- Заметь, прошмандовка, - взвизгнул Насибуллин, мигом теряя свою вальяжность, слова об отце его явно задели за живое. – Я старался быть вежливым. Но по- хорошему, сброд, подобный тебе не понимает. Завтра ты вылетишь из этой больницы с треском, а может, и на болота отправишься. К утру решу, что с тобой делать. А сейчас- пошла вон!

По девичьи тонкая рука повернула рычажок, и комната вновь наполнилась лязгом, грохотом и лаем.

- Вонючий козёл! – рявкнула я, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.

Меня трясло от возмущения, от осознания своей беспомощности и силы, незаслуженной силы и власти этого пижона. Вот, что чувствовали мои одноклассники, когда оставались после уроков, когда дежурили в классе не по очереди, а по моему велению. Ненависть, глухая, чёрная, выжигающая изнутри сидела в их душах. Они улыбались мне и ненавидели, вели беседу и ненавидели. А я, принимала всё за чистую монету, думала, что меня уважают, восхищаются мной. Точно так же считает и этот пижон.

Подойдя к счётчику, я нажала на красную кнопку, предназначенную для аварийного отключения электричества во всём отделении. Коридор окутала ночная тьма. Лишь тусклый свет уличных фонарей и магазинных вывесок робко рассеивал сгустившийся мрак. Спокойной ночи, пациенты терапевтического отделения! Спокойной ночи Насибуллин!

Глава 20.

Борис Григорьевич умер тихо, во сне. Черты его лица разгладились, словно старик помолодел, остекленевшие глаза с равнодушием смотрели в потолок. Соседи по палате, угрюмые, напряжённые и напуганные сидели на своих койках, старательно отводя взгляды от кровати, где ещё совсем недавно лежал ворчливый живой дед.

За всю свою жизнь, я ни разу не видела трупов. И думала, что если мне доведётся наткнуться на умершего, а при работе в больнице это неизбежно, то у меня начнётся истерика. Но, вопреки моим ожиданиям, я отреагировала на смерть пациента довольно спокойно. Перед глазами висел текст «Справочника постовой сестры», зачитанного мною до дыр. Эту старую книжонку, с промасленными, пожелтевшими страничками подарила мне соседка Фаина. И я просиживала над этим подарком все свободные вечера, стараясь не обращать внимание на шум в коридоре, пьяные вопли и звон бьющейся посуды.

И вот сейчас, перед моим внутренним взором раскрылась одна из этих пожелтевших страниц, с масляным пятном по середине.

Действия мои были чёткими, голос твёрдым, а сердце холодным. А, может быть, мне это лишь казалось? Но, тем не менее, я не стала рыдать, бояться прикоснуться к телу, мои внутренности не сжались в рвотном спазме. Подготовка трупов к передаче их в морг, являлась ещё одной моей обязанностью.

Пока я фиксировала нижнюю челюсть, раздевала умершего, искала дежурного врача, для констатации смерти, организовывала изоляцию трупа, не заметила, как пришло время сдавать пост новой смене.

Я сосредоточилась над казенным серым бланком, в который, необходимо было внести наименование личных вещей умершего, для передачи их родственникам. Может быть по этому, и не заметила приближения заведующей отделения и её нарочитого покашливания.

- Чем это вы таким интересным занимаетесь, что не обращаете внимания на появление руководства? – спросила она, поджав свои аккуратные, пухлые губки.

Голос Юлии Александровны звучал чётко, холодно и ровно, но в миндалевидных тёмных глазах бушевала, с трудом подавляемая, ярость.

- Составляю список личных вещей умершего, для передачи родным, - ответила я, поднимая голову.

Свежее личико заведующей окрасилось румянцем, два пистолетных дула её глаз уставились на меня в упор. Обычно, Юлия Александровна уделяла мне столько же внимания, сколько мусорной урне, стоящей за дверью. Я была лишь мелким винтиком в отлажено работающем механизме, одна из многих, такая же, как все. И меня подобное отношение вполне устраивало. Так что же случилось? Откуда взялась эта неприязнь, граничащая с желанием пристрелить?

- Все её ждут, а она, видите ли, занимается здесь ерундой! – голос заведующей достиг высокой октавы, поднялся под потолок и обрушился прямо на меня потоками холодной воды.

Кокон моего спокойствия, в котором я всё это время прибывала, лопнул, как мыльный пузырь, и на смену ему пришли и гнев, и обида, и отчаяние.

- Вы вообще слышали, что я вам сейчас сказала?- проговорила я, ощущая, как звенит от напряжения мой голос, как дрожат руки. – У вас в отделении умер больной. И это, по вашему, ерунда?

Осознание того, что Бориса Григорьевича больше нет, и удивило, и напугало. Ещё вчера он угощал меня апельсинами, говорил о внуке, ходил курить.

- Немедленно идём! – взвизгнула она, ни чуть не стесняясь больных, вышедших из своих палат, в ожидании завтрака. – Дисциплина в нашем отделении, явно, страдает!

Юлия Александровна круто повернулась на каблуках и зашагала по коридору. Мне ничего не осталось, как последовать за ней. Только теперь я отметила, что заведующая не сменила обувь, а так и протопала в сапогах, халат не застёгнут, а волосы торчат, выбившись из хвоста, словно их забыли расчесать, после снятия шапки. Вероятно, заведующая торопилась, к тому же, была чем -то до крайности, встревожена. Но вот чем? Что такого могло произойти, раз она лично решила явиться за мной?

Гадать пришлось не долго. Стоило нам войти в актовый зал, как мой взгляд наткнулся на болотные усики Насибуллина. Он сидел в первом ряду, нервно подёргивая маленькой, для мужчины, ступнёй, обутой в резиновый шлёпанец.

- Наконец - то все в сборе, - с облегчением выдохнул пузатый главный врач нашей больницы.

Его я видела только раз, при поступлении на работу. Глубоко посаженные глаза начальника встревожено бегали, нижняя губа подёргивалась, а руки, с толстыми, словно сардельки, пальцами, то и дело теребили галстук. В зале висело напряжение и нервозность, воздух был, словно наэлектризован, вот-вот затрещит.

Не оставалось никаких сомнений, по какому поводу меня позвали, так же, как и иллюзий, что вчерашняя выходка сойдёт мне с рук.

Колени мои начали мелко подрагивать, а в груди и животе разлёгся огромный питон, кольца которого сжимали мои внутренности сильнее и сильнее, с каждой минутой.

Самодовольный взгляд Насибуллина скользнул по мне, не предвещая ничего хорошего.

- Присаживайтесь, Юлия Александровна, - пробасил главный врач, делая жест в сторону кресел, и, тем самым, давая мне понять, что я, как преступница, буду стоять перед всеми.

- Итак, - начал он. – Сегодня поступила жалоба на мед. сестру Кузнецову от Артура Эдуардовича Насибуллина. Кузнецова нанесла оскорбление его чести и достоинству, а потом, отключила электричество во всём отделении, и тем самым, вызвала поломку дорогой музыкальной техники. Давайте, дорогие коллеги, вместе разберёмся с этим вопросом. Кузнецова, чем вы можете объяснить своё поведение.

Язык прирос к нёбу, в горле образовался комок, перед глазами, издевательски, заплясали чёрные точки. Это был мой шанс, единственный шанс оправдаться. Потом, когда напряжение в зале достигнет своего апогея, меня никто не станет слушать. Несколько пар глаз воззрилось на меня. Злорадные и испуганные, равнодушные и укоряющие, и ни одного сочувствующего.

Усилием воли, я заставила себя заговорить. Рассказала и о шуме, и о требованиях больных, и о моей просьбе отключить центр, и о том, что всё это может подтвердить санитарка Елена Юрьевна.

- Неправда, - несмазанными петлями скрипнула санитарка сидящая на галёрке. – Артур Эдуардович тихонечко слушал музыку, я, ещё к нему вошла, пол в палате освежила, ведь пыль –то всё равно летит, а так свежо, хорошо, и спать Артуру Эдуардовичу будет удобно. Ну, так вот, музыка играла, да, приятная такая, тихая. А она, вошла и давай орать…

- Вопиющее безобразие! Какой ужас! Гнать таких медиков из больницы! Позор! – кричали на перебой коллеги, в том числе и старшая.

- Не врите! – крикнула я, едва сдерживая слёзы обиды и бессилия, но куда там?

Белые халаты пылали праведным гневом. Каждый пытался доказать Насибуллину, как он возмущён моим поведением. А мальчишка, с удовлетворением сытого крокодила, смотрел на меня, покусывая ноготь большого пальца.

- А ещё, - ободрённая всеобщим вниманием продолжала Елена Юрьевна.- Кузнецова берёт взятки с пациентов. Она из девятой палаты вынесла пакет полный апельсинов. Наверняка это Иванов дал ей за то, чтобы она заставила Артурчика Эдуардовича выключить музыку.

- Кошмар! Какой позор! Артур Эдуардович, вы только не расстраивайтесь! – заголосила вновь толпа.

Пижон расстроенным никак не выглядел. Он продолжал подёргивать ножкой и ухмыляться. Затем, прикрыв рот узкой ладошкой, зевнул.

Дождавшись, когда вопли немного стихнут, я решила использовать ещё один козырь.

- Больная Степанова подтвердит, что правду говорю я. Она громче всех возмущалась по поводу музыки.

- Степанова здесь, - звонко отчеканила заведующая. Ядом в её голосе можно было бы отравить сотню крыс.

- Ничего подобного, - робко проблеяла та, что так ретиво подскочила вчера к моему столу. От её боевого настроя не осталось и следа. – Вся наша палата спала, и никто ничего не слышал.

Женщина, испуганно косясь на спину Насибуллина в клетчатой рубашке, высморкнулась в цветастый носовой платок.

- Вот они, апельсины! – победно провозгласила старшая, поднимая над головой прозрачный пакет с оранжевыми фруктами.

Все опять завопили, предлагая наказать меня, как можно строже. Я же, с тоской смотрела на злосчастный пакет, ощущая сладковато- кислый привкус на языке. Теперь мне было глубоко наплевать, что коллектив видит, как бегут слёзы, оставляя горячие дорожки на щеках, как вздымается грудь, в последней попытке сдержать рыдания, как трясутся руки. Апельсинов было жаль, глупо по-детски.