АКТ II

СЦЕНА 6

(Действие происходит в переполненном коридоре старшей школы. Студенты шепчутся и указывают на ДЖЕНЕЗИС, когда она проходит мимо. Настроение сказочное и действие сопровождается музыкой. Но постепенно девушка становится все более растерянной и испуганной, что отражается на ее лице. Пока она не встречается с ПИТЕРОМ. Они берут друг друга за руки).

ДЖЕНЕЗИС: Что это? Где я?

ПИТЕР: Дженезис, они знают. Кто-то рассказал.

ДЖЕНЕЗИС: О чем?

ПИТЕР: О твоем отце.

ДЖЕНЕЗИС: Какая им разница?

ПИТЕР: Люди любят сплетни. Постарайся игнорировать их.

ДЖЕНЕЗИС: Они не позволяют мне расслабиться.

ПИТЕР: Ты со мной.

ДЖЕНЕЗИС: Как, черт возьми, они узнали? Ты кому-нибудь говорил?

ПИТЕР: Нет. Я бы никогда не посмел.

ДЖЕНЕЗИС: Нет?

ПИТЕР: Ты же знаешь.

ДЖЕНЕЗИС: Об этом знают немногие. Бред какой-то.

(Толпа вокруг пары снова увеличивается, музыка нарастает, пока они не оказываются за кулисами).

(Внезапно музыка прекращается, и гаснет свет).

ВЫДЕЛИТЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ДОМАШНЕГО ОТДЫХА

Действие этой пьесы происходит в доме. В доме, в котором полно людей, ожидающих тебя. В доме, полном людей, которые ждут, даже если никто не придет. Возможно, этот дом, полный людей, волнуется, возможно, сердится, возможно, сыт по горло твоим эгоизмом.

В обычный день ты бы не поехал в Нью-Йорк и не позволил бы себе, чтобы тебя закружило в чьем-то вихре.

В обычный день ты остался бы дома, чтобы проверить маму и убедиться, что она функционирует как человек.

Так вот, под тобой, я имею в виду себя. Здесь мне придется принять какую-то ответственность. Я должна принять то, что не могу изменить, как-то так было в той молитве, которую я услышала в церкви. Молитва Умиротворения. Но что это на самом деле? Кто говорит, что мы не можем изменить то, что не можем принять?

Вот я, Дженезис Джонсон, безмятежная звезда своей собственной чертовой драмы, и все ждут моего входа.

Я пропустила свой выход, поэтому остальным пришлось импровизировать.

Вот что НЕ произойдет:

Бабушка: Дженезис, я так рада тебя видеть! Ты выглядишь такой счастливой и здоровой!

Мама: Дженезис, я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы твоя сестра вернулась домой и жила с нами!

Элли: Дженезис, ты лучшая старшая сестра во всем мире!

Так вот, в любом случае, эта пьеса никогда не существовала. Но я не знаю, что меня там ждет. Не думаю, что буду наказана или что-то подобное, но оставить маму наедине с ее родителями так надолго — это действительно скопление динамита, ожидающее взрыва.

Мне ничего не видно в окна моего дома, потому что они покрыты инеем. На крыльце мерцает оранжевый свет, будто предупреждая: будь осторожна.

Я открываю входную дверь. Она оказывается не заперта. Какая-то часть меня ждет, что сейчас я окажусь в эпицентре торнадо или затоплена приливной волной. Слишком поздно спасать кого бы то ни было, кроме себя!

Или, может быть, это дом, полный ледяных скульптур, каждая из которых сидит в раздраженной позе, готовая бесконечно стучать пальцами ног в нетерпении.

Но вместо этого слышна музыка? И смех? Тепло?

Персонажи:

Бабушка Полина

Дедушка Джо

Сестра Элли

Мама Мэри (да, я знаю)

Они сидят за кухонным столом, каждый держит в руке карты. Стол покрыт пустыми контейнерами от Китайской еды, а раковина полна посуды. У моей мамы и дедушки бокалы, наполненные вином.

Они выглядят как семья.

И почему-то этот образ шокирует еще больше, чем все, что мое дикое воображение могло бы нарисовать.

На самом деле, они даже не замечают, что я вошла. Я смотрю, как Элли делает ход, который заставляет маму бросить свои карты на стол, а бабушка с любовью треплет волосы моей сестры. Она отклоняется, а потом замечает меня.

— Джен! — Элли с визгом подбегает ко мне.

Затем все меняются, подтягиваются.

— Ну-ка, посмотрите, кто, наконец, удостоил нас своим присутствием, — говорит бабушка.

— Очень мило, что ты пришла на собственную вечеринку, — поддерживает ее дедушка.

Я перевожу взгляд на маму, чья улыбка угасает, и у меня появляется то старое знакомое чувство, что я — источник ее печали.

Без меня все было бы по-другому.

Но она встает и присоединяется к нашим объятиям.

Мама, сестра и я стоим и обнимаемся.

И в мире нет лучшего чувства.

Я думаю о Питере. Интересно, как бы его наказали за такое поведение, и каким-то образом в моей альтернативной реальности это воссоединяет нашу семью.

Мое нежелание смягчить свое отсутствие здесь могло привести к взрывам, но почему-то этого не произошло.

— Твоя мать убедила меня не звонить в полицию, — говорит бабушка.

— В полицию?

— Ты опоздала на два часа, а твой телефон переключает прямо на голосовую почту. Да, в полицию.

— Человек должен отсутствовать в течение сорока восьми часов, прежде чем они что-либо сделают, — говорит моя сестра.

— Да, Элли.

— Я была уверена, что тебя похитили и держали под дулом пистолета, чтобы ты не позвонила нам и не впутала в какую-нибудь сумасшедшую и опасную ситуацию, — продолжает она.

— Ты посмотрела слишком много криминальных шоу, — говорит бабушка.

— Я смотрю судебно-криминалистические шоу.

— Наш маленький ученый.

Это странная пьеса.

— Именно поэтому я всегда ношу блеск.

Я смотрю на Элли и вижу, что ее веки действительно покрыты блестками.

— Сдаюсь в этой борьбе, — говорит бабушка. — Мне сказали, что так ты выражаешь себя.

— Не понимаю, — говорю я.

— Ну, — отвечает Элли, — если я вдруг стану жертвой преступления, эти блестки передадутся преступнику в качестве следов от меня. И, возможно, он не проявит достаточной осторожности, чтобы смыть их, как скажем, кровь.

— Элли! — восклицает мама.

— О, да, это то, что у нас в последнее время на руках.

— Это из-за того, что сейчас ты живешь в городе? Тебе страшно? — спрашивает мама.

— Нет. Блестки просто выглядит очень хорошо, тебе так не кажется?

Она крутится по кругу, и мне хочется смеяться, но в тоже время я ненавижу, что она может чувствовать себя напуганной.

— Никто не причинит тебе вреда, — обещает бабушка.

Никто нас не тронет. Это самое дерьмовое обещание, которое взрослые когда-либо давали. Так много всего может навредить нам; и важно то, как мы позаботимся о себе после этого. Реабилитация. Я не могу рассказать Элли обо всей той боли, через которую прошла за последние семьдесят два часа, но я знаю, что она понимает такую же глубокую и жестокую боль, что и я, ту, которая оставила отвратительный рваный шрам. Мы получили одинаковые раны.

Мне все равно нравится, что ее механизм защиты — блестки. Может, мне тоже стоит нанести немного блеска, чтобы никто не навредил мне. Или, если это случится, по крайней мере, злоумышленники будут пойманы.

— Посмотрите на Джен. У нее остался след после объятий. Поверни лицо.

Я поворачиваюсь и думаю, что блестки улавливают свет.

— Теперь она помечена.

— Хорошо, маленькая мисс детектив, почему бы тебе не выяснить, где была твоя сестра последние два часа?

Элли достает из заднего кармана блокнот. Ну вылитый Шпион Хэрриет.

— Факт: Дженезис вернулась на место преступления в девять часов вечера. С опозданием на два часа.

— Место преступления?

— Ну, образно говоря.

Образно говоря? Когда моя младшая сестра выросла?

— Факт: разыскиваемая была бесконтактна. Что за слово?

Никто ей не отвечает.

— Бесконтактна.

— Я нахожусь на судебном разбирательстве? — спрашиваю я.

— Тебя не судят, — вступается мама. — Я уже объяснила своей матери, что в этом доме мы живем в доверии.

— И по-видимому, никакой учтивости.

О нет. Началось, броски наземных мин. Наступит ли кто-нибудь на одну, вот в чем вопрос.

— Мне очень жаль. На самом деле. Я потеряла счет времени. Вот и все.

— Где ты была?

— Никакого допроса, — повторяет мама.

Но вопросы все равно начинаются:

Где ты была?

Почему ты не позвонила?

Зачем ты нас пригласила, если не собиралась быть здесь?

Как ты сейчас справляешься с домашней жизнью?

И затем:

Ты принимаешь наркотики?

Запись визга.

— Извините, что вы просили?

Я смотрю на Элли, которая так сильно грызет свои ногти, что уже практически добралась до руки.

— Я должна задать этот вопрос, учитывая историю твоего отца, — говорит бабушка. — Мы обеспокоены твоим нестабильным поведением.

— Нестабильным поведением?

— Думаешь, школа не позвонит нам, если у тебя проблемы?

Если честно, я об этом никогда не думала. Обычно у меня не бывает неприятностей. Я открыто говорю своим бабушке и дедушке, какие оценки получаю по успеваемости, но я не знала, что они были в курсе повседневных дел.

— И оплата кредитной картой в Нью-Джерси Транзит? Два дня подряд? Куда ты ездила?

Процесс продолжается.

— Ты знала, что ее отстранили, Мэри?

Моя мать не отвечает. Она царапает руки и смотрит в сторону выхода из комнаты.

— Просто сейчас нам понятно, что следовало спросить у тебя раньше, Мэри.

— Спросить меня что? — уточняет мама у бабушки.

— Употребляли ли вы наркотики? Мы знали, что он принимал. Но подозревали, что и ты тоже. Мы должны были помочь.

— Я собираюсь спать.

Я не знаю эти истории. Никто мне никогда их не рассказывал. Так что пришлось выяснять все самой. И в течение нескольких лет это было похоже на крики под водой. Отчего сейчас мама пробуждается к жизни? Мне хочется кричать, чтобы она не ложилась спать теперь, когда, наконец, она здесь, она присутствует. Она может быть здесь? Мы можем оставить Элли? Что мы можем сделать сейчас? Не прячься. Не ложись спать. Измени то, что не можешь принять.

Но кто я такая, чтобы говорить это? Я могла бы быть здесь два часа назад.

— Отлично. Мы уезжаем.

— Мы уезжаем? — спрашивает Элли.

— Да.

— Почему папа не попросил кого-то о помощи? — продолжает моя сестра. — Почему он был таким эгоистом?

Я хочу встряхнуть ее. Я хочу оторвать ее от бабушки и дедушки, и от всего того, что они могут ей ответить. Любое искаженное изображение, которое они могут дать о нем. Я хочу, чтобы она помнила поездки в Мэриленд и лошадей на пляже. Я хочу, чтобы она помнила, как у него за ухом всегда была спрятана сигарета, но мы никогда не видели, чтобы он курил. Я хочу, чтобы она помнила его пьесы. Я хочу, чтобы она помнила, как пела песни «Who Put the Bomp» и «The Flying Purple People Eater» и танцевала по кругу на кухне. Я не хочу, чтобы она помнила только, что он был наркоманом, который оставил свою семью.