В дверях, как по команде материализовалось двое дюжих санитара.

- Стульчик! – небрежно, даже с какой-то усталостью в голосе, произнёс врач, и двое молодцов, подхватив под руки, потащили меня по коридору.

Процедура, вопреки своему легкомысленному названию, оказалась мучительной. Я бы окрестила её « Адской машиной» или «Креслом грешников». Меня усадили в деревянное кресло, обитое лишь тонким слоем коричневого дермантина, зафиксировали запястья, лодыжки и шею металлическими скобами и запустили механизм. Стул, с начала вибрировал, и я, с облегчением, предположила, что в этой тряске и заключается моё лечение, порадовавшись, отсутствию боли . Но через минуту, отругала себя за наивность. А потом, мне пришлось забыть, кто я, где я, и, что вообще происходит? Стульчик, перестав трястись , принялся крутиться вокруг своей оси. Он, не прекращая вращаться, то поднимался вверх, то опускался вниз. Всё вокруг, и кабинет, обитый железными панелями, и высокие кушетки, и очкастая врачиха в белом халате, слилось в одно многоцветное пятно. Кресло скрипело, лязгало и гудело, а пищевод и желудок сжимались в спазме, стремясь выбросить содержимое.

Ни мыслей, ни эмоций, лишь безумная, всепоглощающая усталость и всего одно желание- лечь, упасть, провалиться.

Потом была всё та же палата для буйных, беспокойный сон, наполненный пугающими, вызывающими отвращение образами. Ко мне заходили, требовали выпить какое-то лекарство, съесть жидкую серую кашу, спустить штаны для укола. Я покорно, не отличая сна от яви, выполняла указания, хотя язык во рту казался огромным, а руки ватными.

* * *

- Уважаемый консилиум, перед нами довольно сложный случай, - разливался соловьём Лев Борисович. – Эта девушка побывала в Далерском плену, ей удалось сбежать и вернуться на родину. Но психика дочери нашего премногоуважаемого Валентина Краевского не выдержала. На фоне стресса развилась шубообразная шизофрения. И сейчас, осмотрев пациента, мы должны назначить эффективное лечение. Итак, коллеги, задавайте свои вопросы.

- Как ваше имя? – спросил один из, сидящих за столом, врачей.

Перед глазами клубился туман, и я не поняла, кто ко мне обратился, женщина с грубым голосом, или мужчина.

- Краевская Вероника Валентиновна, - мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить.

Тут же на лбу выступили крупные бисерины пота, и мне захотелось их стереть, но два санитара держали меня за руки. Для чего? Боятся, что я убегу, или опасаются моего падения? Второе намного вероятнее, к сожалению.

- Кто ваш отец? – вновь последовал вопрос, но уже от другого врача.

Туман раздражал, и я, то и дело моргала, в тщетной попытке от него избавиться.

- Третий секретарь приёмной СГБ, если его ещё не повысили, - сказала я, и тут же услышала смешок.

- Сколько вам лет?

- Восемнадцать. Подруга, как то пошутила, что мне официально разрешено пить, курить и заниматься сексом.

Говорить было тяжело. Но я решила доказать комиссии, что с моей психикой всё в полном порядке. И уж если мой любимый папочка дал взятку Льву Борисовичу, то вряд- ли, этот старый жмот поделился с коллегами. А это значит- у меня есть шанс. Главное, убедить консилиум в своей вменяемости.

- По какому адресу проживаете?

- Назовите фамилии членов правящего триумвирата.

- Посчитайте до десяти и обратно.

- Как зовут вашу школьную учительницу?

Вопросы и задания сыпались, сыпались, словно большие, крупные градины, ударяя прямо в темя, не давая возможности перевести дух. Голоса людей казались одинаковыми, они то скрежетали, то переходили на комариный писк, то по- детски лепетали, то обрушивались грохотом. Комната, в которой я находилась, тоже играла со мной. Порой, она мне казалась широкой, словно поле, но спустя мгновение, сужалась, превращаясь в узкую лифтовую кабинку, стремительно несущуюся вниз. С каждым моим ответом, сил становилось всё меньше. И если бы не крепкие руки санитаров, я бы давно свалилась на пол.

- Сосчитай количество женщин и мужчин, сидящих за этим столом, - проскрипел Лев Борисович.

По телу пробежала дрожь, но уже не от усталости, и даже не от страха, хотя, страшно, разумеется, было. Но гнев, заклокотавший во мне, затмил все остальные эмоции и ощущения. Этот гадкий старикашка, получив на лапу от моего любимого родителя, был готов всеми правдами и неправдами, доказать моё сумасшествие. Готова спорить на собственную кровь, что пройдоха- докторишка, прекрасно знал о побочном действии тех лекарств, коими меня пичкали. И о тумане, клубящемся у меня перед глазами, и о слуховых галлюцинациях, ему хорошо известно.

Воцарилось молчание. Топот ног в коридоре, шелест, гудение ламп, стук капели по железу козырька. Нестерпимо захотелось на улицу, вдохнуть прохладный, влажный воздух, почувствовать прикосновение ветра к щеке, наступить сапогом в кашу растаявшего грязного снега, зажмуриться от света, набирающего силу, солнца. В последних зимних днях есть что-то волнующее. Они наполняют твою душу робкой, тихой, светлой радостью. Ты знаешь, что вновь ударят морозы, лужи покроются коркой льда, а порывы холодного ветра пригонят стаи белых колючих снежинок. Но это знание не мешает тебе радоваться, и глядя в чистое прозрачно- голубое небо, верить в скорейший приход весны.

- Нет, - твёрдо сказала я себе. – Гнев мне сейчас не товарищ. – Крики и проклятья не приблизят меня к свободе, к ветру, солнцу и лужам на асфальте. Задание необходимо выполнить, и выполнить на твёрдую пятёрку. Да, зрение бесстыдно капитулировало, а слух, перешёл на сторону врага. Но у меня осталось обоняние.

Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я постаралась нащупать ниточки запахов, исходящих от сидящих передо мной людей. Ведь отыскала же я с помощью обоняния вампирскую ванну среди ароматов трав, цветов и морского бриза.

Густая, мохнатая нить запаха борща и чеснока потянулась слева. Кому он мог принадлежать? Борщ едят ровно как мужчины, так и женщины. Вот только запах яркий, а значит- свежий, словно суп был съеден недавно. Женщина не стала бы брать в столовой первое блюдо, из опасения запачкать халат. Получается, что слева сидит мужчина. Рядом с ним, однозначно, находится женщина, её выдаёт цветочный аромат духов. Как пахнет Лев Борисович, я уже знаю, даже принюхиваться не буду. А вот по правую руку от него примостилась старушка. От неё пахнет шерстяной шалью и сушёными цветками календулы. Именно эта старушка и задала мне первый вопрос. От мужчины, сидящего у двери исходит приятный кофейный дух и, не такой приятный, запах сигарет. Его сосед источал чуть слышный запах спирта и мятной жвачки.

- Четверо мужчин и две женщины, - уверено ответила я.

Как жаль, что мне было не дано увидеть досаду на лице Льва Борисовича! Интересно, побледнел он или покраснел. Я, где-то слышала, что смелые и решительные люди в моменты эмоционального напряжения, краснеют, а трусы- бледнеют. А мой лечащий врач, скорее всего, трус, иначе, не пошёл бы против совести. Хотя, есть ли она у него? А у всех этих докторов?

Свет погас, заиграл оркестр. Зрительный зал переполнен, и по тому, мы с мамой стоим. Но, от чего-то всё погружено в туман, который становится гуще и гуще.

- Пустили задымление, - объясняет мне мама. – Вслепую, музыка воспринимается острее.

- Для пациента с таким диагнозом, она довольно адекватна, не находите, Лев Борисович? - раздался грохот барабана.

- Я считаю её вполне вменяемой, - пропела скрипка. – Да, девочка в шоке, но это не значит…

- Позвольте не согласиться, - рявкнул тромбон.- Взгляд не сфокусирован, речь смазана. Я настаиваю на лоботомии.

- Зачем же так радикально, - прогнусавил саксофон. – Криотерапии вполне достаточно.

- А потом, вновь соберемся и решим, нужна лоботомия или нет, - примирительно лязгнули тарелки.

Игра оркестра мне не нравилась. Слишком фальшиво звучали инструменты. И таила музыка нечто тревожное, словно вот-вот грянет похоронный марш. Желание покинуть зрительный зал было непреодолимым. Вот только толпа людей стискивала со всех сторон, мешая пробраться к выходу…

Холод привёл мысли в порядок и прояснил зрение. По крайней мере, мне больше не чудились оркестровые ямы, и я точно знала, что лежу в холодной коробке, освещаемой изнутри призрачным сиреневым светом.

Руки и ноги начало ломить от холода, зубы выстукивать дробь. Ни сжаться в комок, ни, уж тем более, подвигаться, чтобы разогнать кровь, возможности не было. Да и о каком перемещении тела в пространстве может идти речь, если ты лежишь в узком гробу. И дно, и стенки, и крышка, очередного моего узилища, дышали холодом. Изо рта вырывались облачка пара, вдыхаемый воздух обжигал лёгкие. О том, сколько градусов по Цельсию в морозильной коробке, когда меня от сюда вытащат и вытащат ли вообще, думать не хотелось.

Ко мне вернулась способность ясно мыслить, и этим нужно было воспользоваться. Я отчётливо поняла, что врачи получили приказ, свести меня с ума. В таком случаи, моя стойкость приведёт лишь к очередным пыткам. А в богатом арсенале всевозможных псевдо-медицинских процедур я не сомневалась. Садисты в белых халатах не успокоятся, пока не добьются своего. Не легче ли подыграть им? Как ведут себя пациенты с диагнозом « шубообразная шизофрения», я не знала. Но, справедливо рассудила, что если начну выть, пускать слюни и закатывать глаза, то в любом случаи, доктора сочтут подобное поведение нездоровым.

Тело затекло от неподвижности, пальцы и губы онемели от холода, свет раздражал. Я представляла перед собой чашку дымящегося кофе, погружалась в его аромат, видела белые разводы молока на коричневой глади. Кончики пальцев касаются тёплой кружки, делаю глоток, второй и, разочарованно, понимаю, что в руках моих холодный камень.