— Из сосновых иголок, шишек и кой-какой травы, — тут же отчитался Остер Кинн.

— Что-то ты темнишь, друг мой любезный, — поцокала языком индианка. — Это не кое-какая трава, а сон-трава. Вернее, ее разновидность.

— Сон-трава? — хором переспросили Таймири и Сэй-Тэнь.

— Конечно, она утоляет голод и всё такое. Но от нее засыпаешь.

— Что, даже от малюсенькой ложечки? — не поверила Таймири.

— Именно. Через полчаса будешь храпеть без задних ног, — сурово подтвердила индианка.

Сэй-Тэнь решила не дожидаться, пока пройдет полчаса, и широченно зевнула.

Капитан занервничал. Если заснуть на земле — то проснуться можно и в клыкастой пасти тигра. А то и не проснуться вовсе!

— Что сидим? Что сидим? — затараторил он. — Нужно быстро искать укрытие или какую-нибудь верхотуру. Свистать всех наверх!

Горе-повар разворошил хворост и раскидал затухающие ветки, чтобы костер не разгорелся снова. Поставил на ноги сонливую Сэй-Тэнь и вылил суп, который, по счастью, больше никому попробовать не привелось.

Все как-то позабыли об индейце. А Кривое Копье молча тащил туши убитых тигров, молча слушал разговор у костра, хотя ему так хотелось вставить словечко-другое. Если ты молчалив, тебя вроде как и не существует. На тебя не обращают внимания, тебя не хвалят за удачно ввернутую шутку, тебя даже не ругают! Сейчас Кривое Копье мечтал лишь о том, чтобы его хорошенько отругали. К тому же, сестра вечно упускает из виду очевидные факты.

— Что делать с дикими кошками? — спросил он своим низким мелодичным голосом.

Сборы тотчас отложены, взгляды обращены в его сторону, кадр остановлен.

— Ты нарушил обет! — в ужасе воскликнула Эдна-Тау.

— Как я могу молчать, если не было сказано главного? У нас есть два тигра. А это ведь пища на многие дни!

***

Прошло совсем немного времени с тех пор, как они покинули стоянку. Эдна Тау рассказала, что ближе к окраине массива растет могучий кедр, известный также как страж леса. Он ветвист и высок.

— Куда выше нашего Кривого Копья, — заметила она, щурясь от полуденного солнца. Все зашлись дружным смехом. Кривое Копье смеялся тихо и смущенно.

— Если запалить рядом с деревом сухие ветки, на нем можно будет отлично переночевать, — сказал он, когда остальные отдышались.

Индейцы не понаслышке знали, что огромные белые тигры больше всего на свете боятся огня.

Таймири и Сэй-Тэнь клевали носом, спотыкались на каждом шагу и время от времени подремывали на плече могучего и энергичного Остера Кинна. Капитану постоянно мерещилось, будто за ним кто-то крадется, потому что Кривое Копье волок позади охотничьи трофеи. Шкуры шуршали, как шуга на реке, и шорох нагонял на Кэйтайрона страху.

Эдна Тау щедро кормила Остера Кинна индейскими баснями. Тот кивал, посмеивался, и было видно, что ему ужасно хочется отдохнуть, отлежаться где-нибудь в тенистой роще. Стволы у сосен из кофейно-коричневых сделались красными, как насыщенный каркаде. Небо тоже отчего-то разрумянилось, хотя до вечера было далеко. Минорис упорно избегала философа и старалась, по возможности, держаться рядом с Таймири и Сэй-Тэнь. Диоксид ее, конечно, со своей философией не преследовал, но окажись он поблизости, непременно завел бы разговор о каких-нибудь Декартах или Зенонах. И тогда прощай свободная жизнь! Он и сам, наверное, прекрасно догадывался, какой притягательной силой обладают его речи.

Минорис избрала для себя иную науку — с неожиданными выводами и непредсказуемыми результатами. Наука жизни любому по плечу, потому что, как игла, пронизывает всё существование человека. Сегодняшний урок, например, убедил Минорис в том, что индейцы незлопамятны и легко прощают обиды. Как это, должно быть, приятно — прощать. Отпуская горечь, мы становимся невесомыми, точно ветер, и в сердце заново разгорается заря радости.

К закату добрались до кедра. Он был испещрен глубокими бороздами от корней до самой макушки и так крепко впивался в породу адуляра, словно хотел превратить камень в воду. Под его широкой кроной мог бы поместиться целый шатер, а ветви вполне бы выдержали нескольких белых тигров. Остер Кинн с грехом пополам соорудил из подручных материалов хлипкую веревочную лестницу и закинул конец на верхний сук.

— Дамы вперед!

Сэй-Тэнь подтолкнули, и она неохотно полезла на дерево. По большей части, ей было всё равно, развалится эта лестница или нет. Одной ногой она стояла на шаткой, ненадежной ступеньке, а другой — в мире сновидений.

«Вот ведь соня, — подумала она, забравшись на ветку. — Весь поход дрыхну, как рыба-дремалка в заливе Волн».

Под Таймири лестница скрипела, извивалась угрем и угрожала рассыпаться на части. Папирус на перекладинах едва держался — цеплялся потными руками, выгибался дугой и сообщил, в итоге, что дальше нижней ветки подъем не осилит.

— Смотри, поджаришься там, как тушка на вертеле, — беспардонно предупредил его Остер Кинн. Сам он решил переждать ночь на земле.

Кривое Копье развел у кедра (как раз под той веткой, где устроился Папирус) большой костер и принялся жарить мясо. Оно потрескивало, пузырилось жиром и издавало весьма приятный аромат. За соседними деревьями голодно порыкивали, однако не показывались на глаза хищники. Огонь держал их на расстоянии. Ближе к полуночи, правда, два крупных тигра вышли на поляну и стали зловеще кружить рядом с кедром, помахивая кончиками хвостов.

Эдна Тау отлаживала свой лук и точила стрелы. Остер Кинн стоял на страже с факелом, похлопывал в кармане кисет с толченой корой, которая теперь заменяла ему табак, и ощущение близкой опасности было для него как дурман.

А на разлапистом дереве, окутанная облаком хвойных запахов, спала Таймири. И снилось ей, будто скачет она верхом на невиданном звере. У этого зверя волнистая грива, шерсть точно бархат и длинные, стройные ноги.

Раскинулись впереди желтые поля, пробежала сбоку зубчатая стена темно-зеленого леса, и снова — поле. Лежит — лениво колышет колосьями на тонких стеблях, а зверь всё мчится и мчится, как будто манит его незримая, заоблачная цель. За пухлыми, как вата, облаками, синеет небо. Чужестранное, совсем без прожилок. Одни облака похожи на взбитые сливки. Разлетаясь мелкими лоскутками, они вновь собираются в стайки. Другие — покрупнее — как дворцы.

— Остановись, подожди! — кричит Таймири. — Я никогда еще не видела такой красоты!

И вдруг, словно из-под земли, вырастает перед нею гора — исполинский утес цвета морской волны. Он вонзил свою вершину прямо в небесную синь, а подножием загородил горизонт.

Таймири спешилась, а тварь, которая мечтала обогнать ветер, унеслась по ниве прочь. В прозрачной глубине утеса медленно расцвело прекрасное лицо женщины, и она заговорила:

— Я страдаю. Твои люди — народ этой бесплодной земли — колют меня штыками, ранят и дробят мою плоть. Мое тело мертвеет, крошится, и я угасаю…

— Ты не можешь угаснуть, — возразила Таймири. — Ты прожила уже слишком много, чтобы погибнуть теперь.

— Залежи лунного камня обнаружены. Долго им не продержаться. Люди алчны, — вздохнула гора. — Я выбрала тебя, потому что твое сердце свободно от ненависти и в нем нет жажды наживы. Если почернеют все мои отпрыски, им уже никогда не стать деревьями. Спаси меня! Останови убийц!

— Да я бы с радостью, но как?

— Смотри в корень…

Вспыхнуло солнце, и его лучи разбежались по лесу, украсив золотыми подвесками каждый ствол и каждую крону. Один солнечный зайчик бесцеремонно уселся у Таймири на лбу.

— Привидится же такое! — пробормотала она и, перевернувшись, чуть не свалилась с дерева.

— Сонное царство, подъём! — гаркнул снизу Остер Кинн.

— Чего разорался? — сипло проговорила Сэй-Тэнь. — И без тебя муторно.

— Еще бы! Столько спать — кому угодно муторно сделается, — обиженно заметил тот. — А что, кстати, снилось?

— Море.

— О-о-о! Я бы и сам не прочь, чтобы мне море присни…

— Каменное.

Тут Остер Кинн прикусил язык, потому как, по соннику индейцев племени Знойной Зари, каменное море означает крупные неприятности.