Цветок- убийца тут же полетел в сугроб. Сердце забилось облегчённо, надежда вновь показала свой слабенький, но всё же, луч.

- Отвали, Ожег! – взвизгнула Светка. – Эта дрянь ответит мне за всё, и за пижаму, и за Дениску. Она столько крови нам всем попортила, вот и я хочу попортить ей личико.

- Ну да, - ухмыльнулся одноклассник. Его разношенные, просящие кашу, ботинки остановились возле меня. – Мстишь, Светулька! Похвально. Вот только с чего вдруг ты так осмелела, милая? Раньше, пока Веркин папочка занимал свою должность, ты ей задницу лизала довольно активно.

- Так же, как и ты, - не оставалась в долгу девчонка. – На себя посмотри.

- Дура ты, Светик! – с этими словами, Ожегов помог мне подняться, и теперь медленно уводил куда-то в сторону.

Мы действительно, находились на каком- то поле, неподалёку высились пёстрые кучи мусора, по которым шарили две облезлые собаки. Ни одна живая душа не смогла бы меня найти, и Светка это знала.

- Ну да, - сплюнув, процедил сквозь зубы, держащие сигарету, один из капюшонов. – Не по- пацански как-то получилось.

- Мы же не думали, братишка, что это твоя баба, - подхватил второй.

- Ладно, - одноклассник продолжал тянуть меня за собой. – Бывайте.

О таких страшных местах в черте нашего города я даже не подозревала. Да и о том, что вот так запросто, можно подъехать на машине и схватить любого прохожего, чтобы убить или покалечить, я тоже не знала. Взирала на мир сквозь тонированные стёкла отцовского автомобиля, любовалась фасадами домов, стоящих в центре города, верила в порядок и справедливость.

Деревянные, покосившиеся двухэтажные бараки сиротливо жались друг к дружке, словно пытаясь согреться. Чумазые детишки в куртёнках, явно с чужого плеча, возились в куче снега. То и дело, кто - то открывал скрипучую дверь прямоугольной будки общественного туалета. И из неё резко и густо вырывался дух испражнений.

- Нет, Лёх, ты только подумай, - выбежала нам на встречу дородная женщина в цветастом халате с пластиковым тазом в руках. Таз был наполнен скрученным, после отжима бельём. – Опять на нашем этаже унитаз забили. Ну повесила же объявление, чтобы бумагу не кидали. Нет же! Кто- то прокладку туда кинул. Теперь все срать на улицу ходить будем!

Женщина выругалась и, в сердцах, хлопнула тазом оземь.

- Да ладно вам, тёть Тань, - одноклассник ласково похлопал женщину по плечу. – Сейчас посмотрим, что там с нашим фаянсовым другом. Вы бы накинули чего, тёть Тань, а то всё же не май месяц!

- Не до одежды мне было, - тётка вздохнула, поднимая таз и прижимая его к огромной груди. – Мой Колька напился, как свинья, теперь буянит. Вот я и выбежала, в чём была. Ну, ты, Лёшенька, погляди, что там с унитазом. А то жопу морозить не хочется.

Мы вошли в один из бараков. В нос, тут же, ударил запах нечистот, немытых тел, табака и алкоголя. Пол под ногами скрипел и покачивался, в коридорах царила темнота, лишь одна лампочка, измазанная зелёнкой, чтобы не стащили и её, выхватывала кусочки стен, с облупившейся краской и хлипкие, грязные, истыканные ножами двери.

- Моя берлога, - с усмешкой проговорил Ожегов, впуская меня в комнату. – Матери пока нет, на работе, так что располагайся.

Две железные кровати, колченогий стол, три табуретки и старый шкаф- вот всё убранство комнаты. Окно закрыто кокетливой шторкой в цветочек, на подушках самодельная вышивка, на полу коврик, тоже вязанный своими руками. Женская рука, несмотря на нищету и разруху, пыталась внести хотя бы толику уюта.

- Откуда ты знаешь этих бандитов в капюшонах? – спросила я, чтобы прогнать чувство неловкости. От чего-то , мне во всём, что сейчас окружало, мнился немой укор. Моя шубка, пусть потрёпанная и окровавленная, казалась здесь неуместной. Да и я сама, ощущала себя инопланетянкой.

- Тоже мне, бандиты, - усмехнулся одноклассник. – Просто придурки, готовые за небольшую плату и на воровство, и на убийство, и на мытьё машин. Им плевать, чем заниматься, главное пожрать, покурить и выпить. Соседи мы.

- А почему они тебя боятся?

- Не боятся, а уважают, - с этими словами Ожегов поставил на стол плошку, налил в неё воды из пластиковой бутылки. – Я здесь у них и сантехник, и электрик, и плотник. Чего ты там топчешься, снимай шубу, сапоги и садись за стол, лечить тебя будем.

Я прошла в комнату, опустилась на кровать. Та, жалобно скрипнула.

Лёшка уже раскрывал упаковку ваты, доставал из аптечки йод.

- Тебе сейчас опасно шляться по улицам в одиночку, - сказал он, осторожно смывая с моего лица грязь и кровь. Я ойкнула.

- Терпи! – рявкнул одноклассник, пресекая всякие попытки увернуться. – Ты беззащитна, Верка, батю твоего уволили, ты- под подозрением в шпионаже. Короче, положение вашей семьи, довольно шатко. Неизвестно, что теперь вас ждёт, казнь, амгровые болота или конфискация имущества. Самое время, чтобы мстить. Светка первая, за ней последуют и другие стервятники.

В комнате повисла тишина. Руки Ожегова умело и ловко промывали ранки на моём лице, прикладывали лёд к синякам. Было больно, но я старалась не дёргаться и не пищать. И без того, в глазах парня должно быть выглядела беспомощной, хрупкой куколкой, бесполезной, совершенно не приспособленной к жизни.

- Что же нам делать?

Лёшка казался мне принцем из сказки. Спас от разбойников, привёл в свой дворец, лечит мои раны. На глаза наворачивались слёзы благодарности. Мы выстоим, мы сможем! Теперь нас двое, а значит – все беды по плечу.

Лёшка улыбнулся, обнажив ряд жёлтых кривых зубов, отложил ватную палочку, обмазанную йодом, в сторону.

- Вер, давай сразу разберёмся. Нет никаких «нас», есть ты, попавшая в беду девушка, которой я оказал помощь. Но на большее не рассчитывай, хорошо?

Солнечный свет, робкий, ещё мартовский, но такой желанный и живительный, угас. На его смену набежала стая туч, мутных, холодных, тяжёлых.

- Но ведь ты любил меня, Лёш, - проскулила я. А чувство собственного достоинства схватилось в отчаянии за голову, закатило глаза и скорчилось в гримасе отвращения.

- Любил, Вер, ещё как любил. Прекрасная гордая, недоступная. Мне хотелось растопить твоё ледяное сердце, сломать каменную стену высокомерия. Но, когда Светка явилась на вечеринку в пижаме, зарёванная, дрожащая, я понял, что ты – не заколдованная принцесса, а чудовище. Такой же монстр, как вся наша верхушка и СГБ, и Великий триумвират.

- Прости, Лёш, - прошептала я, желая остановить, задержать, переубедить единственного человека, который пока не отвернулся от меня. – Я столько ошибок совершила. Столько гадости тебе наговорила перед поездкой в Эвилию…

- Не извиняйся, - Ожегов растянулся на соседней кровати. – Ты говорила то, что видела, говорила правду. Я, действительно, стрёмно одеваюсь, у меня гнилые зубы и изо рта пахнет рвотой. Тебя, как дочь высокопоставленного отца, не волновало, что у меня нет денег на покупку хорошей одежды и лечение зубов, что рвотой воняет по причине хронического гастрита, необходимо правильно питаться, а я жру всякую хрень, так, как опять же, нет денег. Мой батя, как-то выпив лишнего, рассказал среди мужиков похабный анекдот про триумвират. На следующий день, за ним пришли «зелёные».

Один из собутыльников сдал его. Мы тогда жили не так уж плохо. Отец работал на мебельной фабрики, мать- преподавала музыку в училище. Но после ареста отца, всё наше имущество конфисковали, а нас с матерью выслали сюда. Мамашу мою тут же уволили. И теперь она перебивается случайными, неофициальными заработками. Никому не хочется брать на работу жену врага человечества. Даже меня в школу брать не хотели, тётка, двоюродная сестра матери, подсуетилась. Вот так мы и живём.

- Как же ты в Эвилию смог поехать?

Щёки мои пылали от стыда, пульс бился набатом в ушах. Дрянь, бесчувственная, эгоистичная, высокомерная дрянь, вот кем я являюсь. Возомнила себя королевой класса, учила всех вокруг правильно говорить, правильно думать, правильно жить. Какой же смешной я, наверное, казалась тому же Лёшке.

- Парочка лишних унитазов, и дело в шляпе, - весело отмахнулся одноклассник. – Правда, некоторые дамы, чинили мне трудности. Вот договорюсь я, к примеру, после уроков зайти к некой Антонине Петровне , а Краевская объявляет о какой- то беседе. Что делать? Звоню бабульке, извиняюсь. Сижу в классе, слушаю доклад, что Краевская написала. А у бабки потоп. Она ждать не может и вызывает другого сантехника. Антонине Петровне то хорошо, вновь может и в ванной нежиться, и на унитазе газетку читать. А вот Лёхе Ожегову не очень хорошо, у него шабашка накрылась медным тазом. Но ведь Краевской насрать на это, она всю ночь свой доклад писала, трудилась!

- Почему же ты ничего мне не сказал, я бы поняла.

Парень, вскочив с кровати, теперь нервно мерил шагами узкое пространство комнаты, размахивал руками, кидая в мою сторону ненавидящие взгляды.

- Да не хрена бы ты не поняла! Ты слышала лишь себя, видела лишь себя, лишь собой гордилась и себя любила.

- А теперь, мне кажется, что люблю тебя.

Последний козырь выложен. Может быть, он сократит расстояние между нами? Как же не хочется вновь оставаться одной! А Лёшка, такой надёжный, такой добрый. Ведь, как это замечательно, чувствовать дружескую поддержку, знать, что кто-то подставит плечо, позволит выплакаться, подбодрит.

Ожегов резко остановился, две блестящие вишни его глаз испытующе уставились на меня.

Я, сжавшись в комок, сидела тихо, словно мышь, затаив дыхание, боясь вызвать ещё большее негодование. Отвращение к самой себе росло в геометрической прогрессии.

- Телефон эти уроды у тебя не спёрли? – наконец спросил Лёха.

Я отрицательно покачала головой.

- Вызывай такси и уезжай. И не вздумай вбить себе в голову, что ты меня любишь. Никакой любви нет и быть не может. Просто я единственный, кто не швырнул в тебя камнем. Взгляни правде в глаза, Вероника, ты просто хотела воспользоваться мной, как щитом, как подпоркой. Ведь одной, так страшно, так тоскливо. Не надо, Вер.