В этой обстановке жадной погони за деньгами и властью развертывается ожесточенная социальная борьба. Силы, которые ведут эту борьбу, выступают в лирике Солона достаточно определенно. Их две: с одной стороны, богатые и знатные, те, кто располагал властью и поразительным богатством, «великие мужи» (10,3), «более могущественные и превосходящие силой» (25,4: оσοι δέ μείζους και βίαν άμείνονες), которые губят полис; с другой — демос. Солон сравнительно редко употребляет те социальные термины, которыми пестрят элегии Феогнида (см. ниже), но характеристика борющихся сторон у него очень яркая. Именно к первым относятся слова о людях с надменным разумом. Они пресыщены множеством богатств (4,6), дающих возможность вести роскошную жизнь (14,1 сл.). В их руках сила и деньги (5, 3; ср. 14, 7).
Труднее решить вопрос о том, кого разумеет Солон под демосом. Термин δήμος, как известно, многозначен[391].
У Геродота, например, он употребляется для обозначения: 1) народа в противоположность царю; 2) простого народа в противоположность высшим классам[392]; 3) в политическом смысле — афинского народного собрания[393]; 4) демократического государственного устройства; 5) единиц местного самоуправления — аттических демов[394].
Можно ли в стихотворениях Солона отождествлять демос с теми, о ком говорит поэт, рисуя известную картину полного порабощения бедняков (3,23)? Многие из них идут на чужую сторону, проданные в рабство, влача позорные цепи (24,3 сл.). Мать — черная Земля, прежде рабыня — ныне свободна. Солон вернул в родные Афины многих проданных на чужбину, бежавших от долгового рабства (24,9 сл.) и забывших родную речь. Он освободил также в Аттике находившихся в позорном рабстве и трепетавших перед своими господами. При ближайшем рассмотрении приходится ответить отрицательно на поставленный выше вопрос.
Слово «демос» мы встречаем в произведениях Солона 9 раз, прилагательное δημόσιος — 2 раза. Присмотримся, в какой связи употребляется этот термин. В одном из фрагментов (5,1 сл.) говорится о том, что Солон предоставил демосу достаточно прав (γέρας), не отнимая у него почета, но и не давая лишнего. Демосу здесь противопоставляются те, кто владеет силой и поразительным богатством. Далее следует известное сравнение позиции автора с тем, кто своим могучим щитом прикрывает и тех и других, не давая ни той, ни другой стороне несправедливой победы (5, 5–6), кто, как столб на спорном поле, стоит на меже (25,8–9). Ту же противоположность между демосом и мужами, губящими город, мы находим и в 10, 3–4.
Солон ставил себе в заслугу, что он сдержал демос, чего не сделал бы другой на его месте (24,22; 45,6). Положение демоса сильно улучшилось благодаря деятельности Солона (25,1 сл., упрек в неуместности стремлений демоса?). Демос имеет вождей, которые заслуживают, с точки зрения поэта, сурового порицания. Солон в сильных выражениях клеймит хозяйничанье этих вождей, их наглость (υβρις), ненасытную жажду богатства, несправедливые деяния, в результате чего всему государству грозит неизбежное бедствие, злое рабство, междоусобная брань, которая погубит много юных жизней. Далее автор прибавляет: «подобное зло творится в демосе». Обычный перевод этого выражения (έν δήμο>) — «в родной земле»[395]. Но противопоставление (μεν…..δέ) скорее относится не к словам έν δήμο) и γη αλλοδαπή, а к словам έν δήμω и τών δέ πενιχρών[396]. Таким образом, в состав демоса не входят эти бедняки, проданные в рабство в чужую землю или же изнывавшие под игом рабства на родине (24,14). Демос — свободные граждане, не принадлежавшие к высшему классу, — очевидно, в значительной мере городское население. Раздоры и столкновения происходят, по словам Солона, на улицах «мпоголюбимого города» (3,21–22). К этому демосу обращены и горькие упреки автора по поводу того, что неразумие граждан дало возможность тирану захватить власть (10,3–4).
Мы не должны представлять себе демос VI в. до н. э. как массу обнищавших, задавленных нуждой и произволом знати людей. Трудно думать, что эта масса бедняков, только что освободившаяся от рабства или от тяжелой зависимости, дружно и упорно требовала бы самых радикальных реформ — передела земли и уничтожения долгов, которых, кстати сказать, и тиран, якобы поддерживаемый этой массой (Plut., Sol., 13), так и не провел. Нельзя предполагать, что уже в этот ранний период имущественная дифференциация привела к наличию таких партий, как всемогущая знать, обладавшая легендарными богатствами, и неимущий πλήθος, подобный πλήθος`у IV в.
Мы не можем не прийти к мысли, что демос и в это время не стоял на самой низкой ступени в современном ему обществе, что подобно тому, как в V в., в период его господства, знатные роды продолжали находиться на исторической авансцене, а много ниже демоса, с точки зрения государственного и частного права, стояли метеки и рабы, так и в VI в., помимо демоса, вступившего в борьбу с аристократией, можно обнаружить другой слой населения, находившийся в гораздо худшем положении, чем масса афинского гражданства. В Аттике раннего периода это были зависимые люди, стоявшие на грани рабства, те бедняки (πενιχροί), жалкое положение которых так живо изобразил Солон.
Там, где Солон выходит за рамки города и говорит о положении «Черной земли» (24, 5), перед нами не борьба партий, но угнетение имущими беспомощных бедняков.
В третьей элегии Солона (Эвномия) и в фрагменте 24-ом речь идет о двоякого рода явлениях. Во-первых, говорится о том, что происходит в городе. Действующие лица — демос или «горожане», их вожди. Обстановка в городе напряженная: демосу грозит порабощение[397], междоусобная война, в которой может погибнуть много юных жизней[398]. Во-вторых, поэт касается положения бедняков, проданных в рабство «в позорных оковах» или находящихся в рабском состоянии у себя дома[399]. Различие в том, что в 3-й элегии изображается невыносимое положение в государстве и указывается выход из него — Эвномия (господство права), а в 24-ом фрагменте поэт оглядывается на то, что он совершил, и обрисовывает свою трудную позицию между борющимися сторонами (24,27: он подобен волку, окруженному многими псами).
Можно ли предполагать, что большая часть крестьянства превратилась в эту полностью экспроприированную массу должников, продававших своих детей в рабство и самих превращавшихся в рабов, что, «кроме разоряемых, порабощаемых и порабощенных крестьян, существовала все более уменьшавшаяся прослойка свободных крестьян, владевших еще своим наделом»[400]? Можно ли думать, что только сисахфия Солона создала слой средних (или мелких) землевладельцев, «становящихся с этого времени социальной опорой афинского полиса»[401]? Но ведь эти свободные крестьяне (даже и после реформ Солона) должны были быть озабочены лишь тем, как бы удержаться на своем наделе, как бы не поддаться гнетущей силе ростовщиков-землевладельцев. Где же было им думать об участии в политической жизни, о борьбе против всемогущей знати?
Положение освобожденных от рабства не могло измениться в такой мере к лучшему в течение нескольких десятилетий после выступления Солона, так как знать продолжала занимать господствующее положение, продолжала сохранять многие свои привилегии. Иначе говоря, демос состоял не столько из бедных и находившихся еще недавно в полной зависимости от знати земледельцев, вроде того, о котором говорится в «Афинской политии» (16, 6) и который, обрабатывая каменистую почву своего участка, получал от него только «горе и муки», или из батраков, но скорее преимущественно из городского населения, хотя отнюдь не из «городского пролетариата»[402], а из торговцев, ремесленников различных категорий и различного имущественного положения, составлявших заметную часть населения Афин, а также из землевладельцев хоры, не принадлежавших к знати, но и не входивших в категорию πενιχροί.
Собственно, для вывода относительно численности должников-землевладельцев у нас нет твердой основы. Правда, Солон говорит, что «Мать-Черная Земля» была рабыней прежде, ныне же свободная, что он снял с нее долговые камни, поставленные во многих местах (24,6: όρους άνεΐλον πολλαχη πεπηγότας), что он вернул на родину многих (πολλούς) проданных в рабство должников и пр., но этого, как нам кажется, недостаточно, чтобы сделать вывод о порабощении большей части сельского населения, о его чуть ли не поголовном разорении. Ведь перед нами поэтическое произведение со всеми присущими ему средствами художественной изобразительности, притом появившееся в разгар политической борьбы и проникнутое горячим убеждением в правильности позиции автора. К характеристике положения той или иной из противных сторон приходится подходить очень осторожно, не считать заранее, что она полностью соответствует действительности.
Далее. Слова πολλάχη или πολλοί еще не дают нам права рисовать ту картину беспощадного разорения крестьянства, какую мы находим в некоторых исторических работах нового времени. Можно было бы сказать, что приведенная фраза относительно долговых камней (οροι) подходила бы и к характеристике положения в IV в. (от которого до нас дошло больше 200 долговых камней, составлявших, конечно, только часть тех, которые были поставлены[403]). Однако и для этого времени у нас нет данных, чтобы говорить о полном разорении (не говоря уже о порабощении) земледельцев. Да и вообще для предположения о том, что процесс экспроприации земли у крестьян дважды происходил (с решающим результатом) в одной стране на протяжении всего только двух веков, едва ли есть достаточное основание. Это не значит, что следует отвергнуть сообщения источников относительно древнеаттического долгового рабства: они заслуживают самого тщательного рассмотрения (см. ниже).