— Неа, никаких. Прави-ители Тми все ум-ме-ерли, — зевнула я и укуталась плотнее в покрывало из шкур, — мир Тми в запустении. Только чудища скачут.

— Значит, все зря… — старик погрустнел, — но и у нас многое изменилось… Красная Смерть по всей стране… Империя теряет саму себя. Все братья ушли к Апри, я один… Недоброе время, недоброе… Но слава Апри, вы живы и… а, Двойка!

Глядя мне за спину, Феррик перешел на другое наречие. Я обернулась — и закашлялась. Отвар расплескался, обжигая пальцы. Боги, ну что за день!

В дверях стол высокий че… нет, не человек. Человекоподобное существо. Собственно человека напоминали лишь очертания тела и кисти рук. На коровьей голове с широким лбом сидело две пары глаз: человеческие смотрели вперёд, пара бычьих — вбок. Отполированные рога закручивались подобно высокой причёске. Светлая кожа — или шкура? — лоснилась в отблесках камина. Из-под подола полотняной рубахи виднелась пара копыт.

Существо заговорило хриплым низким голосом, рублеными и наверняка неправильными фразами. Впрочем, их с Ферриком диалог длился недолго. Поклонившись, существо удалилось.

— Да, трое их всего осталось, — старик вздохнул, — старая Двойка вот, да пара телят… а взрослых и сильных воспитанники, кто выжил, с собой в горы увели… да… да… хотя правильно, да. Я один, мне много не надо, а без кадаргов в горах слишком тяжело, слишком… Хотя на всё воля Апри… и Красная смерть… на всё, на всё…

Бормотание стало неразборчивым. Феррик резко встал и пошёл в дальний угол комнаты, к золотому диску с восемью острыми лучами, перед которым висела лампада. Опустившись на колени, старик начал вертеть в воздухе руками, словно рисуя круги, подвывать и бить поклоны, раскачиваясь всем телом.

Вот манеры! Хотя… он же мог и сбрендить, с трупами-то общаться. Сам сказал, братья отправились к Апри — местному божеству, видать. И всей компании — слуга-уродец, даже три. Немудрено с катушек съехать.

— Брат Феррик? — громко позвала я, кутаясь в покрывало.

Молчание. Пришлось отогреваться дальше, слушая потрескивание дров и бурчание в желудке.

Скоро получеловеческое существо принесло еду: хлеб из грубой муки, мягкий сыр, сушеные плоды с запахом пыльных камней. Больше хотелось мяса, но просить не стала — всё равно местного наречия не знаю, а знаками не объяснить.

Несмотря на скудность, пища оказалась сытной. Стоило утолить голод, как усталость взяла своё. Полудрёма закрыла веки, перепутала мысли, расслабила тело. Перед тем, как погрузиться в сон, я с грустью подумала, что месть снова откладывается. Но что сделаешь? Пересижу здесь, ногу подлечу, и домой. За это время как раз посылка домарширует на место сбора…

Стоп! Ящером оно перебубнись! Чем стариканы расплачиваться-то будут?! Я ж так и не оставила указаний, куда казну перепрятала! То, что пропала со связи — ничего, не впервой, а вот с деньгами нехорошо получилось. Совсем нехорошо. Так что лечиться, срочно лечиться, и бежать обратно — восстанавливать династию.

И убивать.

***

Дни тянулись, словно кишечник из пленника, который твердо решил, что не выдаст тайн своего войска. Холод, сырость, темнота — вот три главных составляющих мира Мерран. Затмение, так поразившее меня в первый день, длилось уже две декады: как пояснил Феррик, застилало солнце не луна, а соседняя планета.

— Великий Апри сейчас борется с Великой Тьмой Атума, — объяснял Феррик, косясь на золотой солнечный диск, что висел в каждой комнате в восточном углу, и хватаясь за такой же медальон на шее, — сие есть великое таинство, человеческому глазу недоступное и разумом непостижимое. Но только от нас, от молитв наших зависит, одумается ли Темный Атум, или же ринется в последний бой, и упадёт на Апри. И прогневается великое светило, и сожжет нас, недостойных, яростными лучами своими…

— А если не сожжет, то обычно что?

— Что, что… выйдем из перигелия, планеты разойдутся, Открытие праздновать будем, — отвечал старик, мгновенно теряя религиозный пафос, — покрывало только помогите свернуть, умоляю. А то мне тяжело, а кадаргам в храм заходить недолжно…

Должно, не должно. Монастырь есть монастырь: всё по уставу. Почти как в армии. Всё размеренно, всё предсказуемо. Солнцеслужения четыре раза в сутки — полдень, полночь, и рассвет с закатом. Тихо, спокойно, никто никого не убивает. Песни красивые. Одно плохо — Феррик при любом удобном случае рассказывал, как светило «отдает свою горящую плоть во тьму космоса, даруя тепло и свет нам, недостойным слугам его, и всепронизывающие лучи его испепеляют врагов его, а всесогревающий диск его оберегает и оплодотворяет мир его…». И ладно бы просто рассказывал, так ведь ждал ответов и очень удивлялся, когда не получал их. Вообще, старик то и дело принимал меня за кого-то, кого он знал давным-давно, и все эти годы желал увидеть вновь. Но разобраться в бредовых фразах я даже не пыталась — слишком много было вокруг нового, чтобы ещё чужими глюками заморачиваться.

Мир Мерран и сам по себе походил на один большой глюк. Например, получеловек Двойка и двое её младших собратьев оказались не особым видом животных или расой, а переделанными людьми. Обычай такой: был человек — преступник там, или инвалид — и нет человека. Вместо него — слуга-кадарг. Отменное здоровье и ноль мозгов. Верх умственных способностей — откликаться на данное имя и выучить несколько рецептов повседневных блюд. И никаких воспоминаний о прежней, человеческой, личности.

В плане жизни без воспоминаний я кадаргам завидовала. С самого первого дня в Мерран мне начали сниться кошмары. Бесконечные погони по коридорам и лестницам. Осколки, кровь, тела, простыни. Пламя, которое так просто вызывать пальцами. Раз! Из ладони рвалось разрушение. Огонь сжирал всё, всё, всё: измученную маленькую Ками, ошмётки матери, исковерканное тело отца. «Смерть Проклятым», неслось из глубин памяти. «Смерть палачам», отзывались тени. «Моя очередь», кричали со всех сторон. И смеялись, смеялись, смеялись…

Каждое утро я вскакивала с колотящимся сердцем, в холодном поту. Распахивала окно, дышала ледяным ветром. Затем одевалась — штаны и рубаха грубого полотна, шерстяные, меховая тога в пол, сверху монастырский балахон — и шла на кухни, готовить себе завтрак и экспериментировать с пламенем в непривычно плотном пространстве.

— Куда грабли суёшь, козлина стаеросовая! — кипятилась я, если рядом оказывалась кадарга Двойка с ведром воды, — не твоего ума дела! Вали жратву варить!

Поскольку ругалась я на сетерском, слуга не понимала ни слова. Зато понимала интонации и отходила, обиженно мыча.

По-хорошему говоря, опыты стоило проводить в другом месте, но я тупо боялась затеряться в огромном монастыре, и — чем тьма не шутит — замерзнуть насмерть. Кухни же были весьма просторными и главное, теплее любых других нежилых помещений. Ещё здесь не росла цветочная плесень и хищный мох. Зато водились червекрысы — противные на вид и приятные на вкус существа.

— О, пресветлая госпожа! Как же вы… что же вы… у нас ведь свежайшая рыба… — истерил Феррик каждый раз, как видел, что я отлавливаю крыс на мясо, — так же нельзя! Эта пища слишком груба для вас!..

Объяснить старому монаху, что от непривычной пищи по имени «рыба» у меня расстройство желудка, я так и не смогла. Пришлось выслушать несколько лекций о «неподобающих трапезах». Дело кончилось бы крупной ссорой, если бы Феррик не увидел её.

Я привыкла таскать с собой два кинжала. Обычно это были прабабкин, с камнями-вензелями-гравировками, и отцовский, боевой, но почерневший. Первый привычно расположился на ноге, а вот второй пришлось заменить на хороший кухонный нож, которым пользовалась чаще, как более крепким. При этом для разделки червекрыс лучше подходило тонкое и гибкое лезвие «фуфырки».

Когда однажды Феррик пришел пообщаться, а точнее, с очередной «инспекцией»-морализаторством, и увидел, чем я разделываю добычу, старика натурально чуть не хватил удар.

— Нарна… о боги… это же Нарна… Апри раздаёт великую милость даже ничтожной твари… — Феррик бухнулся на колени, не сводя глаз с моей «фуфырки», — истинная кровь, истинная… Апри… Нарна… Пресветлый клинок…