Ирина вышла из цеха еще больше взволнованная, чем вчера, при виде израненного Ленинграда. Сейчас, как никогда, она понимала, как важна городу «Дорога жизни», маленькую роль на которой играла и она. Шофер подвез ее до штаба, и лишь там, в холодной, но тихой комнате Гидрометеослужбы, за делами, ради которых она сюда приехала, она немного успокоилась. Ее начальник — сухонький, с наголо обритым черепом и черными нависшими бровями, тоже расспрашивал про Ладогу, затем часа два инструктировал и знакомил с новыми правилами, проверил все сводки, похвалил за промеры льда, обругал за задержку сведений во время шторма, наконец отпустил ее и разрешил остаться до завтрашнего утра.
— Наверное, мамаша или бабушка, или кто другой остались в городе, — буркнул он добродушно, глядя из-под своих косматых бровей. — Порадуйте старушек и побольше расскажите про дорогу. Для них Ладожское озеро теперь — святыня.
Ирина сказала, что живет одна, но благодарит за разрешение и останется до завтра. У нее есть небольшие поручения от друзей. Говоря так, она покраснела. Она думала только о поручении Комарова, о его просьбе подробней узнать о сыне.
К Монаховой Ирина отправилась перед вечером. Она шла с неприятным чувством. За вчерашний и нынешний дни она видела столько тяжелого и героического, что не хотелось заслонять их зрелищем сытого быта этой подозрительной женщины. Но она обещала Комарову узнать адрес и не могла не выполнить обещания. Только ради Комарова она идет в этот дом.
Решив держаться независимо и по-деловому, Ирина вошла во двор, поднялась по темной лестнице, миновала несколько пустых квартир и, подойдя к Галининой комнате, принялась основательно барабанить в дверь. На стук никто не отозвался. Когда девушка снова пустила в ход кулаки, отворилась дверь второй Галининой комнаты и оттуда выглянула незнакомая старая женщина в платке и переднике, повязанном поверх ватника.
— Не стучите, а то сорвете печать, — сказала она, вглядываясь в посетительницу. — Управхоз повесил. Оттуда все выехали, а может, арестованы, не знаю.
Присмотревшись однако к Ирине, к ее военному полушубку и шапке со звездой, старуха пригласила войти в комнату.
— Вы с фронта, наверное, — высказала она предположение. — Письмо привезли, может?
— Нет, — ответила Ирина, снимая шапку и озабоченно размышляя, где же теперь ей искать сестру Комарова. — Я хотела узнать у Монаховой адрес.
Только сейчас она заметила, что находится в той комнате, где когда-то Галина валялась целые дни на диване. Вернее, узнала печку. Все остальное было вынесено, тяжелые шторы сняты, на оконном стекле отражался слабый луч заходящего солнца. Комната стала просторной и светлой, правда, было в ней довольно холодно.
— Топлю через день, — сказала женщина, словно угадав мысли девушки. — Мои с работы приходят три раза в неделю, а то там и ночуют. Далеко ходить. Нас из разбомбленного, дома сюда поселили… Они на заводе могли бы на казарменном положении остаться, да не хотят меня одну покинуть. Вместе, говорят, легкую жизнь жили, вместе будем и трудную… — объяснила старуха, и ее умные, окруженные морщинами глаза глядели устало и строго.
Узнав, ради чего зашла сюда Ирина, она вдруг оставила стеклянную банку, в которой находилось не больше двух рюмок пшена и из которой она собиралась отсыпать половину в кастрюлю с водой, минуту подумала, а затем, подойдя к комоду, достала из-под какой-то коробки вчетверо сложенную записку.
— Синельникова? — переспросила старуха. — Она самая.
Она передала бумажку Ирине и сказала, что недели две назад сюда приходила какая-то женщина, очень хотела видеть Монахову и оставила на всякий случай свой адрес.
— Высокая, видать молодая еще, в ушах зеленые серьги. Только тощая очень, чуть на ногах держалась.
Значит, сестра Комарова никуда не уехала и, возможно, мальчик тоже остался в городе! Выходит, Комарову что-то не то сказали… А может быть, это не она?.. Обеспокоенная и встревоженная, Ирина объяснила хозяйке в чем дело и, взяв записку, отправилась по указанному адресу. Сейчас она выяснит все до конца.
Улица, на которой жила Синельникова, находилась рядом, и Ирина сразу разыскала ее. Но улица была малопроезжей, здания похожи одно на другое, и пока Ирина нашла нужный дом, стало уже темно. Все же она приметила выщербленную вывеску домоуправления и над ней надписанный мелом номер — всё, как указано было в записке, и смело пошла наверх по лестнице.
Квартира помещалась во втором этаже, и Ирина быстро ее нашла. Зато стучать пришлось долго и кулаками и каблуком, пока кто-то молча открыл дверь и, не спрашивая, пропустил в прихожую.
— Синельникова дома? — спросила Ирина.
— Не знаю. Я только что с фронта, — ответил расстроенный голос из темноты. — Никого не могу найти… Посмотрите сами. Первая дверь направо, возле кухни.
Ирина зажгла спичку и двинулась по коридору. Комната Евгении находилась почти в самом конце, дверь была не заперта. Ирина постучала, но ей никто не ответил, и тогда она вошла в комнату. Может быть, хозяйка спит. В темноте размеренно тикали стенные часы, шуршала маскировочная штора, чувствовался основательный холод.
Ирина снова зажгла спичку. Слабый огонек озарил часть комнаты, потухшую печку, кровать.
Но в комнате никого не было. Раздумывая, Ирина немного постояла, потом пошла искать кого-нибудь из жильцов.
На этот раз ей посчастливилось. Проходя по коридору, она услышала за дверью разговор и, когда вошла в комнату, узнала, что Евгения умерла несколько дней назад, а мальчика соседи взяли к себе. Ирина увидела и Борю. Он был очень худ и выглядел совсем слабым.
Соседи отдали Ирине мальчика. Она сказала, что ребенка увезет к отцу. Она заявила об этом, еще точно не представляя, что будет делать дальше, не знала, что мальчика теперь не оставит. Может быть, удастся устроить его в Кабонах, где она сумеет навещать его через день… Все время перед нею были удивленные глаза ребенка.
Домой она почти бежала. Мальчик был так легок что она не ощущала его на руках и боялась, что не успеет донести.
Дома она сразу же затопила печку, раздела мальчика, накормила с ложечки разогретым концентратом. Глотая слезы и улыбаясь, они смотрела, как он сдержанно ел, маленький человечек, привыкший к большим лишениям. Он был такой худенький и тихий, что Ирина не выдержала и разревелась.
Потом, когда мальчик уснул, она еще долго всхлипывала, подбрасывая в печку бумаги и старые папки, оставшиеся после отца, умершего задолго до войны.
Маленькая, рыжеволосая, она так, не раздеваясь, и переночевала возле печки.
Прибыв в Коккарево, Ирина не решилась ехать ночью с Борей через озеро. Мальчик чувствовал себя лучше, но был еще слишком слаб. Устроив его в теплой землянке дорожников, она пошла посмотреть на Ладогу.
Сразу же за бугром открылось невиданное зрелище. Темная снеговая пустыня замерзшего озера была прорезана сотнями световых точек, движущихся от самого горизонта и образующих огромную дугу. Некоторые были близко от берега, и можно было разглядеть расчищенную широкую дорогу с маленькими ацетиленовыми мигалками, указатели, белую будку и шлагбаум заставы.
Быстро приближаясь, огни рассеивали мрак. Казалось, гигантский проспект протянулся в глубину страны, и никакие морозы, метели, снаряды и бомбы не остановят этого надвигающегося света.
Четыре дня назад Ирина ехала здесь днем, была метель, десятки машин торчали в снегу… А нынче утром читала мужественное и простое письмо Андрея Александровича Жданова к дорожникам и поняла, что́ произошло за эти дни.
«Дорогие товарищи!
Фронтовая автомобильная дорога продолжает работать очень плохо. Ежедневно она перевозит не более третьей части грузов, необходимых для того, чтобы мало-мальски удовлетворить и без того урезанные до крайних пределов потребности Ленинграда и войск фронта в продовольствии и автогорючем. Это значит, что снабжение Ленинграда и фронта все время висит на волоске, а население и войска терпят невероятные лишения. Это тем более нетерпимо, что грузы для Ленинграда и фронта имеются. Стало быть, быстро исправить положение и облегчить нужду Ленинграда и фронта зависит от вас, работников фронтовой автодороги, и только от вас.
Героические защитники Ленинграда, с честью и славой отстоявшие наш город от фашистских бандитов, вправе требовать от вас честной и самоотверженной работы.
От лица Ленинграда и фронта прошу вас учесть, что вы поставлены на большое и ответственное дело и выполняете задачу первостепенной государственной и военной важности.
Все, от кого зависит нормальная работа дороги — водители машин, регулировщики, работники на расчистке дороги от снега, ремонтники, связисты, командиры, политработники управления дороги, — каждый на своем посту должен выполнять свою задачу, как боец на передовых позициях.
Возьмитесь за дело, как подобает советским патриотам, честно, с душой, не щадя своих сил, не откладывая ни часа, чтобы быстро наладить доставку грузов для Ленинграда и фронта в количестве, установленном планом.
Ваших трудов Родина и Ленинград не забудут никогда.
…— Двухрейсовики пошли… — донесся голос из темноты. Очевидно, Ирина не одна наблюдала за происходившим на озере.
— После такого письма по два рейса в сутки делают, без отдыха, через леса и болота… — снова раздался тот же голос. — Сам заместитель начальника Политуправления фронта комиссаром сюда назначен. Рассказывал про Ленинград. «Каждая машина груза поможет десяткам тысяч людей», заявил он на собрании… Вчера сержант Маслов, когда провалился его «зис» за Зеленцом, в одиночку разгрузил в ледяной воде свою машину и три часа мокрый, полузамерзший охранял муку… У шофера Федорова лопнул отстойник и загорелся бензин, а он вез боеприпасы. Он голыми руками закрыл доступ горючего и сбивал огонь. Пальцы обгорели, но снаряды спас… А когда метель? Ладога не жалует нас погодою…