Глава пятая

Начальник тыла вернулся из Кабон в тот же день, лед выдержал его «эмку», но грузовикам еще было опасно двигаться. Сперва с того берега пустили конные обозы.

Комарову пришлось ждать, пока прибудут из Ленинграда машины первого автобатальона, сформированного для перевозки грузов. Генерал разрешил Комарову переправляться на восточный берег только вместе с ними.

— Оно и лучше, товарищ капитан, — сказал Степанченко, пожилой усатый сержант в короткой шинельке поверх двух ватников. — Хлопцы трошки отдышутся. Я тут капусты чуточку нашел…

Степанченко говорил немного насмешливо, с мягкой украинской ленцой и казался неуклюжим в своих двух ватниках, шинели до колен, в обмотках и кособоких ботинках. Однако заботливее и деловитее его в отряде не было.

Машины батальона прибыли поздно вечером. Они пробирались более двух суток, сбились с дороги, несколько грузовиков так и остались зимовать в канавах.

— Думал, не доедем… — говорил маленький, измученный, весь черный от грязи и машинного масла командир батальона. — Чудом добрались!

Он даже не поинтересовался, существует ли уже дорога через озеро, крепок ли лед. Трудный переход, совершенный ими из Ленинграда, словно говорил о том, что впереди будет легче.

Десятки машин, направлявшиеся за грузом, суета и бестолковщина первых минут прибытия, разговоры о моторах, ремонте, скатах, руготня водителей — обычные людские дела. — подняли настроение Комарова, заставили откинуть тревожные мысли.

Половину ночи он просидел с командиром батальона в землянке. Расспрашивал о Ленинграде, хотя сам приехал недавно оттуда, интересовался, как держатся горожане. Теперь каждый день равнялся месяцу.

— За стены держатся, — сказал командир батальона невесело. — Сто двадцать пять граммов хлеба уже выдают. А завтра, может быть, сто…

Комаров подумал о сыне, которого так и не нашел. Он так остро представил себе бледного, отощавшего мальчика с тонкими, как былинки, руками, что зажмурился от боли. Почему он раньше ничего не предпринял?.. Даже не мог передать сахар и сухари, которые для него откладывал…

Он встал и, торопливо попрощавшись, вышел из землянки.

Было темно, хрустела под ногами скованная морозом листва и хвоя, между вершинами сосен виднелось несколько звезд. Время от времени над Шлиссельбургской губой повисала белая ракета. Враги расположились как дома… Справится ли он с поставленной перед ним задачей? Удастся ли наладить настоящую дорогу через озеро под непрерывным огнем на ненадежном льду?

Натыкаясь на деревья, Комаров почти ощупью пробрался к своей стоянке и, усталый и измученный, сразу же повалился на койку.

На следующий день Комаров с утра ушел на озеро. Сегодня из Кабон отправлялся конный обоз с мукой, и все, кто только мог, поспешили ему навстречу. Грузы, идущие в Ленинград, застряли у Гостинополья, Волховстроя, на всех промежуточных станциях восточного берега Ладоги. Посланный туда Военным Советом генерал Климов делал отчаянные усилия переправить хоть небольшую часть.

Первые подводы показались километрах в шести от берега. Двое дорожников, шедших впереди Комарова, заторопились вперед, а капитан остановился и стал дожидаться приближения головных саней. Лошадь тащила всего несколько мешков муки, но шла тяжело и медленно, часто скользя и приседая на гладком, еще ненаезженном льду. Лед местами гнулся, разбегались трещины. Можно было с минуты на минуту ожидать обстрела. День стоял ясный, безветренный, вражеский берег был близко. Но немцы не стреляли.

Зато случилось другое. Заметив, что происходит какое-то движение на озере, немецкий самолет-разведчик прошел так низко над обозом, что лошади шарахнулись в стороны, передняя, серая, закатив зрачки, упала на сани и, пытаясь высвободиться, проломила лед. За ней рухнула другая, но сани удержались на кромке льдины. Испуганное животное несколько секунд билось в воде, стараясь выскочить из хомута. Потом, тоскливо заржав, лошадь пошла ко дну. Следом за ней провалились и сани. Промокший ездовой стоял на краю полыньи. С остальными лошадьми и грузом все обошлось благополучно, только у одних саней лопнули гужи и пришлось задержаться на полчаса.

Немцы открыли стрельбу, когда обоз был уже у самого берега. Они стреляли недолго — видимо, никто их них не предполагал всерьез, что русские устроят здесь настоящую переправу. Озеро считалось слабо замерзающим, да и вся губа простреливалась с берега вдоль и поперек. Снаряды пробили несколько воронок, около десятка их упало на берегу, и стрельба затихла.

Обоз подошел к береговому спуску, и все, кто очутился рядом, ухватили с саней мешки и по-двое, а то и втроем потащили их наверх. Измученные лошади не могли одолеть подъем.

Комаров тоже таскал мешки и, когда последний был уложен в штабель, не сразу ушел с берега. Стрелки и ездовые, командиры и дорожники — все, как один, молча стояли у первого груза, переправленного через озеро, и словно чего-то ждали. Может быть, они хотели поговорить, высказаться, может быть, думали о будущем, которое сегодня впервые показалось возможным. Но никто не начинал первый — обычных слов говорить не хотелось.

Комаров вернулся на стоянку возбужденный и радостный в первый раз за все эти дни. Он извлек из своего «неприкосновенного запаса» бутылку водки, позвал Степанченко, и они выпили, не закусывая, стоя, по полному стакану. И никто из них не опьянел. Затем Комаров побрился и ушел в штаб.

Батальон выступил на рассвете. Уже померкли звезды. Густая изморозь покрыла землю, ветки деревьев, брезенты грузовиков. В сером сумраке чуть обозначились очертания берега. Машины вышли с притушенными фарами одна за другой, соблюдая, как было приказано, интервал в сто метров. На передней машине, рядом с водителем, ехал командир батальона. Четыре комаровских грузовика шли в хвосте колонны. Еще с вечера об этом горячо поспорили. Комаров, который собрался итти первым, доказывал, что у него срочное задание, и когда ему не позволили итти впереди, рассердился и даже не остался ужинать. Его мучило, что прошло уже несколько суток, а он не только не приступил к работе, но даже не знал, доберется ли вообще до места. Но командир батальона, хитрый маленький инженер-капитан, явился к нему и, словно ничего не случилось, сказал:

— Ты, Комаров, не думай. Я не хотел говорить при всех. Что спереди, что сзади — одинаково будет жарко. И кроме того, мне было устно приказано оберегать тебя.

Комаров засмеялся и махнул рукой. Он уже отошел, а напористость инженера и тут же придуманное вранье ему понравились. Они выпили остаток НЗ и расстались друзьями, тем более, что, успокоившись, Комаров понял, что горячился зря. В голове колонны должны итти, действительно, самые надежные машины. У него таких не было.

— Ладно, — сказал он, улыбаясь, — согласен.

Затем, переменив тон, серьезно и подробно высказал свои опасения относительно крепости льда. Он был внимателен и задумчив, как в те дни изысканий, когда предстояло решение рискованной задачи.

Медленно, покачиваясь на бревенчатых мостках, машины перевалили канаву, выбрались на дорогу. Приглушенный гул моторов постепенно замирал — грузовики вышли из леса и, не останавливаясь, начали спуск на лед. Предутренний сумрак светлел все больше и больше, можно было хорошо различить деревянные козелки, поставленные вчера на льду дорожниками, и несколько низеньких вешек. За эти два морозных дня лед значительно окреп, только километрах в семи от западного берега появилась трещина. Но она не мешала движению.

До спуска на озеро Комаров не садился в машину. Он прошел вперед и смотрел вместе с другими, как передние грузовики батальона сошли на лед, как постепенно удалялись от берега. Провожать вышли все обитатели лагеря. Стояли молча, курили, и только время от времени кто-нибудь вполголоса обращался к соседу. Раздуваемые ветром, светились огоньки папирос и самокруток, люди ежились в своих легких шинелях, но никто не уходил, и эта молчаливая торжественность скрывала общее возбуждение.

Наконец Комаров сел в кабину. Грузовик протарахтел по неровному спуску и плавно сполз на лед. Остальные машины двинулись следом. Капитан наблюдал за ними, высунувшись в окно кабины, и не заметил, как миновали первые вехи. Машина уже шла по голому льду, который он недавно пробивал палкой. Он захлопнул дверцу, снял фуражку и рукавицы, положил их себе на колени и несколько минут сидел, откинувшись на кожаную спинку сиденья. Ощущение уверенности и удачи постепенно овладевало всем его существом. Затем он вдруг круто повернулся к водителю.

— Под самым носом у немца, Голиков! — сказал он возбужденно. — И лед хороший… Будет дорога, Голиков! Есть!.. — Он засмеялся, выбритое лицо его помолодело, меньше стал заметен шрам.

Не отрывая взгляда от ледяного поля и бегущей впереди машины, шофер что-то буркнул, достал из-за уха папиросу, поднес к ней электрическую зажигалку. Но сразу же бросил ее и резко затормозил. Идущая впереди машина как-то странно качнулась, осела, поползла в сторону, и прежде чем Комаров сообразил в чем дело, задние колеса ее поднялись вверх, и она плавно и как-то неторопливо скользнула под лед.

Шофер Комарова дал задний ход, затем оба они выскочили из своего грузовика, но никакой помощи уже оказать было нельзя. Машина утонула на большой глубине; водитель, повидимому, растерялся и не успел выбраться из кабины.

Комаров приказал своему «арьергарду» остановиться и с водителями обошел место пролома. Оно было небольшое, но лед треснул на широком пространстве и поверх выступила вода. Чтобы миновать полынью, пришлось отклониться в сторону метров на сорок. О спасении утонувшей машины и водителя уже нечего было и думать.