- У вас очень интересное лицо, - говорил художник Харвальду. – В нём есть что-то неуловимое. Хочется это поймать, запечатлеть, но никак не получается, словно гоняешься за ветром.

Да уж, знал бы этот мальчик, насколько прав сейчас.

- Сколько тебе лет? – спросила я вампира, когда мы обедали в кафе.

- Мне 280,- ответил Харвальд.

- А это мало или много для вампира? Ты вообще, старый или молодой?

- Не подросток и не юноша, но и не старик. Вампир перешагнувший рубеж двухсотлетия, считается совершеннолетним, может сам принимать решения, поступать на службу, совершить обряд соединения аур.

- Получается, ты жил до войны?

Мне хотелось знать о нём, как можно больше, урвать за этот день всё, что я не успела за неделю пребывания в Далере. Запомнить его таким. Весёлым, улыбающимся, с блестящими глазами, растрёпанной чёлкой. Стол накрытый розовой скатертью, тарелки с салатом и рагу, стаканчики с красным соком, в которых играет морозное солнце, бьющее в окно.

- Да, жил. Когда началась война, мне исполнилось 180 лет. У меня, по причине юного возраста, не было личного источника. Костя принадлежал родителям. Знаешь, он был мне, как брат. Я доверял ему все свои тайны, мы ходили по человеческим и вампирским вечеринкам, знакомились с девчонками. Я даже решил научить Костяна магии, чтобы тот смог произвести впечатление на какую- то там Наташку. Но у человека слишком слабая связь со стихиями, и, разумеется, у нас ничего не получилось.

- Но ты пил его кровь?

- Пил и я, и родители. Костя очень боялся этого. Боялся однажды не проснуться после очередной кровопотери. Мне было жаль друга, я ненавидел себя в те дни, когда наступала очередная дата забора. Иногда он просил меня отложить процедуру на другой день. В его глазах было столько неподдельного страха, столько мольбы. Но что мог сделать я, мальчишка. Родители никогда бы не послушали меня. Для них Костя был просто источником, тем, кому платят деньги за кровь. Тогда и они, и я, да что там говорить, все вампиры считали себя непобедимыми, сильными, могущественными хозяевами планеты. Как же мы тогда все ошибались! Но о своей ошибке узнали только тогда, когда ночью в наши дома ворвались человеческие солдаты с багроговыми пушками, серебряными иглами и топорами, а источники предали нас, испортив свою кровь введением сыворотки на основе амгры. Я помню густой запах багрога, клубы его розовых паров, нашу боль и беспомощность. Когда ты лежишь на полу, задыхаясь, корчась от боли, а твой источник наносит тебе удар за ударом с помощью серебряного топора. Ты слышишь хруст собственных костей, чувствуешь, как серебряная игла входит в твою плоть и видишь глаза, горящие ненавистью. Костя убивал мою мать методично, с наслаждением, упиваясь её криками. А я смотрел, намертво прилипнув к полу, вопя от собственной боли, и ничего не мог сделать.

- Ты хочешь отомстить людям?

От истории, рассказанной Харвальдом, замутило, рагу и салат потеряли свою привлекательность. Неужели это правда? Неужели люди могут быть столь вероломны, столь жестоки, чтобы врываться в дома, убивая женщин и детей, получая от своих злодеяний удовольствие? Хотя, могу ли я осуждать их, ведь у меня не брали кровь, не держали в своём доме на правах зверюшки. И кто знает, может быть сейчас, загоняя Харвальда в ловушку, я предотвращаю начало новой войны.

- Нет, не хочу, - горячая ладонь накрыла мою руку, слегка сжимая пальцы. Внизу живота сладко запульсировало, по телу прокатилась волна желания. Прижаться к горячему телу, раствориться в нём, стать им. И даже если он выпьет мою кровь, мне уже будет неважно. Я побегу этой кровью по его венам, прямо к сердцу.

- Среди моего народа есть те, кто живёт местью. Они убивают во имя памяти своих любимых. Делают заказы службе поставок , чтобы те притащили им потомка того, кто убил их возлюбленную, ребёнка или мать. Но таких безумцев не так много. В основном, мы стараемся жить без людей, выращивая собственных источников, оплакиваем близких, навсегда ушедших к своей стихии.

На город опустился лиловый вечер. Люди спешили домой. Кто -то тянул за собой санки, с сидящим в них карапузом, кто -то, нёс сумки с продуктами. Призывно горящие витрины по одну сторону, поток светящихся фар- по другую. И всё утопает в прозрачной желтизне уличных фонарей. Жёлтый снег, жёлтые лица, жёлтые ветви голых деревьев. Харвальд обнимает меня за плечи, окутывает коконом магического тепла. Но я не могу согреться. Я стыну изнутри, от осознания неминуемой беды, от того, что сейчас, совсем скоро не будет ни магии, ни больших горячих рук, ни блестящих голубых глаз.

Дальнейшее напоминало дурной сон, который я смотрела со стороны, не в силах вмешаться и что- то изменить.

Фойе в городской гостинице, круглая, словно зрелая тыква, женщина за стойкой, ключи в моих пальцах. Я держу их брезгливо, будто этими ключами, совершалось какое- то преступление. Лифт узкий и тёмный поднимает нас на десятый этаж. Цифры меняются на табло, приближая Харвальда к гибели. Страстный долгий поцелуй в губы. Задыхаюсь, но не стремлюсь освободиться. Лишь крепче обнимаю своего вампира, глажу по нечеловечески - гладким щекам, расстёгиваю пуговицы на его пальто, чтобы провести ладонью по рельефу мышц.

Створки дверей разъезжаются, и мы вываливаемся в тихий, безлюдный коридор. Он тёмен, лишь аварийное освещение рассеивает мрак. Идём вперёд, к самой последней двери. Я медлю, боясь повернуть ручку, желая продлить последние минуты с ним, со своим любимым. Харвальд, ничего не замечая вокруг, целует мой затылок, потом его губы спускаются по шее. В животе скручивается узел. И я уже готова предупредить вампира об опасности, мы бы успели, любой вампир гораздо быстрее человека. Нам ничего бы не стоило вылететь в окно. Но пальцы нажимают на железо ручки, дверь поддаётся, и мы оказываемся в комнате, наполненной густым дымом багрога. Темнота, я ничего не вижу. Чьи -то руки обхватывают меня за талию, и оттаскивают от тела, бьющегося, словно огромная рыбина, в серебряной сети. Сотрудники СГБ действуют беззвучно, профессионально быстро. Пытаюсь что- то выкрикнуть, но жёсткая ладонь в кожаной перчатке закрывает мне рот. Безжизненный белёсый свет фонарика выхватывает перекошенное от боли лицо вампира. В глазах Харвальда застыло непонимание, детская обида, отчаяние. Меня выталкивают в коридор, волокут к лифту, а потом уже на улице передают из рук в руки отцу.

Мы молча едем в машине, и я тупо смотрю перед собой. Всё кончено. Харвальда, мага воздуха, молодого вампира и просто весёлого солнечного парня больше нет.

Глава 12.

В классе душно. Гудят под потолком лампы, за моей спиной шепчутся Светка и Аришка, не обо мне, а просто о каких- то своих делах. Шуршат страницы учебников, математик- Георгий Степанович объясняет новый материал. Он стучит по доске куском мела, и от этого в моей голове вспыхивают фонтанчики боли. Я ничего не могу понять, белые цифры на зелёной доске пляшут перед глазами. Тетрадь открыта, её страницы девственно пусты.

Смешки девчонок за спиной колют, подобно иглам. И я завидую их беззаботности, их простому, незамысловатому юному счастью. Когда- то всё это было и у меня, а, может быть, ещё и будет. Нужно лишь прожить пол года. Хотя, кого я сейчас обманываю? Ведь я то знаю, что дело не в бойкоте, что объявил мне класс, не в косых, укоризненных взглядах учителей, ни в насмешках и тычках, со стороны других учеников школы. Дело во мне самой. Как теперь жить с таким грузом? Как простить себе моё предательство, эти голубые чистые глаза, полные укора и разочарования?

Достав из потайного кармана своего рюкзака блокнотный лист с портретом моего вампира, я впилась взглядом в любимые черты. О чём он думал тогда, мой весёлый, бесшабашный маг воздуха? Харвальд мне верил. Верил, позируя рыжему юноше, верил, делая заказ в кафе, верил, заходя со мной в гостиничный номер.

- Краевская, чему будет ровняться игрек?- ворвался в мои мысли голос математика.

Я подняла глаза от портрета. Класс злорадно хихикал. Где же их принципиальность? Раз уж решили считать меня пустым местом, так будьте последовательны до конца. Над кем же вы смеётесь, если меня для вас не существует?

Математик – низенький седовласый старичок в поношенном костюме укоризненно жевал губами и качал белоснежной седовласой головой с розовой лысиной посередине.

- Встаньте, голубушка, - продребезжал старик. – Уважьте старость.

Я поднялась со своего места.

Взгляды, злые, насмешливые, ненавидящие, удовлетворённые. Ни в одном я не прочла хотя бы толику сочувствия.

- Вы, дорогуша, ни чем не лучше остальных. Так назовите мне хоть одну причину, почему я должен ставить вам хорошие оценки за просиживание штанов в классе. Мне на уроках лодыри не нужны, так и знайте. Два, Краевская!

А ведь было время, когда старикан рисовал мне пятёрки даже тогда, когда меня в классе и не было, или за хиленький ответ.

- Знаю, милая девочка, - говорил он, демонстрируя вставную челюсть. – Математика - не ваш конёк. Вы достигнете высот на другом поприще, и, может быть, вспомните добрым словом старого учителя.

Пока отцу не вернули пост и все его привилегии, мне так и будут ставить двойки заслуженно, как сейчас и незаслуженно, как это произошло на уроке географии.

Я перечислила все полезные ископаемые, добываемые в Человеческом государстве, не забыв о добыче амгры в Амгроведске и богроге в багроговых пещерах, находящихся в Богрогоградской области. Но Полина Егоровна влепила мне кол в журнал, заявив, что, я не сказала самого главного. Залежи амгры находятся в амгровых болотах, и это - просто недопустимая ошибка.

- Не пойму, Краевская, как ты собираешься сдавать экзамены при таком низком уровне знаний? - красивое лицо молодой женщины скривилось в кислой гримасе. Губы, обведённые ярко- розовой помадой, сложились бантиком.