- Но ведь ты хотел её, - скулил отец.- Мы готовили её для тебя.

Жалобные нотки в голосе своего отца я услышала впервые, и даже, на мгновение усомнилась: «А он ли это?» Папа мог быть весёлым, строгим, негодующим, спокойным, но вот жалким - никогда. А сейчас он, почти плакал, умолял.

- Плохо готовили, - прогнусавил собеседник, в котором я узнала Кудакова Геннадия Петровича. Этот грузный седовласый мужчина являлся первым секретарём приёмной СГБ и непосредственным начальником моего отца. Он часто захаживал к нам, садился за стол, и мама принималась бегать из кухни в гостиную, словно заведённая, потчуя дорогого гостя всяческими разносолами. Меня, от зачем- то, заставляли сидеть вместе с ним за одним столом и слушать взрослые, совершенно неинтересные разговоры. И я, не желая огорчать родителей, сидела и смотрела, как движется в такт массивная челюсть папиного начальника, как поблёскивают глубоко- посаженные выцветшие от старости, глаза, как дёргается огромный кадык под жёлтой морщинистой кожей. От Геннадия Петровича пахло старостью, он покряхтывал, сглатывал слюну, и вызывал у меня лишь брезгливость. Любви к этому мужчине не прибавляли и грязные слухи о его наклонностях. Шептались, что первый секретарь- любитель жёсткого секса с молоденькими девушками. Все его четыре жены, сбежавшие от него, были лет на пятнадцать, а то и на тридцать моложе. И те, кто имел возможность встретиться с ними, утверждали, что видели на коже бедняжек синяки, шрамы и грубые рубцы.

- Как же, Геннадий Петрович, - взвыл отец. – Мы делали всё, что могли. И чип вживили, и внушали, через него, что девушка должна быть чистой до свадьбы. Я воспитывал свою дочь в строгости!

- Плохо воспитывал, - отвечал начальник, и слова его были тяжелы, неоспоримы, словно комья земли, падающие на крышку гроба.- Неужели, Краевский, ты думал, что я опущусь настолько, чтобы подбирать всякую пакость из под вампира? Ты так плохо думаешь обо мне, Валентин?

- Нет, Геннадий Петрович! Конечно же нет, - теперь отец плакал навзрыд.

Как же это жутко видеть плачущего мужчину! Как же страшно осознавать, что ревущее раненным зверем существо, и есть твой отец!

Я поймала себя на том, что перестала дышать, что тело онемело от ужаса и гадкого открытия. Меня хотели отдать ему, этому старику со вставной челюстью, жёлтой кожей в мелких возрастных прыщиках, с седыми длинными волосами, торчащими из ушей. А сейчас, этот дед уговаривает отца совершить не менее омерзительный поступок, и папа совершит.

- Человек выбирает не между чёрным и белым, а между чёрным и чёрным, друг мой, - примирительно прогудел Кудаков. – Валентин, я понимаю, насколько тяжело тебе сейчас, но, как старший товарищ, как лучший друг вашей семьи, советую сделать это. Подумай, что грозит вам с Катей. Вас, в лучшем случае, сошлют в Амгроведск, а в худшем- казнят. Последовав моему совету, ты спасёшь своё доброе имя, сохранишь место в СГБ и моё покровительство. Объявим, что твоя дочь сошла с ума, и ей необходима лоботомия. Люди с радостью начнут собирать пожертвования, на операцию бедному ребёнку. Тебе станут сочувствовать, а девчонка останется жить, но в вегетативном состоянии. Твоя жена сможет заботиться о ней, тем самым удовлетворяя свой материнский инстинкт.

- Бежать! Бежать! – вопил во всю глотку мой инстинкт самосохранения.

От неимоверного количества адреналина, выделившегося в кровь, стало трудно дышать, перед глазами запрыгали серебристые колёса, жар охватил всё тело, а сердце, колотилось о грудную клетку, готовое разорваться.

- Не смей соглашаться на это, грёбаный трус! – завопила я, вскакивая с кровати, выдирая иглу капельницы. Длинный штатив системы с банкой, наполненной физ.раствором, с грохотом полетел на пол.

В стрессовой ситуации в человеке открываются невероятные возможности. Я никогда не была ни ловкой, ни сильной, ни быстрой. Но в тот момент, в меня вселились все вампиры Далера. Мой кулак врезался в дряблое лицо первого секретаря. Послышался влажный хруст, и рука испачкалась в чём-то тёплом и липком. Отца я сбила с ног, пнув в живот. А потом был бег по запутанным узким коридорам. Я неслась, сметая всё на своём пути, перепрыгивая пороги и ступени, разбивая, с оглушительным звоном, стеклянные двери. Босая, растрёпанная, окровавленная я неслась к выходу, навстречу свободе, спасая свою жизнь. Какие-то люди в белых и зелёных халатах пытались заступить мне дорогу, цеплялись за мою одежду своими пальцами, но с криком отлетали в сторону, или валились на пол.

Широкоплечий санитар схватил меня за талию, пытаясь повалить на обшарпанный линолеум. Резко запрокинув голову, я ударила его в нос. Хватка ослабла, и я наугад, но довольно метко, угодила парню в солнечное сплетение и вновь продолжила свой марафон.

Но что-то тяжёлое сбивает меня с ног. Я валюсь на пол, теряя драгоценные секунды, пытаюсь вскочить. Но этих ничтожных секунд вполне хватает моим преследователям. Меня накрывает плотной, дурно-пахнущей тканью, и мир становится грязно-синим. Я бьюсь, стараясь выбраться, но запутываюсь ещё больше. Колючий ворс прилипает к коже лица, лезет в глаза, забивается в нос и рот. Меня подхватывают чьи- то руки и волокут в неизвестном направлении.

Тащили меня недолго. Вскоре, моё тело швырнули на что-то мягкое, и я услышала скрежет ключа. Выпутавшись из шерстяного кокона, я поднялась на ноги и сразу же поняла, что положение моё намного хуже, чем можно себе представить. Санитары приволокли меня в комнату для буйных, стены, пол и потолок которой были обиты мягкими подушками. А это, означало одно из двух, либо - станут пытать, либо- похоронят заживо в этом душном мягком склепе цвета топлёного масла. Разом накатило отчаяние, отупляющее, лишающее сил. Я легла на пол, закрыла глаза, попробовала сосредоточиться на мысли о Харвальде. От чего-то мне казалось, что он прейдет за мной, спасёт и от СГБ, и от персонала психушки. Но минуты текли, вязкие, долгие, а моего вампира всё не было.

- Он любит меня, ведь сам же говорил мне об этом, - убеждала я себя. – Харвальд не может оставить , предать.

- Но ведь тебе ничего не помешало сделать это, - вкрадчиво шепнул внутренний голос.

Распростёртая на полу, разбитая и обессиленная, я повторяла и повторяла, словно мантру, одну и ту же фразу:

- Харвальд, помоги мне! Харвальд, спаси меня!

Наверное, я задремала, так как не поняла, с чего всё началось. Из дремотного забытья меня выдернул ужас, дикий, первобытный. И, ещё толком не успев понять, что же все-таки произошло, я рванула к двери и замолотила в неё, не жалея сил. Кулаки проваливались в рыхлый войлок, он же глушил мои истошные вопли. А газ наполнял комнату. От его едкого запаха слезились глаза, гудело в голове, а руки и ноги наливались свинцом. Я драла проклятые подушки ногтями, и, наконец, осознав тщетность своих попыток, рухнула на живот, стараясь дышать в пол. Я надеялась, что газ поднимется в верх, а, значит, до прибытия помощи, можно будет продержаться ещё несколько минут. Ведь не могут же они оставить меня здесь? Или могут? Но об этом лучше не думать.

Эмоции, мысли и ощущения ёжились, скручивались, словно кусок кожи в объятиях пламени.

- Харвальд, ты не успел, - было последним, о чём я успела подумать перед тем, как умереть.

- Назовите ваше имя, - прокряхтел сухонький старичок в белом халате, демонстрируя золотую фиксу в чёрной расщелине безгубого рта.

- Странно, - с вялой отстранённостью подумала я. – И как он целовался, не имея губ? Или в молодости они у него всё же были?

И тут же себя обругала:

- Ну не дура ли? Нашла о чём думать! Тебе, Краевская нужно произвести впечатление на этого профессора, чтобы он поверил в твою вменяемость, и утёр нос папаше и его начальничку, которые возомнили себя богами.

- Краевская Вероника Валентиновна, - отчеканила я.

- Так - так, - крякнул старик, почёсывая переносицу. – А почему вы в таком виде, милая Вероника, позвольте спросить? Вы пренебрегаете личной гигиеной?

В лицо бросилась краска. Стоять растрёпанной, с нечищеными зубами, обломанными ногтями, в пропитавшейся потом, одежде было неловко, тем более, старик производил впечатление аккуратиста и чистюли. От него, как не странно, пахло не старостью и даже не табаком, а дорогой парфюмерной водой и кондиционером для белья. Халат выглажен, седые волосы тщательно расчёсаны.

- Не в коем случаи, - я постаралась вложить в произнесённую фразу, как можно больше искренности, возмущения, подобным предположением со стороны доктора. – Просто у меня не было возможности привести себя в порядок.

Мой рассказ о палате для буйных, газе и двухдневном пребывании без всякой возможности не то, что умыться, даже просто цивилизованно опорожнить мочевой пузырь звучал сбивчиво, сумбурно, но я надеялась на понимание со стороны доктора . Без утайки говорила о своих ощущениях, паническом страхе повторения газовой атаки, стыде, за то, что приходится мочиться в угол комнаты. Возвращаясь мысленно к этому дню позже, я никак не могла понять, почему же прониклась доверием ко Льву Борисовичу.

Но моим надеждам не суждено было сбыться. Выслушав, старик кивнул своим мыслям и что- то черкнул в брошюре из серых казенных листов.

- Неопрятна, эмоционально неустойчива, - пробормотал он, по собачьи наклонив голову.

- Вы поможете мне?- задала я вопрос раньше, чем успела понять смысл слов, произнесённых стариком.

- Ну конечно, голубушка, - безгубый рот растянулся в хищном оскале. – Для того, вы и находитесь в стенах нашего учреждения, чтобы получить помощь.

Комната закружилась, пол зашатался под ногами, словно на корабле во время шторма. Казалось, что стены белого уютного кабинета надвигаются на меня, а кислорода в помещении становится всё меньше и меньше. Разочарование и обида оказались столь велики, что я уже не слышала, о чём скрипит старик. Да это было и неважно. Надежда на то, что профессор разберётся, встанет на мою сторону, пусть не ради меня самой, а ради науки, которой он служит, ради истины, рухнула, словно карточный домик.