства, — и нарядная, как языческая царица Савская, вступающая в Иерусалим. Раскрылись рты, зашевелились языки, ремесленники покинули свои дома, писатели — свои труды, рой любопытных окружил шествие; потом колышащаяся толпа всадников и слуг приготовилась к почетной встрече на базарной площади. Наконец, распахнулась завеса, и юная блудница надменно перешагнула порог дворца, принадлежавшего когда-то ее отцу; расточительный любовник, в уплату за три страстных ночи, выкупил его для Елены из королевской казны. Точно в свое королевство, вступила она в покои, где на роскошной кровати родила ее почтенная мать; давно покинутые залы быстро наполнились дорогими языческими статуями; холодный мрамор покрыл деревянные лестницы и раскинулся искусными плитами и мозаикой; гобелены с изображениями людей и событий украсили стены, цветистый плющ уютно обвил дом; звон золотой посуды сливался со звуками музыки на праздничных пиршествах, ибо обученная всем искусствам Елена, привлекая своей молодостью, соблазняя умом, стала вскоре искуснейшей в любовных утехах и самой богатой гетерой. Из соседних городов, из чужих стран стекались богачи христиане, язычники, еретики, чтобы хоть раз насладиться ее ласками, и так как ее жажда власти была не меньше, чем честолюбие ее отца, она железной десницей держала влюбленных и дразнила страсть мужей, пока не выманивала все их состояние. Даже сын короля, и тот, после недели наслаждения, опьяненный и потом жестоко протрезвившийся, покинул объятия и дом Елены, уплатив горький выкуп заимодавцам.

Неудивительно, что столь смелое поведение озлобляло честных женщин города, особенно — пожилых. В церквах проповедники восставали против ранней порчи нравов, женщины на рынках гневно сжимали кулаки, и часто звенели окна и ворота от брошенных в них камней. Но как ни озлоблялись порядочные женщины, — покинутые жены, одинокие вдовы, — как ни негодовали старые, опытные в своем ремесле блудницы, как ни облаивали этого дерзского, внезапно ворвавшегося на луга наслаждения жеребенка, никто из женщин не пылал таким возмущением, как София, ее сестра. Сердце ее разрывалось не потому, что та предалась столь порочной жизни; нет, она раскаивалась, что сама пропустила минуту, когда юноша-дворянин сделал ей подобное же предложение, и то, к чему она втайне стремилась, — власть над людьми и роскошное существование, — досталось другой; а в ее холодную каморку все так же врывался ветер и выл наперегонки с ворчливой матерью. Сестра, в хвастливом сознании своего богатства, неоднократно посылала ей драгоценные наряды, но гордость Софии отвергала подачки. Нет, не могло честолюбие ее насытиться бесславным подражанием смелой сестре; она не желала оспаривать ее любовника, как в прежнее время — сладкий пряник. Ее победа должна была быть совершенной. Размышляя днем и ночью, чем бы заставить людей поклоняться ей и прославлять ее больше сестры, она убедилась вскоре по все растущему увлечению мужчин, что сохраненный ею скромный удел — девственность и незапятнанная чистота — является великолепной приманкой и достоянием, которыми умная женщина может промышлять прекрасно. И она решила превратить в драгоценность именно то, что сестра преждевременно расточила, и выставить напоказ свою добродетель так же, как сестра-гетера — свое тело. Если той поклонялись за пороки, то ей должны поклоняться за чистоту. Еще не успели смолкнуть языки сплетников, когда в одно утро любопытству изумленного города дана была новая пища: София, сестра гетеры Елены, ушла из мира, чтобы спастись от стыда и искупить позорный образ жизни сестры; она вступила в число послушниц знаменитого монастыря святой Женевьевы. Запоздавшие любовники рвали волосы на голове, разгневанные тем, что нетронутое сокровище ускользнуло из их рук. Но верующие, охотно пользуясь небывалым случаем противопоставить сластолюбию прекрасный образ богобоязненной жизни, усердно распространяли эту весть повсюду, так что ни об одной девушке в Аквитании не говорили так много, ни одну из них не славили так, как Софию-благочестивую. Женщины преклоняли колени, когда она проходила мимо них в церковь в скромном одеянии; епископ брал ее с собой, когда навещал больных в госпитале; в церкви, когда пелась молитва, аббат ставил ее в первый ряд, чтобы взоры верующих могли любоваться той, которая приобрела, созерцая дьявольские поступки сестры, истинную веру в Бога. И сразу, — легко можно себе представить, как огорчилась Елена, — внимание страны обратилось всецело на невинную жертву искупления, которая, как голубь Божий, желая избежать греха, поднялась в горные области веры.