А барабаны продолжали вращаться, словно насмехаясь, дразня.

- Вот так и судьба моя крутится, подобно бешенному разноцветному колесу, - думала я тогда, слушая наставления матери и тёти Вари.

Как же хотелось разреветься. Броситься к матери, прижаться к ней, как в раннем детстве, когда проявление чувств не кажется постыдной слабостью, граничащей с недостатком самообладания, гордости и ума.

В дверь прачечную требовательно постучали, и все мы подпрыгнули от неожиданности. Толстая седовласая тётя Варя со звоном выронила стаканчик с красящим веществом, и на клетчатом линолеуме распустился чёрный цветок.

- Чего надо? – рявкнула она, злобно зыркнув из под очков своими желтоватыми, словно у старой рыси, глазищами в сторону двери.

- Катя, Варвара Ильинична, это я, - раздался приятный мужской голос, в котором я узнала курьера, привозившего нам продукты.

С высоты своего положения, я почти не обращала внимания на молодого парня, примерно, пятью годами старше меня. Дима почтительно здоровался с отцом, улыбался мне и ,обходительно, помогал матери дотащить сумки до холодильника, а потом уходил.

Так откуда же это: « Катя»? Догадка приятно кольнула, и мои проблемы, слегка отступили, уступая место, пока ещё совсем робкой, радости за маму.

Дима, лохматый, в расстегнутой куртке, раскрасневшийся от мороза, вбежал в помещение, волоча красную спортивную сумку.

- Всё купил, - отрапортовал он, отдуваясь. – Ну и задачку ты мне, Катёнок, подкинула, женские шмотки покупать. Ладно, девчонки в магазине подсказали.

Лицо мамы, доселе бледное, скорбное, вспыхнуло румянцем влюблённой женщины. Она поцеловала курьера в щёку, заботливо стряхнула снежинки с его воротника. Я, на мгновение, позавидовала ей, той завистью, что одолевает, наверное каждого, кому хоть раз приходилось наблюдать за влюблёнными.

- Да, Верочка, - улыбаясь произнесла мама, правильно истолковав мой взгляд. – Мы с Димой теперь вместе. Вчера я сообщила отцу, что ухожу от него.

- А он? – спросила я, хотя его чувства и мысли по этому поводу меня интересовали меньше всего.

- Кивнул и уткнулся в газету. В его жизни существует и всегда будет существовать лишь одна любовь- СГБ. Куда мне тягаться с таким противником?

Зелёные линзы, синие обтягивающие джинсы, полосатый молодёжный свитер, тёплые ботинки, красная короткая курточка, едва прикрывающая попу и розовая вязаная шапка с фривольными кошачьими ушками- ничего больше не напоминало во мне запуганную пациентку сумасшедшего дома в больничной пижаме, да и от Вероники Краевской, предпочитающей в одежде элегантность и сдержанность цветовых тонов, тоже не осталось и следа. Из зеркала на меня смотрела девочка из толпы, обычная, таких полным полно на улицах города. Студентка? Школьница? Молодой специалист? По облику не понять, кто она, откуда, чем занимается? Маленький, незначительный кусочек мозаики, хотя и пытающийся казаться заметнее с помощью дешёвой, но яркой одежды и чёрных волос.

- Пора, - произнёс Дима. – Я отвезу тебя на вокзал. А вот поезд сама выберешь.

-А ведь было время, когда Дима обращался ко мне на «Вы», - подумала я и тут же отогнала эту мысль. Дочери третьего секретаря больше нет.

Мы с мамой обнялись и расплакались, обе, одновременно. Ладони матери касались моих мокрых щёк, гладили по окрашенным волосам. Я же, вдыхала запах её духов, то и дело моргая, чтобы пелена слёз не мешала мне смотреть, запоминать родные черты. Карие глаза, родинка на подбородке, нос, такой же длинный и тонкий, как у меня.

- Мама, мама, мама, - шептала я, понимая, что нужно произнести нечто важное, более полезное и содержательное, чем это сочетание букв. Какая сила заставляла меня произносить это слово? Осознание того, что я больше никогда и никого так не назову? Грудь сжималась от жалости к ней, к себе, к тем дням, принадлежащим только нам двоим, когда мне было пять, и мы уходили в парк к круглому, словно тарелка пруду, кормить уток. Солнце, проглядывающее сквозь прорехи в листве, дробилось на глади озерца, блестело на красной поверхности огромного леденца, путалось в густых каштановых волосах мамы. Отец, по каким-то непонятным причинам, запрещал нам гулять в парке, а уж тем более ехать до него в общественном транспорте. И оттого, что мы нарушаем запрет, от щемящего чувства лёгкого страха разоблачения, так будоражащего кровь, наши прогулки казались ещё интереснее. Мы устраивали пикники на траве, плели венки из цветов, а потом, мама доставала книжки. Какую книжку мы будем читать, для меня всегда было загадкой. Мама могла положить в свою волшебную сумку как сборник детских стихов, так и страшные истории для малышей.

- Будь осторожна, дочка, и постарайся стать счастливой, - проговорила мама, целуя меня в лоб и вытирая пальцами, бегущие по щекам, слёзы.

- И ты будь счастлива со своим Димой, - прошептала я, стараясь протолкнуть жёсткий ком, засевший в горле. – Ты любишь его, мам?

- Главное, что он меня любит, дочка, - всхлипнула мама. – Наши отношения с твоим отцом всегда летели на одном крыле. Это так сложно, поверь мне. Знаешь, дорогая моя девочка, если встретишь на пути того , кто полюбит тебя, оставайся с ним, пусть даже сомневаешься в своих чувствах. Не повторяй моих ошибок, не стучись в закрытую дверь, тем более, если видишь, что открыты другие двери. Считай это последним наставлением от твоей не слишком умной матери.

А потом был пахнущий железом, креозотом и пирожками с сомнительной начинкой, железнодорожный вокзал. Тяжёлая сумка оттягивала плечо, галдели торговцы, грохотали поезда, гнусавый женский голос то и дело объявлял о прибытии состава. Интересно, руководство вокзала специально набирает на работу тёток с такими противными голосами?

Мой взгляд скользил по расписанию поездов. Названия городов мне ни о чём не говорили. Северный Кормуховск, Москва Новомирская, Чернореченск, Николайград. Какое направление выбрать? Может махнуть в Синеморск? Пять дней в поезде, но зато потом- море, солнце, пальмы.

Я настолько погрузилась в размышления, что не сразу почувствовала приближение опасности. Даже деликатное покашливание, вызванное не сколько болезнью горла, сколько для привлечения внимания, меня не насторожило. Но вот когда я ощутила похлопывание тяжёлой мужской руки по плечу и обернулась, то покрылась холодной испариной. Рядом стоял мужчина в зелёном плаще и кепке. Узкие глазки на смуглом сморщенном, словно сушённый абрикос, лице смотрели цепко, подозрительно, тонкие губы сжались в ровную полосу.

- Позвольте узнать, девушка, куда вы направляетесь?- спросил хрипловатый голос. Глаза зашарили по моей одежде, сумке, скользнули по лицу, что- то подмечая.

- Позвольте узнать, мужчина, с какой целью вы задаёте мне этот вопрос? – выпалила я, и тут же прикусила себе язык. Ну не дура ли, дерзить сотруднику СГБ? А с другой стороны, что я ему отвечу? Мол, выбираю себе маршрут для начала новой жизни?

Сердце рвалось из груди, конечности онемели от страха, во рту пересохло, а зубы, пусть пока не заметно, мелко, начали отстукивать дробь. Мысли метались, словно стайка бестолковых разноцветных птичек, глупо чирикая и ломая крылья.

- Сотрудник СГБ капитан Сафаров. Ваши документы! – требовательно произнёс мужчина, протягивая тёмную волосатую руку, в которой сжимал своё удостоверение.

Я, инстинктивно отшатнувшись, подала ему паспорт.

Капитан внимательно изучал мой документ, хмуря кустистые брови и раздувая ноздри. Я же, похолодев от ужаса, готовилась к самому плохому. Вокзал с его толкотнёй, звуками и запахами, отодвинулся на задний план. Во всём мире существовали лишь я, напуганная и жалкая, и этот мужик в зелёном. Он вызовет подмогу или сопроводит в контору сам? Меня будут пытать или отправят в больницу на операцию? Сообщат отцу или избавятся незаметно?

- Возьмите, - в голосе капитана Сафарова мне почудилось разочарование. – Так куда же вы всё - таки направляетесь, гражданка Кузнецова?

Я вцепилась в корочку своего документа, как утопающий в спасательный круг. От облегчения закружилась голова, хотя расслабляться было рано. Зелёный плащ требовал немедленного ответа, и оттого, что я сейчас отвечу, зависит весь успех нашего с мамой предприятия.

- Выбирай, Вера, - говорила я себе. –Думай! Тебе необходимо такое место, где не шляются сотрудники СГБ, где никто не будет совать нос в твои дела, где отцу не прейдет в голову тебя искать, куда ты никогда бы по своей воле не поехала.

- В Амгроведск, - ответила я, смело взглянув в узкие чёрные, словно маковые зёрнышки глазки капитана.

- Счастливого пути, - ответил тот, и на губах его возникла скупая, мимолётная улыбка.

Я поблагодарила и поспешила к кассам.

Два дня в плацкартном вагоне, пустой трёп с попутчиками, тоска, скребущая по сердцу, очереди в туалет, прокуренный, заплёванный, насквозь провонявший мочой.

Прибыли мы в Амгроведск рано утром, уличные фонари отбрасывали световые пятна на сизую поверхность снежного покрова. Я, остановившись в центре одного из таких пятен, купила местную газету у какой-то хамоватой угрюмой старухи и принялась искать объявление о сдачи комнат. Охотников впустить в своё жилище квартирантов было не так уж и много. Нашлось всего четыре адреса. Первый абонент не взял трубку, второй объявил, что хочет спать, и послал меня по матушке, третий заломил такую цену, что я, от удивления, сама бросила трубку, а вот с последним номером мне повезло. Голос собеседницы оказался бодрым, цена меня устроила. Хозяйка предложила подождать немного на вокзале, чтобы отвезти меня на место, и я, с радостью, согласилась.

- И здесь живут люди, - говорила я себе. – Ничего, Вера, обживёшься, найдёшь работу, обзаведешься друзьями.