- Уважаемые коллеги! – главному врачу пришлось повысить голос, чтобы перекричать толпу. – Артур Эдуардович собирается подать свою жалобу на нашу больницу в приёмную СГБ…

Сидящие в зале взвыли, но уже не грозно, а жалко, как воют больные бездомные собаки. Я с мрачным удовлетворением, сквозь пелену слёз, вглядывалась в побледневшие лица тех, кто только что, был готов меня четвертовать. Тут же. Почти у всех присутствующих затряслись подбородки, головы втянулись в шеи.

- Простите нас, Артур Эдуардович, -робко блеяли одни.

- Но мы же ни в чём не виноваты, - увещевали другие.

Ну, а Насибуллин, развалившись в кресле, наслаждался произведённым эффектом.

- В то время у тебя мог быть только один реципиент, а сейчас их тысяча, и каждый пытается укусить побольнее, - ещё совсем недавно сказал мне Борис Григорьевич. Как же он был прав? Да чем этот пижон лучше вампиров? Вторые, хотя бы пили кровь, чтобы не заболеть. А этот, питается энергией страха, человеческой беспомощности, нежится в потоках лести, пьёт людское унижение и отчаяние, словно сладкий нектар.

- Сыночек, миленький, - взмолилась Елена Юрьевна. – Ну уж пожалей ты нас, нерадивых.

- Почему мы должны страдать по вине этой идиотки! – разрезая, словно нож, гул других голосов, вскричала Юлия Александровна.

Главный врач, багровый, будто спелый редис, снял галстук и протёр им широкий лоб, покрытый крупными каплями пота.

Вдоволь натешившись всеобщим страхом и подобострастием, Насибуллин встал со своего места и повернулся лицом к залу. Воцарилась тишина. Пижон окинул сидящих снисходительным взглядом, покачал маленькой головкой на хрупкой тонкой шее. О, с каким удовольствием я бы сжала на ней свои пальцы! И давила бы так, давила, до мертвенной синевы на этом наглом лице, до беспомощных хрипов.

- Я прощаю вашу больницу, - провозгласил он, вызвав общий вздох облегчения. – Но считаю, что виновные должны быть наказаны.

- Конечно! – обрадовано воскликнул главный врач. - Я сию же минуту уволю Кузнецову…

- О нет! – пижон взмахнул изящной ладошкой, прерывая зарождающийся словесный поток главного врача. - Увольнение- это слишком просто. А цель, Великого триумвирата и СГБ какая?

- Воспитать дисциплинированное, трудолюбивое общество, - как по волшебству в один голос произнесли белые халаты.

- Совершенно верно, -одарил всех своей лучезарной улыбкой Насибуллин,- Я предлагаю, лишить Кузнецову зарплаты. А заработанные ею деньги, перечислять мне на карту. Ведь должна же она возместить мне ущерб.

- Сколько стоит ваша музыкальная установка? – поняв, что ему больше ничего не грозит, главный врач перешёл на деловой тон.

Насибуллин назвал сумму, и я похолодела от ужаса. Пять месяцев тяжёлой, выматывающей работы, не приносящей никакого дохода. А что делать с комнатой, за которую нужно платить? А маслом, молоком и творогом, который нужно постоянно покупать?

- Если ваша сотрудница уволится, то я дам ход своему заявлению, вам это ясно?

Прищуренные глаза пижона уставились на огромный живот главного врача. Начальник утвердительно закивал, желая поскорее избавиться и от Насибуллина, и от чувства собственной неловкости, и от всей этой ситуации в целом.

Общага встретила меня звоном посуды, детским плачем, громким смехом соседей, запахом дешёвых сигарет, нестиранных пелёнок и варящихся щей.

Пройдя в свою комнату, я подняла пыльную половицу под кроватью, где хранила свои сбережения. Что тумбочке, что кривому шкафу доверять свои деньги было,таким же безумием, как и таскать их повсюду с собой. Пересчитав содержимое матерчатого кошелька, я обессилено растянулась на грязном полу, вдыхая запах пыли, позволяя волнам отчаяния и безысходности накрыть меня. Оставшихся денег могло хватить лишь на оплату комнаты, а это значило, что мучительная смерть от амгрянки мне обеспечена. Во рту привкус бессонной ночи, лицо в прыщах, руки в цыпках. Как же я устала от всего этого! От въедливого запаха общаги, впитавшегося в кожу и волосы, сколько не трись мочалом, от пронизывающих Амгроведских ветров, от неопрятных соседей, от больницы и необходимости выполнять неинтересную, рутинную работу, от простаивания в очередях за молоком… Хотя, Насибуллин избавил меня от этого. Воспоминания о доме и родителях нахлынули, обрушились цветным водопадом ярких картинок. Я дома. Кофе в фарфоровых чашечках, стопка оладий на столе, отец в шёлковом халате с газетой в руках, мамины руки, такие юркие и умелые, намазывают на кусок хлеба икру. Красные шарики- икринки блестят в свете лампы. Мерно тикают часы, в доме пахнет уютом и покоем. Я в школе. Гвалт детских голосов, запах жвачки, бумаги и духов. Ветер раскачивает рыжие гривы клёнов и тополей, дождь бороздит квадрат окна, бегущими по стеклу водяными дорожками. Сердце бьётся от осознания того, что я влюбилась. Мне нравится ощущать себя влюблённой, нравится скрывать от всех вокруг свою тайну, от всех, кроме Аришки. Мы шепчемся, хихикаем, строим планы и мечтаем. А с деревьев падают и падают кленовые звёзды. Они, мёртвые, отторгнутые деревом, сорванные ветром, но ещё горящие, прилипают к асфальту, ложатся на рябящую поверхность луж. Было ли всё это со мной, или приснилось? А может, я сплю сейчас? Прозвонит будильник, оповещая меня о том, что пора подниматься в школу. Или тёплые губы Харвальда коснутся моей щеки, и я открою глаза в залитой Далерским солнцем комнате.

Я зажмурилась, потом открыла глаза. Но чудо не произошло. Всё та же убогая обстановка моего жилища, те же звуки и запахи, доносящиеся из коридора, то же сизое небо за окном и та же проблема, дамокловым мечом, висящая надо мной. И пока этот самый меч не обрушился на мою бедовую голову, в виде лопающихся сосудов и внутренних органов, нужно действовать, а не сидеть на грязном полу, наматывая сопли на кулак.

Глава 21.

- Я больше не могу смотреть на это безобразие! – рявкнула Фаина встав напротив меня и уперев руки в бока.

Ночная Фаина разительно отличалась от дневной. И если в течении дня соседка расхаживала по общежитию в помятом застиранном спортивном костюме, с бледным лицом, опухшими веками и нечёсаной головой, то к вечеру происходило преображение. И вот сейчас, обдавая меня густым душным ароматом своих духов, передо мной стояла женщина- вамп, роковая, убийственно- красивая, сексуальная. Глаза цвета спелой вишни смотрели строго и пронизывающе, ярко- красные губы недовольно кривились, белоснежная блуза с неприлично- глубоким декольте контрастировала с чёрной, как ночь блестящей гривой волос.

- Это что, я тебя спрашиваю? – длинный смуглый палец с острым, усыпанным блёстками ногтем, ткнул в тарелку с растворимым супом, которым я на данный момент давилась.

- Растворимый суп с горохом и зеленью, - пробурчала я, мужественно глотая, опостылевшую, омерзительно- воняющую массу.

Фаина укоризненно покачала головой и тут же брезгливо, словно увидела дохлую крысу, покосилась на газетный лист, лежащий рядом.

- Хочешь стать грузчиком, наладчиком оборудования на амгропереробатывающем заводе или охранником тюрьмы? Подруга, поверь, эта работа не для хрупких женских плеч.

Кроваво- красные губы растянулись в злой ухмылке.

- Если в скором времени не найду ничего подходящего, то попробую сменить пол, иначе сдохну от амгрянки или цинги.

Мой пищевод упорно не желал пропускать гадкий суп в желудок, и решив больше не издеваться над своими внутренними органами, я отодвинула злосчастную тарелку.

- От отравления ты помрёшь раньше чем от какой либо болезни, -плюхаясь на диван рядом со мной проговорила соседка.

- Знаю, - ответила я.

За стеной комнаты орал телевизор, с кухни доносилась залихватская пьяная песня, в душевой плакал ребёнок, не желая мыться.

Мы молчали. Фаина что- то обдумывала. Я же, устав от бесполезных мысленных рассуждений смотрела на рыжего усатого таракана, резво ползущего по цветам на старых, посеревших от сырости, обоях.

Ох уж эти синяки на шее! Такие ровные, словно отпечатки чьих-то сильных, безжалостных пальцев. Каждое утро начиналось с оплакивания очередного участка моей кожи, завоеванного новым поцелуем амгрянки. Одного лишь месяца вынужденной строгой диеты хватило для того, чтобы болезнь смогла подобраться ко мне. И теперь я жила в ожидании следующих, весьма болезненных и пугающих своей необратимостью и неизбежностью симптомов. Мысли об амгрянке сопровождали меня повсюду, и в душном салоне автобуса, и в шумных коридорах больницы, и в мучительные ночные часы, когда лёгкую дымку зарождающегося сна, грубо сминает когтистая лапа страха. Мне чудилось смрадное дыхание смерти, и порой, хотелось просто поскорее покончить со всем этим, сбросится с крыши, или, растянувшись на холодной сизой глади местного снега, замёрзнуть.

- Ты ничего не найдёшь, - вздохнув. Сообщила Фаина. – В Амгроведске нужны специалисты, учителя, врачи, юристы. Работать в нашей дыре, образованные люди не желают. Зато полным - полно тех, кто готов устроиться посудомойкой и уборщицей. Ты же девочка взрослая, сама всё понимаешь. Так что не валяй дурака, а собирайся. Познакомлю тебя с Миланой.

- Предлагаешь мне стать проституткой?

С трудом, вытолкнув из себя это слово, я густо покраснела. Немигающий взгляд соседки обжёг призрением.

- Дура! – выплюнула она.

Цепкие пальцы Фаины оттянули ворот моей рубашки, обнажая шею.

- Я никогда не смогу пойти на это. Я не так воспитана.

Голос мой звучал неуверенно, по телу растекался стыд, липкий, горячий, с горьковатым привкусом. Но кроме стыда в груди распускал лепестки страх, страх потерять себя, упасть на самое дно и больше не подняться, сгинуть в зловонном болоте.

- Сдохнуть хочешь, - разъярённой кошкой зашипела соседка. – На твоей шее синяки! У тебя лопаются сосуды, ты ещё не заметила? Амгрянка уже началась! Но вместо того, чтобы предпринимать действия по спасению своей никчемной жизни, твоя тупая голова размышляет над вопросами : «Прилично- не прилично»!