— Никогда в жизни ничего подобного не видела! — продолжала Сэй-Тэнь. Она спустилась к костру, где, пошатываясь, сидел на корточках Кривое Копье. — Волны из гальки и ни капли воды. Эти волны вползают на берег с таким скрежетом, что хочется умереть. Я всю ночь напролет вынуждена была стоять на безлюдном пляже, под серым небом, и слушать кошмарное громыхание прибоя!

— Ну а я, — передразнил Остер Кинн, — вынужден был всю ночь напролет стоять с факелом у кедра и слушать кошмарное рычание тигров. Еще неизвестно, что хуже.

— Спасибо тебе, защитничек, — шутливо пихнула его Сэй-Тэнь. — И индейцам нашим спасибо. Если бы не вы, не видать бы нам рук… И ног. И всего остального.

Кривое Копье покивал-покивал — да и завалился на бок. Эдна Тау только хмыкнула. Ближе к рассвету она пустила в тигров пару стрел, и те сочли за благо убраться.

Стали завтракать. Добрую половину своего шашлыка Остер Кинн сжевал в один присест. Философ, как истинный аристократ, ел мало и медленно, а Папирус брезгливо заметил, что у зловредных тигров и мясо, скорее всего, зловредное.

Капитан голоса не подавал. Он с утра был не в духе и отмалчивался, как будто принял эстафету у индейца. Все друг на друга смотрели немножко косо, и только Остер Кинн выглядел бодрым, жизнерадостным и приставал к друзьям с добавкой порций.

Когда пришло время определиться с дальнейшей дорогой, у Эдны Тау и Кривого Копья возникли разногласия. Отойдя в сторонку, брат и сестра принялись бурно совещаться. Объяснялись они на немом языке жестов. Индеец ратовал за то, чтобы пойти по проторенной тропинке и не подвергать путников лишним рискам. Пластилиновое лицо Эдны Тау менялось на глазах — она была решительно против.

«Ты что же, хочешь, чтобы наши бледнолицые товарищи покинули массив, не увидев главной достопримечательности?! — возмущалась она. — Пройти через столько опасностей и сдаться в конце — это не по-индейски. Это даже не по-мужски!»

Сначала Кривое Копьё артачился, как мог, но, в итоге, уступил. Куда ему тягаться с сестрой!

Таймири рассеянно разглядывала рисунок пепла под ногами.

«Что если мне привиделся вещий сон? — размышляла она. Странная фраза об отпрысках, которым уж никогда не стать деревьями, сильно ее смущала. — Но, с другой стороны, какой здравомыслящий человек будет искать истину во снах? Тетушка Ария всегда говорила, что придавать значение снам нелепо. А если я не права, то пусть мне сейчас упадет на голову шишка!»

Внезапно кедр зашелестел, расшумелся под невесть откуда прилетевшим ветром — и наподдал Таймири по-своему, по-кедровому. Ее буквально обстреляло шишками. Большие и маленькие, колючие и твердые, они посыпались сверху, как град.

***

Выбранная индейцами тропа была на удивление просторна и проходила по самым живописным местам. Вот уже который раз Сэй-Тэнь замечала вдалеке зеленую шапку горы. Гора, покрытая лесом? Не похоже. Обман зрения? Как бы ни так! Уж кто-кто, а Сэй-Тэнь своим глазам доверяет. Тогда что это может быть? Она нетерпеливо подергала Эдну Тау за край пончо.

— Великая вершина! Лунным Изумрудом называется, — почтительно отозвалась та. — Такой же адуляр, только зеленый.

Остер Кинн мимоходом упомянул, что зеленые горы на планете чрезвычайно редки.

Три дня кряду шагали они по массиву. Тропа петляла и вилась меж сосен, и с нее непременно открывался какой-нибудь завораживающий вид: то берег сверкающей на солнце, безымянной речушки, то грохочущий в отдалении водопад, то таинственная, мрачная пещера. А над всем этим великолепием то и дело выныривал изумрудный колпак горы.

Кривое Копье болтал, точно заведенный, зато капитан по-прежнему хранил молчание. Эдна Тау сказала, что и сама она порой не прочь помолчать, потому как с языка иной раз такое слетает, что кажется, будто наглотался песка.

— Наверное, поэтому великие умы в нашей команде столь неразговорчивы, — со смехом откликнулся Остер Кинн. — Капитан соорудил чудо-яхту, а философ… ну, он и есть философ.

— В молчании заключена целительная сила, — проронила Сэй-Тэнь. И все в этот миг затихли. Угомонился даже Кривое Копье. Вождь никогда не говорил ему, что молчать полезно.

— А давайте пару куплетов исполним, — не выдержала тишины Эдна Тау. Она знала и на ходу могла сочинить много боевых песенок. Этими песенками пользовались в племени для отпугивания диких тварей. Не дожидаясь одобрения, индианка начала:

— Лук и стрелы наготове,

Воин стойкий — верный воин!

Братьев много — враг один.

Вместе тигра победим!

Лук и стрелы наготове,

Лук и стрелы — мысль и слово.

Ждет нас враг непобедимый.

Сдашься — будешь невредимый.

А не сдашься — будет сеча,

В этой сече изувечат,

Покалечат, рассекут,

Но не сломят дух…

— У-ух! — завершил эту странную песню Остер Кинн.

И тут все услышали плач. Не то плач, не то мяуканье. Звуки исходили как будто из-под земли. Хотя, может статься, лесное эхо опять взялось за старое. Кэйтайрон рванулся было с места, но Остер Кинн заградил ему дорогу.

— Осторожней, так могут плакать детеныши диких кошек!

Путники присмирели и насторожились.

— А что если это ребенок? — неуверенно предположила Сэй-Тэнь…

[3] Денежная единица страны Лунного камня

Это действительно оказался ребенок. Остер Кинн бережно вынул его из углубления между корнями сосны. Младенец заливался слезами и был весь красный от натуги.

— Видно, кто-то нам его подбросил, — сказал Кэйтайрон, наклонившись над свертком. — У-тю-тю!

— Никаких «у-тю-тю», пока не поест, — строго распорядилась Сэй-Тэнь. — У него, вон, и простынка вся в прорехах. А ну, давайте его сюда!

— Какая-то заботливая мамаша решила принести своего сыночка в жертву лесным обитателям, — пошутил Остер Кинн. — А он достался нам. Где, спрашивается, справедливость?!

Ребенок плакал навзрыд. Уж и укачивали его, и поили водой из фляжки, а успокоить всё никак не удавалось.

— Малышам есть о чем печалиться, — задумчиво изрекла Таймири. — «Не хочу взрослеть!», «Не хочу учиться!», «Не хочу серых будней!».

— Ерунда. По-моему, он просто наделал в штаны, — сказала Эдна Тау.

Остер Кинн решил проверить пеленки на предмет нежелательных выделений.

— Фи! Ну и вонь! — высказался он. — И что же нам теперь делать?

— Ясное дело, перепеленаем, — презрительно нахмурилась Сэй-Тэнь. — Твоя рубашка вполне сгодится.

— Эй! Я так просто не дамся! — запротестовал тот. Однако уже через несколько минут он стоял, оголенный по пояс.

В рубашке Остера Кинна малыш сразу почувствовал себя защищенным и лет эдак на десять повзрослевшим, потому что от прежнего владельца рубашка впитала не только запахи, но и немного храбрости, и даже кое-какую смекалку. Смекнув, что опасность позади, ребенок тотчас крепко уснул.

Грязную пеленку отдали Таймири — чтобы поменьше рассуждала и не витала в облаках.

— Чего кривишься? — сказала Сэй-Тэнь. — Дойдем до ручья — постираешь.

— А почему бы просто не бросить эту гадость здесь?

— Тигры учуют, пойдут по следу, — шепнула Эдна Тау. Краем глаза она заметила в простынке крошечный обрывок сосновой бумаги — лескры. Лескру умели изготавливать только в племени ненавистных Бурых Року. Люди Знойной Зари частенько получали от них свертки лескры с предупреждениями, угрозами и объявлениями войны.

Однако на сей раз послание было несколько иного содержания.

— Окружите лаской. Ритен-Уто, — прочитала индианка тоном, выражающим крайнее неодобрение. — Это в их духе — бросать детей.

— В чьем духе? — не уразумел Остер Кинн.

— В духе Бурых Року, — проворчала Эдна Тау. — Их женщины живут исключительно ради собственного удовольствия. Если ребенок не нужен, его выкидывают, как мусор. Обычно тигры даже косточек не оставляют. Но в нашем случае — исключение. Мать, очевидно, не хотела бросать малыша. Ее вынудили.

— Негодяи! — процедил Остер Кинн. — Ну, мы им покажем! Вырастим из крохи богатыря! А?