Но стоило мне увидеть моё будущее жильё, весь положительный настрой улетучился. Грязный коридор, освещаемый тусклой лампочкой, синие стены, с облупившейся краской, запах нестиранных пелёнок, многодневного перегара, немытых тел и прогорклого масла, меня, холёную, привыкшую к комфорту девочку, удивили и напугали до отупения. Я покорно следовала за толстой надушенной дамой, переставляя одеревеневшие ноги, с трудом осознавая, что жить здесь ни кому-нибудь, а мне.

Хозяйка, звеня ключами, открыла обшарпанную, расцарапанную дверь, предлагая мне войти.

- Комната меблированная, стрекотала толстуха.- немного неприбранная, но ты, чай, не белоручка, уберёшься. Мужиков не водить, платить регулярно.

Я, словно в бреду, отдала хозяйке требуемую сумму, закрыла за ней дверь и разревелась, усевшись на железную кровать, с проваливающейся до липкого пола, панцирной сеткой. Воняло дохлыми мышами и дешёвыми сигаретами, из щелей в прогнившей раме тянуло холодом. Безнадёга и одиночество навалились всей своей тяжестью. Именно тогда, в грязной комнатушке, в свете тусклой лампочке, в незнакомом городе я осознала, что осталась одна. Совершенно, необратимо одна. Незнакомый город, чужие люди, другие, непривычные мне, условия. – Хорошо бы прибраться здесь, - вяло шевельнулась мысль, но тут же потонула в ворохе отчаяния и тоски.

От чего-то, новая жизнь представлялась мне более благополучной. Ну, комната или маленькая квартирка, ну поиски работы, ну знакомство с новыми людьми. Ничего страшного! Прорвёмся! В своих радужных планах я видела чистенькую комнатку с уютным креслом и аккуратно- застеленной кроватью, как в Эвильской гостинице, добродушных тётушек, готовых помочь и весёлых девчонок, желающих подружиться. К грязной общаге, больше похожей на притон, к алкоголикам и визгливым бабам, кричащим за дверью, к ободранным стенам, липким полам, к горькому, до тошноты, до слабости во всём теле привкусу одиночества, я оказалась не готова.

Я тупо сидела, обняв колени, покачивалась из стороны в сторону и плакала. Беззвучно, сама для себя. Никто не прейдет, никто не утешет, и мне это было хорошо известно.

- Охренеть! Новое лицо в нашей заднице!- радостно воскликнул женский голос.

Я подняла заплаканное лицо и, сквозь пелену слёз, разглядела крупную, кудрявую женщину, в засаленном халате и резиновых сланцах.

- Я Фаина, - сказала она, протягивая, на удивление гладкую, ухоженную руку, с длинными красными ногтями.

- Вера, - ответила я, слегка сжав её пальцы.

- Откуда же ты, деточка, взялась?- спросила она, проходя в комнату и усаживаясь рядом со мной. Сетка провалилась ещё ниже, так, что можно было ощутить, как сырой холодок щекочет ягодицы.

- Из Новой Казани, там детский дом, может знаете?

- Всё понятно, - ответила Фаина, больше не желая вдаваться в подробности моей биографии. – Не реви, и здесь можно жить.

Не знаю, что бы я делала без Фаины. Эта женщина появилась в тот момент, как ангел спасения. Именно она привела меня на общую кухню, познакомив с остальными обитателями общаги. Именно она объяснила, что в душ лучше всего ходить ближе к пяти часам вечера, либо рано утром, иначе, можно нарваться на пьяного Семёныча со товарищами, охочего за женским телом. Именно она где-то раздобыла для меня старый, пожелтевший матрас на мою кровать и не менее старую перьевую подушку, помогла заклеить окна в комнате, и даже, соорудила что-то на подобие штор, из линялой тряпицы. А главное, познакомила меня с главной особенностью этого города – очередями за маслом, творогом и салом. Эти продукты продавались с машины, приезжающей к определённому месту. Конечно, их можно было купить и в любом магазине, но стоимость их была баснословной. Я бы за такие деньги могла приобрести хорошие сапоги или поужинать в дорогом ресторане. Фаина крепко держала меня под руку, так стояли многие. Мужья придерживали своих жён, сыновья престарелых матерей, даже некоторые парни, совершенно не стесняясь стояли, прижавшись друг к другу. С начала, мне показалось это странным, но потом, когда машина с продуктами подъехала, всё сразу же стало ясно. Не успел небольшой фургончик заглушить мотор, как толпа ринулась вперёд. Мороз нещадно кусал щёки, пробирался, за ворот куртки, ноги скользили, грозясь опрокинуть моё тело наземь. И, если бы не Фаина, поддерживающая меня, то я была бы раздавлена озверевшей толпой. Одиночки пытались прорваться вперёд, но толпа, создавшая стену из своих спин, была плотной, не пролезешь. Люди двигались быстро, напирали сзади, кричали толкая друг-друга.

- Никогда не ходи сюда одна, - наставляла Фаина, её синее, от сгустившихся сумерек лицо было суровым и напряжённым. – Стоит поскользнуться, и тебя раздавят, затопчут, да и очередь свою потерять можно в два счёта, толкнут плечом, и ты уже в самом конце. А последним, редко что-то достаётся.

Автобус постепенно пустеет. Освобождаются сидения, становится легче дышать. Сквозь запотевшие стёкла с трудом угадываются очертания остановок. Вот только я за целый год выучила этот незамысловатый маршрут. Ателье, амгроперерабатывающий завод, кинотеатр, приёмная СГБ, ну как же без неё, родимой? Моя остановка конечная. От тряски и постоянных подскоков к концу пути начинает подташнивать, и мой желудок испытывает желание расстаться со съеденным бутербродом. Сижу, вцепившись в железный поручень, и стараюсь не думать о куске сала. Заставляю себя размышлять о работе. Вот зайду в отделение, приму смену у Натальи Витальевны, выпью чашечку чая, потом отправлюсь по палатам. Фу! Как в люкс заходить не хочется к этому Насибуллину. Вновь смотреть на его ступни, которые он постоянно чешет, отрывает сухую кожу и бросает на пол, отвечать на дурацкие вопросы, спрашивать о самочувствии, колоть в тощую ягодицу. Сынок второго секретаря, редкостный хам и свинья. Свинья, свинина, сало. О нет! Больше не могу!

К счастью двери автобуса открываются, и я вываливаюсь на холодную улицу. Глотаю морозный воздух ртом. На язык ложатся сизые крупинки и тут же тают, оставляя странное, чуть солоноватое, послевкусие.

Огромное здание городской больницы с обманчивым гостеприимством манит жёлтым светом горящих окон. Здравствуй, очередной день!

Глава 19.

- Ох, и достал меня твой кавалер,- разразилась возмущениями Наталья, стоило мне показаться на пороге сестринской.

Моим кавалером медицинский персонал нашего отделения называл старика Бориса Григорьевича, лежащего в девятой палате с острым гастритом. И как все больные с таким диагнозом был крайне раздражителен. Своё недовольство всем подряд, дед выражал резко, громко, не стесняясь в высказываниях. Соседей по палате старик называл дураками и вонючками, лечащего врача- напыщенным индюком, а сестёр и санитарок - недотраханными курицами. Но больше всего, он злился по поводу невозможности принять душ. Когда ему сообщили, о поломке душевой кабины, старик орал так, что сбежались сёстры с других отделений.

- Почему я должен вонять! – кричал он, тряся жидкой седой бородкой.- Безобразие! Позор!

В итоге, старику было позволено каждый вечер спускаться на нижний этаж, где располагалось хирургическое отделение, для приёма водных процедур. Но несмотря на это, старик продолжал ворчать, и благоволил лишь ко мне, по каким –то, лишь ему ведомым причинам.

- В твоих глазах печаль, а на лице усталость, - однажды сказал мне Борис Григорьевич, когда я вошла в девятую палату, чтобы сделать укол. – Ты чужая здесь, девочка.

- Я везде чужая, дед, - ответила я тогда машинально, так как старалась попасть в вену.

- Не может такого быть, чтобы везде, - сказал старик, вздрогнув, когда игла проткнула плоть. – У каждого человека есть место на планете, где он свой, где даже воздух будет для него, целебным. Вот только не всякий за свою короткую жизнь успевает это место найти.

Коллеги, вальяжно расположившись на протёртом и продавленном диване, потягивали суррогатный кофе из огромных керамических кружек. В воздухе висел горьковатый кофейный дух, и мне тоже невыносимо захотелось присоединиться к этим крупным женщинам в белых халатах, чтобы так же, как и они болтать ни о чём, тянуть горячий напиток из кружки и наслаждаться теплом и светом помещения. Но нет, дела сами, без моего участия делаться не будут.

- Ты сегодня выходишь в ночную, - с нарочитой небрежностью проговорила Кируся, шумно отхлебнув из своей кружки.

Пальчики, с острыми, розовыми, блестящими ноготками, нетерпеливо барабанили по вьющимся лианам от ручки до золоченого ободка. Лицо постовой сестры, круглое, будто блин, с узкими, словно щёлки, глазами, широкими скулами и крупным губастым ртом, готовилось расплыться в глумливой улыбке. Её товарки, Александра и Степанида, крупные, грудастые настолько, что пуговицы халата едва застёгивались, сжав с обеих сторон тощее, измученное диетами, тело Кируси, с готовностью, светящееся в глазах, с интересом ожидали моей реакции.

Информация, до моего, ещё не проснувшегося, сознания дошла не сразу. Непонимание сменилось с начала растерянностью, а потом, гневом и обидой. Да, в отличии от деловых от ушей до пят баб, у меня никаких планов не было. Я хотела просто купить немного масла, предварительно постояв за ним в длинной очереди, приготовить что-то на ужин и завалиться спать. А теперь, всему этому не суждено сбыться.

- Я отпросилась. Мне эта ночь ох как нужна! –Кируся мечтательно закатила глаза, одновременно, облизывая блестящие губки розовым язычком.

- Мне она тоже нужна, - проговорила я, чувствуя, как голос дрожит от напряжения, как всё внутри сжимается, готовясь к взрыву.

Почему я думала, что жизнь без солнечного света приемлема для меня, что смогу свыкнуться с постоянным холодом и темнотой, что легко приспособлюсь к самостоятельной жизни? Я физически ощущала, как с каждым днём, проведённым в суровом Амгроведске, силы покидают меня. Постоянная слабость, желание принять горизонтальное положение, тяжёлые ночи и беспросветные унылые дни, всё это выматывало, иссушало.