Глава четвертая

От островка до места работы комаровского отряда было значительно ближе по озеру, нежели берегом, и Рахимбеков решил не возвращаться прежней дорогой. Он одолжил у связистов лыжи и, отказавшись от чая, предложенного старшиной, вышел на лед.

Скоро должна была взойти луна, на краю неба разрастался красноватый свет, словно от далекого зарева, мерцал в темноте снег. Рахимбеков шел не спеша, рассчитывая ускорить шаг, когда станет светлее, и думая о том, почему так спокойно генерал отнесся к положению дел у них на строительстве лесной дороги. Неужели он подумал, что Рахимбеков преувеличивает, а трудностей вокруг столько, что и не определить сразу, которая из них самая неотложная. Все же ему было легче после разговора с начальником дороги, и уже одно то, что Климов не обругал его за специальную к нему поездку, предвещало удачу. Он знал генерала не первый день.

На озере дул легкий ветер, но он был попутный, снег покрылся плотною корою наста, и если бы исправные лыжи, итти не составляло бы никакого труда. Но уже спустя полчаса Рахимбеков убедился, что с лыжами неблагополучно. Правая все время уходила в сторону и дребезжала, словно треснула. Он прошел еще с полкилометра и вдруг, врезавшись в длинную, невидную в темноте застругу, почувствовал, что лыжа раскололась до половины.

Положение стало незавидным. На одной лыже никуда не уйдешь, в лучшем случае можно как-нибудь дотащиться обратно до островка или завернуть в палатку, которую он видел недавно, примерно в километре отсюда. Он решил пробраться к палатке. Луна уже поднялась над горизонтом, медный диск ее становился все ярче, можно было хорошо ориентироваться.

Почти через час он достиг, наконец, темневшего на снегу жилья. Это была палатка метеостанции. Еще издали Рахимбеков приметил вышку, высокую стену из снега, сложенную Тимофеем Ивановичем для защиты от ветра, увидел и самого Тимофея Ивановича. С длинным шестом в руке сторож стоял у стены и наблюдал за приближающимся путником.

— Лыжи не конь, — заявил он в ответ на приветствие. — Заходи, погрейся.

Рахимбеков заметил, что старик обрадовался его приходу, и с удовольствием вошел с ним в палатку.

Топившаяся печка освещала жилье. У печки сидела Ирина, она, видимо, была чем-то расстроена и, орудуя железной палкой, заменяющей кочергу, со стуком ворочала поленья. Рахимбеков заметил золотые косы, свисавшие с плеч, пятна сажи на руках и на коленях, обтянутых желтыми шерстяными чулками. Увидел, что Тимофей Иванович, вошедший вслед за ним, сразу же отошел к противоположному углу, завешенному простыней, и нагнулся над койкой.

— Здравствуйте, — поздоровался Рахимбеков немного смущенно. Ему показалось, что сидевшая у печки девушка недовольна именно его приходом. — Лыжи подвели, понимаешь.

Ирина обернулась, и Рахимбеков увидел, что и подбородок и лоб у нее тоже в пятнах сажи, и это придавало ей милый и смешной вид, несмотря на то, что глаза все еще смотрели сердито. Асаф вдруг улыбнулся и, сняв шапку, пригладил свой мокрый хохолок.

— Вы в сажу запачкались, — сказал он добродушно и, придвинув полевую сумку, вынул оттуда свой единственный, завернутый в полотенце белоснежный носовой платок.

Ирина провела рукой по лбу.

— Спасибо, — сказала она машинально, зато Асаф приметил, как посмотрела она на старика, топтавшегося с виноватым видом в сторонке.

Рахимбеков понял, что перед его приходом произошла ссора, она еще не кончилась, и девушка сдерживается в присутствии постороннего человека. Чтобы нарушить неприятное молчание, он начал рассказывать о своих злоключениях с лыжами. Но слушал его главным образом Тимофей Иванович и энергично поддакивал, видно, обрадовавшись и собираясь рассказать свою, подобную этой, историю. Ирина отошла к столу.

— Видишь ты, какая история… — начал было Тимофей Иванович, когда Асаф на минуту умолк, но Ирина вдруг строго остановила его.

— Фонарь заправил, Тимофей Иванович?

Сторож быстро поднялся, пошевелил в печке дрова и выскользнул из палатки.

— Как вас зовут? — спросила неожиданно девушка, останавливаясь перед Рахимбековым. Асаф видел, что она еще продолжает нервничать.

— Старший лейтенант Рахимбеков, Асаф Асафович, — ответил он, стараясь по возможности говорить шутливей.

— А меня зовут Ириной…

Она хотела еще что-то сказать, но вдруг удивленно глянула на Рахимбекова и торопливо переспросила:

— Рахимбеков? Из подразделения Комарова?

— Да.

Ирина присела на место старика. Удивленный в свою очередь, Асаф отложил кочергу, которой собирался пошуровать в печке, поднял голову.

— Откуда вы знаете?

Но девушка не обратила внимания на его вопрос.

— Он вам ничего не рассказывал обо мне, о нашем знакомстве в Ленинграде?

Рахимбеков смущенно поднял плечи.

— Нет… Ничего.

— Хорошо… — Ирина немного покраснела. Она оценила деликатность Комарова. — Тогда я вам расскажу. Собственно говоря, не обо мне речь…

Она коротко и немного сбивчиво рассказала о встрече с Комаровым у своей случайной знакомой Галины Монаховой, о сборище спекулянтов, среди которых она случайно очутилась, о главном из них, большелицем, который, очевидно, скупает ворованные продукты и возит их в Ленинград. Затем рассказала про свою недавнюю поездку в город, про всё, что видела и что ее потрясло.

На некоторое время Ирина замолчала. В печи догорали поленья, становилось свежо. Лунный свет, проникавший сквозь щель входного полога, оставлял на полу бледную полосу. Через это же отверстие виднелась залитая неживым блеском снежная равнина, скованная усиливающейся стужей.

Неожиданно Ирина взяла Рахимбекова за руку и, сдвинув свои мягкие широкие брови, снова заговорила, на этот раз горячо и стремительно.

— Как это нелепо и страшно! Вокруг нас совершаются такие дела, каких еще не было в мире, тысячам людей за одну эту дорогу нужно было бы поставить памятники, а тут гнусные и грязные люди, словно клякса на чистом листе бумаги…

Рахимбеков уже давно с жалостью и волнением смотрел на ее почти прозрачное худенькое лицо, на выбившиеся из-под воротника полушубка короткие, как у девочки, косы. Он ясно представлял себе всё, о чем рассказывала девушка, и переживал вместе с нею.

— И вот после этого, — сказала она, вздрагивая и кутаясь, словно в ознобе, — сегодня, когда я делала промеры льда, сюда явился этот Букалов, и мой Тимофей Иванович пустил его, словно к себе домой. Спекулянт, не стесняясь, пересчитывал при нем золотые часы и вещи, вымененные за кусок хлеба в Ленинграде… Только час назад он ушел.

Девушка вдруг поднялась.

— Помогите его задержать! Я не могу отлучиться до утра, а Тимофей Иванович слишком стар. Этот большелицый направился к трассе, может быть, он еще ждет машины.

Рахимбеков вскочил, застегнул полушубок, надел шапку.

— Дайте лыжи. Понимаешь! Моя сломалась.

— А Комарову скажите… Вы его скоро увидите… — Ирина нагнулась к печке. — Сестра его умерла. А мальчик…

— Синельникова? А как же… видел ее на станции… — Рахимбеков заволновался. — Наверное, Борю везла…

— Мальчик здесь. Я нашла его возле мертвой и взяла с собой… Скажите Комарову, пусть не беспокоится. Я буду о нем заботиться. У меня никого нет, и…

Ей, видимо, хотелось что-то объяснить, но она постеснялась и, чтобы скрыть смущение, подошла к завешенному углу и осторожно подняла простыню.

— Спит, — сказала она вдруг озабоченно. — Тише!

Растроганный и удивленный Рахимбеков на цыпочках подошел к постели и несколько минут, не отрываясь, глядел на мальчика, спавшего под двумя одеялами. Тимофей Иванович сшил ему из своей нижней рубахи сорочку, но шея его была не толще детской руки, резко выделялась на подушке худенькая темная головка. Мальчик что-то бормотал во сне, чмокал, а в правой руке был крепко зажат винтовочный патрон — его игрушка.

— У, бу-бу… — сказал вдруг Рахимбеков шопотом и пошевелил пальцами над спавшим мальчиком. — Большой какой, понимаешь!

Он отвернулся, смахнул слезу, затем, торопливо пожав девушке руку, выскочил из жилья. Ирина пошла его проводить.

— Спасибо, — сказала она сердечно. — С острова дайте о себе знать. И приезжайте навестить Борю. Мы будем о вас думать.

— Приеду! — крикнул он уже издалека. — Обязательно. Теперь очень скоро…

А утром Тимофей Иванович нашел Асафа на снегу, совсем недалеко от вышки. Он лежал в луже замерзшей крови, без сознания и почти не дышал. Грудь была пробита несколькими выстрелами. Немного в стороне валялась шапка и поломанные лыжи Букалова. Очевидно, при попытке задержать его, большелицый разрядил свой пистолет в Рахимбекова и, захватив его лыжи, ушел с озера.