Странное созвездие Близнецов сияло в следующие месяцы над изумленной страной, вещая грешникам и благочестивым одинаковую радость. Ибо, если первым предоставляла Елена в избытке усладу телесную, то духовной усладойдарил вторых сверкающий добродетелью образ Софии, и, в силу такого разделения, впервые от создания мира, в этом городе Аквитании царство Божие отделено было от царства дьявола столь отчетливо и наглядно. Целомудренному покровительствовала София, а отдавшийся плотскому сластолюбию вкушал земные наслаждения в объятиях ее недостойной сестры. Но в душе каждого человека проложены от добра ко злу, от плоти к духу странно-соблазнительные пути, и вскоре оказалось, что как раз эта двойственность неожиданным образом нарушила спокойствие людское. Ибо сестры-близнецы, несмотря на совершенно различный образ жизни, оставались внешне похожими друг на друга благодаря одинаковому росту, одинаковому цвету глаз, одинаковой улыбке и одинаковой миловидности; одну нельзя было отличить от другой. Понятно поэтому, что среди мужчин в городе поднялось замешательство. Если юноша провел ночь, исполненную страсти, в объятиях Елены и утром поспешно забегал в церковь к обедне, желая очиститься от греха, он удивленно, испуганный дьявольским наваждением, протирал глаза. Ибо благочестивая молельщица, стоящая в первом ряду послушниц с опущенными глазами и сложенными руками, казалась ему той самой женщиной, которую держал он в своих объятиях нагую и разгоряченную. Он пристально вглядывался: да, те же губы, те же округлые и нежные движения, правда, не в порыве распутства, а в коленопреклоненной молитве перед алтарем, но все же — Елена. Он вглядывался, и глаза загорались, различая сквозь монашеское одеяние хорошо знакомое тело любовницы. И такая же игра отраженных чувств мутила разум тех, кто, после благоговейного созерцания монахини, встречал на повороте улицы недавно еще целомудренную Софию, странно изменившуюся, в роскошном платье с обнаженной грудью, в толпе волокит и слуг, торопящуюся на пир. Они старались себя уверить, что это Елена, а не София, но не могли все же отделаться от образа нагой монахини, и грешными мыслями оскверняли святость молитвы. Так колебались чувства между той и другой, подчас смешивались, шли превратным путем, и случалось, что юноши грезили о теле неприступной сестры, пребывая у продажной, и глядели на святую порочным взором сладострастия. Так уж творец неладно создал мужчин: их чувственные вожделения требуют не того, что им предлагается; если женщина без борьбы отдает свое тело, они забывают о благодарности и делают вид, что их привлекает только невинность. Если сохранившаяся невинность сопротивляется, то это их лишь вдвойне возбуждает. Так никогда не удовлетворяется мужская двойственность в вечной борьбе между плотью и духом; здесь же затейливый дьявол затянул двойной узел, ибо блудница и монахиня — Елена и София — казались единым телом; нельзя было отличить одну от другой, и никто не мог дать себе точного отчета, кем из них он, собственно, желает обладать. И так случилось, что беспутную молодежь города можно было чаще встретить в церкви, чем в трактире, и развратники соблазняли золотом блудницу, чтобы для любовных игр надела она власяную рясу и создала тем видимость, будто они наслаждаются телом чистой блюстительницы веры, Софии. Весь город, вся страна постепенно втянуты были в эту безумно-дразнящую, обманную игру, и ни слово епископа, ни увещевания правителя города не могли прекратить ежедневно возобновляющегося кощунства.

Казалось бы, они могли полюбовно прийти к соглашению и удовлетвориться тем, что одна — самая богатая, а другая — самая благочестивая женщина в городе; но обе, окруженные поклонением и славой, с гневно бьющимися и под власяницей, и под соблазнительным нарядом сердцами, размышляли в своем честолюбии, как нанести друг другу удар. София со злостью кусала губы, когда до нее доходили слухи, что сестра позорит в греховном маскараде ее священное облачение. Елена же ударами плети осыпала слуг, доносивших о том, что епископ и святые мужи почтительно преклоняют колено перед ее сестрой, а женщины целуют землю, по которой она ступала. Чем больше зла они друг другу желали, чем сильнее они ненавидели друг друга, тем тщательнее прятали они свои истинные чувства под личиной сострадания. Елена, со слезами в голосе, жалела за пиром сестру, так бессмысленно сгубившую под власяницей молодость свою и жизнелюбие; София кончала свою всенародную молитву нарочито подобранным текстом о грешницах, предпочитающих, в своем неведении, короткое земное счастье чистому и вечному небесному блаженству. Но убедившись, что ни послы, ни доносчики не в силах сбить их с избранного пути, они постепенно снова стали сближаться, словно два борца, хранящих вид равнодушия, но внимательно, взором и рукой, готовящих сокрушительный удар, который должен опрокинуть противника. Все чаще стали они бывать друг у друга, проявляя нежную заботу, и в то же время каждая готова была пойти на все, лишь бы повредить другой.

Однажды после вечерни София-благо¹ 'естивая пришла к сестре, чтобы словом убеждения вновь попытаться отвлечь ее от позорной жизни. Вновь принялась она доказывать сестре, начинавшей уже терять терпение, как ничтожны крохи земной любви по сравнению с манной пищи небесной и как она неправильно поступает, превращая данное ей Богом тело в средоточие греха. Елена, только что заставившая служанок приготовить данное ей Богом тело для греховного ремесла, слушала, полугневаясь, полусмеясь, и размышляла, довести ли докучливую проповедницу до исступления богохульными речами, или позвать в свои покои несколько красивых юношей, чтобы смутить ее взоры. И вдруг, словно тихо жужжащая муха, странная мысль коснулась ее виска — дьявольская мысль, глумливая и опасная; с трудом сдержала она улыбку. Изменив свое вызывающее поведение, она выгнала служанок и холопов из покоя, чтобы, оставшись с сестрой наедине, личиной раскаяния затуманить внутренне-сверкающий взор. О, пусть сестра не думает, — сказала опытная в искусстве лицемерия Елена, — что сама она не испытывает стыда за опутавшие ее жизнь грехи. Не раз овладевало ею отвращение к животному сладострастию мужчин; неоднократно собиралась она отказаться от всего этого и начать скромную богоугодную жизнь. Но она сознает, что сопротивление напрасно; София, богобоязненная София, огражденная стенами монастыря, девственница, и не подозревает, какой соблазн таит в себе могущество мужчины, которому ни одна посвященная женщина не может противостоять. О, она не подозревает, она, блаженная София, как силен натиск мужчины, она не знает, что сила эта содержит в себе странную усладу и, вопреки собственной воле, женщина покорно уступает его неистовству.

София, пораженная такой исповедью, неожиданной для нее в устах блудницы, поспешно собрала весь запас благочестивых и назидательных слов. Наконец-то и Елены коснулся божественный луч, — начала она свою проповедь, — ибо отвращение к греховному — начало истинной добродетели. Но заблуждение и слабость веры омрачают еще, должно быть, ее ум, если она утверждает, что невозможно, при помощи твердой воли, побороть вожделения плоти. В длинной речи припоминала она примеры святых Антония и Пафнутия, всех грешников, умерщвлением плоти и молитвой мужественно поборовших искушения. Но Елена печально опустила голову. О, да, и она читала с восторгом о героической борьбе святых мужей этих с дьяволом чувственности.

Но дело в том, что мужчин наделил Бог не только более мощным телом, но и духом, более твердым, сотворив их победоносными воителями рати Божией. И никогда, — с тяжким вздохом проговорила она, — не в силах будет слабая женщина противостоять козням и соблазну мужчин, и за всю свою жизнь не видела она примера, чтобы женщина не покорилась настойчивости мужчины и оттолкнула его ласку.

— Как можешь ты говорить так, дерзкая, — возмутилась София, задетая в неукротимой своей надменности. — Разве я не пример тому, что решительная воля может противостоять животному натиску мужчин? С утра до вечера окружает меня их ватага, вплоть до церкви преследуют они меня по пятам, и к ночи я нахожу в своей постели письма и стихи, исполненные отвратительнейших обольщений. И никто не видел, чтобы я удостоила одного из них даже взглядом; молитва уберегает меня от соблазна. Нет правды в том, что ты говоришь: если женщина хочет искренне, она может себя защитить, этому пример я сама.