— Оксан, ты когда покатишь до хаты, держись ближе огородов, а то снайпера могут стрелять, — проявляет заботливость Петр, хотя снайперов у нас пока не наблюдалось.

— Хорошо, я по́няла! — с лёгкостью соглашается Оксана и продолжает смотреть на меня. Про себя я отмечаю, что слово «поняла», она произносит с ударением на первом слоге. Мне кажется это забавным и вообще, суржик нередко вызывает у меня легкую улыбку. Как если бы кто-то принялся специально коверкать русский язык ради какой-то забавы. Правда, непонятно какой.

Я доедаю борщ, принимаюсь за картошку с тушёнкой.

— Как там вообще, в селе? — продолжает разговор Пётр, ему явно не нравится наше соседство.

— Тихо. Бабка Нюрка позвала соседа резать Борьку — это поросенок, — пояснила она специально для меня, — говорит, всё равно утикать в Россию. У неё знакомые есть в Ростовской области.

Заметив, что я доел, Оксана участливо спрашивает:

— Данила, ещё ло́жить?

— Не, спасибо!

Я встаю и, сопровождаемый разочарованным взглядом девушки, отправляюсь к Петру с дядькой Никитой, ложусь рядом на траву покемарить. Я не гляжу на Оксану, слышу только, как она звякает посудой, собирая её в небольшую корзинку.

— Ты надолго к нам? — в дежурном вопросе ко мне старшего Безручко слышится скрытая заинтересованность. Ему хочется, чтобы я отсюда свалил как можно быстрее и не мешал ухаживать за Оксаной.

— А что? — отвечаю я вопросом на вопрос, чтобы позлить.

— У нас здесь мужиков хватает, а в соседнем селе трошки осталось — одни бабы и девки. Попросись туда на блокпост.

— Зачем это?

— Та ты ж герой, приехал помогать. Какая нахрен тебе разница, где торчать на блокпосте: здесь, чи там?

Оксана между тем собралась, села на велосипед, и закрутив педали, резво помчалась по дороге, чтобы в случае чего не попасть под обстрел. Приподнявшись на локте, Петр провожает её долгим взглядом.

Не знаю почему, но сегодня мне хотелось его позлить. Может от скуки? Он ведь хороший парень.

— Не, не буду проситься на другой блокпост. Мне и здесь хорошо! — заявляю я, не глядя на Безручко. — Если хочешь, сам просись!

Петр мрачно глядит на меня, но ничего не говорит.

Дядька Никита, задремал в это время послеобеденным сном — легким, неглубоким. Воздух со свистом вырывается из его беззубого рта. И я чувствую, что меня тоже начала охватывать послеобеденная дрема, глаза тяжелеют, дыхание замедляется.

— Слышь, студент, а ты чё вообще сюда подался? Чё забыл тут? — резкий голос Петра возвращает меня из сонного царства. — Героем заделаться хочешь? Только порожняк не гони!

— Почему сразу героем? — я срываю травинку, сую её в рот, чувствуя горький привкус полевого растения. — Решил вот защищать русский мир.

— А чё его защищать? Он сам защититься! Русский мир большой…

На этот аргумент я не знаю, что ответить. Он, действительно, большой этот русский мир и без меня с его защитой, наверное, как-то справятся. Но, есть ведь что-то такое, что привело меня сюда, на землю, где идут бои, летают снаряды, свистят пули и льётся кровь.

Опять коротко задумываюсь, как и раньше, о причинах своего поступка.

Наверное, все дело в справедливости, а для меня справедливость не абстрактная тема. Я считаю, что каждый человек имеет право на свободу выбора: языка, земли, спутника жизни… Так, думается мне, и в этом смысле я либерал, проповедую либеральные ценности. Только здесь имеется одна странность — мой либерализм не совпадает с западным. Разница во взглядах кроется, как мне видится, только в одном, в слове «каждый». Я наивно думаю, что универсальными правами должен обладать каждый, в то время как на циничном и прагматичном Западе считают, что они принадлежат только избранным, тем именно, кто проживает на этом самом Западе.

«Вот и разобрались! — с удовлетворением думаю я. — Теперь знаю, за что воюю. За справедливость!»

Намереваюсь умно ответить Петру, но старший Безручко не дождавшись, пока я соберусь с мыслями, уже мирно дремлет, как и дядька Никита.