Глава 17.

Синяя предрассветная мгла зимнего утра заливала мою палату тревожным, холодным, пугающим своей навязчивой яркостью, светом.

Не в силах больше лежать, я спустила ноги с кровати, потёрла ладонями лицо, обхватила себя руками, стараясь унять нервную дрожь. Нужно привести себя в порядок, прокрутить в голове план действий. От волнения скрутило живот. Вот только медвежьей болезни мне сейчас не хватает для полного счастья!

Эта ночь оказалась мучительной и, от того, слишком долгой. Не в силах уснуть, ворочаясь с боку на бок, я то и дело прислушивалась к окружающим шорохам, стараясь уловить звук приближающихся шагов, скрежет поворачиваемого в замочной скважине ключа. Конечно, никто не собирался навещать меня среди ночи, и мне это было хорошо известно. Вот только как сей факт объяснить надпочечникам, выбрасывающим в кровь столько адреналина, что и вампир бы отравился. А сердцу, которое решило выполнить и перевыполнить план по количеству сокращений? А мышцам, что дёргались лишь только, мне удавалось забыться, доверить своё сознание лёгкой, неустойчивой и ненадёжной дымке подступающего сна?

Умывание холодной водой немного успокоило, а чистка зубов предала уверенности. Не придумав больше никаких занятий, я принялась мерить шагами свою темницу. Двенадцать шагов в длину, семь в ширину. У меня «ВИП» палата, ведь у дочери третьего секретаря СГБ должно быть всё лучшее.

- Когда придёт Толик, я должна лечь на каталку, - мой мозг, в очередной раз, принялся прокручивать план.- Санитар отвезёт меня на служебный этаж, где находится операционный блок. Мы остановимся под камерами, и я, соскочив с каталки, нанесу Толику несколько ударов по наиболее уязвимым мужским местам. Толик сожмётся, воя от боли, а я рвану к двери с надписью «Санитарная комната». В комнате будет стоять бак для хранения грязного белья. Мне необходимо забраться в этот бак и затаиться, ожидая, когда его унесут в больничную прачечную, где меня встретит мать.

План хороший, очень простой, вот только, от чего-то, мне казалось, что без неприятностей не обойдётся. Этот путь не будет гладким. Я гнала от себя дурные мысли, но они лезли, словно мелкие противные жучки, перебирая гаденькими лапками, покусывая, щекоча. И если вчера, я от осознания того, что у меня появился шанс на спасение, весь день прибывала в состоянии эйфории, валяясь на кровати и воя все известные мне песни, то сегодня, меня трясло от страха перед провалом.

Вчера, принеся мне обед Толик, вместо того, чтобы уйти, пододвинул стул к моей кровати и тихо проговорил:

- Операция назначена на завтра. Слушай и запоминай.

От санитара пахло табаком и мятной жвачкой. Бесцветные брови шевелились, то поднимаясь, то сходясь на переносице. Я слушала его хрипловатый голос и смотрела на тонкие белёсые волоски, густо покрывающие мощную мужскую руку.

- А руки Харвальда совершенно гладкие, - тогда подумала я, и тут же отругала себя за праздные, неуместные мысли.

- Твоя мать- баба крутая, - усмехнулся Толян, обнажая коричневые, от частого курения, зубы. – Такое придумать не каждый сможет. Всех ведь надурила и папаню твоего, и нашего главного врача. Знаешь, что тебе наш Крокодил прописал?

- Не слишком ты начальство жалуешь, - усмехнулась я.

Улыбка Толика стала ещё шире.

- А за что его любить? Крокодил и есть Крокодил. У него даже имя подходящее- Геннадий Геннадьевич. Но я не об этом. Тебе назначили Феназиневропол. От него пациент становится вялым, послушным, не соображающим где явь, а где сон. Дабы усыпить бдительность персонала, я делал вид, что даю тебе это лекарство, а сам, угощал витаминами, принесёнными твоей мамашей. Тебе крупно повезло, что в нашей богадельне лекарства не выдают, и родственники больных покупают их сами. Давай, не хандри и готовься к свободе. Ты девка симпатичная, я бы с тобой зажёг, да вот не судьба.

- Ага, симпатичная,- буркнула я, чувствуя, как рдеют щёки от смущения. – Особенно в больничных шмотках. Но всё равно спасибо и за комплемент и за помощь.

- Да не за что, - ухмыльнулся Толян, уже на пороге.- Слов для девушки мне не жалко. А за помощь, мне твоя маман столько бабла отвалила, что можно и уволиться на фиг.

После ухода санитара, я упала лицом в подушку, орошая её слезами благодарности к матери. Перед моим внутренним взором вставали её большие шоколадные глаза, всегда наполненные печалью, обречённостью. Раньше, меня раздражал этот взгляд, тихий голос, вялые движения и неслышная походка. Всё это воспринималось мною, как покорность, желание угодить отцу. Порой, уж себе то можно не врать, я испытывала к ней призрение, считая маму бесхребетной, бесхарактерной и даже глупой. Лишь сейчас до меня дошло, что дело не в отсутствии характера или ума, дело в давящей, бескрайней, беспросветной усталости. Мама устала от сухости, от холода, от строгой, с хищным металлическим отливом, серости будней. Ей хотелось любви, простого человеческого тепла. Как жаждала она прикосновений, ласковых слов, участия и понимания. Но отец отгораживался плотной стеной надменности и официоза, не желая замечать, как его жена отчаянно бьётся в запертые двери, как пытается растопить корку льда в его душе.

И я хотела стать похожей на отца? Превратиться в кусок железа? Хотя нет, мне никто бы не позволил выбирать, никто бы не спросил, чего я хочу. Папочка подготовил мне будущее заранее.

Когда слёз больше не осталось, а в груди разлилась благостная радость, я улеглась на спину и завыла одну из популярных песен, а потом ещё одну, и ещё.

От кружения по комнате, однообразия мыслей и действий, меня замутило, но остановиться я уже не могла. Так и побег никакой не понадобится. Свихнусь прямо сейчас, и эта больничка станет мне родным домом.

Когда синева рассеялась, сменившись молочной белизной, а предметы в комнате приняли обычные очертания, раздался скрежет, открываемой двери. Я, обессилено, упала на кровать, чувствуя, как от зарядки, что сама себе организовала, гудят ноги.

Но переживать по поводу усталости ног мне пришлось недолго, так как всё моё существо переполнилось страхом. Панические мысли, или вернее, их обрывки метались в голове, со звоном ударяясь о черепную коробку.

Я в ужасе смотрела, как в мою палату вкатилось два зелёных шара, женского пола. Тётки громыхали каталкой, и ударяясь задами об углы, сквозь зубы матерились.

Какое- то время, санитарки не обращали на меня внимания, так как погрузились в решение задачи: «Как разместиться на этих несчастных девяти квадратных метрах, не застряв?»

Я вжалась в стену, стараясь казаться незаметной. Глупо? Ну, конечно, глупо? Вот только, что я могла сделать? Отличный план, построенный моей матерью, трещал по швам.

Крепкие руки схватили меня грубо, не оставляя попытки вырваться, швырнули на каталку, ловко, со знанием дела, застегнули ремни, фиксируя запястья и щиколотки.

- А Толик где? – выдавила я из себя, чувствуя, как немеет во рту язык, как пересохло горло.

- Видали? – одна из толстух обратилась к товарке. – Даже психам наш Анатолий по душе.

- Он у нас мужик- хоть куда! – поддержала подруга.

Тётки взялись за ручки каталки и потащили меня в коридор.

Надо мной проплывали, пожелтевшие от старости и частых потопов, потолки. Свет люминесцентных ламп сменялся ржавыми пятнами. Колёсики каталки поскрипывали, резиновые тапки санитарок шлёпали по тверди кафельных плит.

И почему больничные стены всегда красят в самые, что ни на есть отвратительные цвета? Цвет горохового супа, цвет земляного червя, цвет варёной капусты.

В дооперационной нас встретила миловидная девушка. Тоненькая, востроглазая, она принялась щебетать с санитарками, одновременно набирая в шприц лекарство.

- Ой, один за другим, девчонки, вы просто не представляете, как я сегодня вымоталась, - жаловалась она. – Лев Борисович сейчас с бабкой закончит, и велит эту вон в операционную везти.

Сестра с раздражением и гадливостью взглянула на меня. Словно это я напросилась на операцию. Всю жизнь мечтала, чтобы мне вырезали часть мозга!

Комната поражала своей чистотой и простором. Или это после моей кельи, любое помещение кажется мне хоромами? Пахло спиртом и свежим бельём, хлоркой и кварцем. Чуть слышно мурлыкало радио, обещая всем козерогом удачу в делах и путешествие.

- Врут астрологи, - обречённо подумала я.- Единственное, что ждёт несчастного козерога- это операционный стол да лишение мозгов.

Гороскоп закончился, и на смену ему зазвучала задорная песенка о любви глупого мальчика к очень гордой девочке.

- Отдать жизнь за любимого, принести себя в жертву ради любви! Это только звучит красиво. На самом же деле, смерть- есть смерть, и ничего романтичного в ней нет. Она так же страшна, так же жестока в своей неизбежности.

Игла вонзилась мне в вену. Всё, скоро наркотическое вещество потечёт по сосудам, разрушит связи между нейронами, и я перестану осознавать, ощущать, жить.

Толстухи, немного потоптавшись и поржав, удалились. Девушка- сестричка, отстегнув ремни, уселась за свой стол. Я отрешённо наблюдала за тем, как её пальцы перебирают какие-то бумажки, листают страницы журнала.

Просто девушка, просто выполняет свою работу. У неё, наверное, есть муж, или жених. Она ждёт выходных, чтобы отправиться с ним на прогулку или в кино. А может быть, её пригласили на день рождения друзья. Как бы там ни было, у этой сестрички есть будущее, а вот у меня его нет.

- Танюшка! – раздался весёлый мужской голос, и в кабинет влетел Толян.- Представляешь, кто-то вырубил свет на вашем этаже. Там теперь такая темнота как в жо…

- Чего припёрся? – недовольно процедила Танюшка. –Да после того, что ты устроил, я тебя видеть не хочу.

Ох, как же я была согласна с сестричкой! Толя, Толя, где ты был? Толя, ты меня убил!