Некоторым отходом от этого единства представляется лишь известие о стремлении к разделу земли, поскольку оно как будто свидетельствует о том, что дело шло не только об отмене долгов. При таком понимании мы имели бы для требований радикальной партии (согласно обычному взгляду — диакриев) формулу, совпадающую с радикальными демократическими лозунгами IV в. и эллинистической эпохи: аннулирование долгов и передел земли (γρεών αποκοπή καί γης αναδασμός). Но как раз этот пункт в истолковании Аристотеля и внушает серьезные сомнения.
В конце 28-го фрагмента Солон говорит: «Я не напрасно трудился, мне не нравится как совершать что-либо силой тирании, так и то, чтобы «худые» имели равную долю с благородными в тучной родной земле» (23, 19–21). В толковании этих стихов обычно следовали Аристотелю. Солон выражал, согласно этому распространенному мнению свое неодобрение равному разделу земли. Мы не находим подтверждения такому пониманию в самом стихотворении. Вспомним содержание той его части, которая дошла до нас.
В начале стихотворения— саркастическое введение, слова, вложенные в уста одного из противников реформатора. Солон — не глубокомысленный, не мудрый человек: он не принял счастливого жребия, который давало ему само божество. Можно ведь дать содрать с себя шкуру и погубить весь свой род за один день власти над Афинами, который должен принести изобилие и богатство (23, 5–6). После лакуны Солон говорит уже от своего лица, что он пощадил родину и не запятнал себя тиранией и насилием. Но наиболее важной для социальной истории VI в. является последняя часть, где поэт говорит о тех, кто пришел пограбить с надеждой найти великое богатство, с мыслью о том, что законодатель проявит суровый нрав и осуществит их надежды. Они ошиблись и теперь бросают на него косые взгляды, как на врага.
В этой части он продолжает развивать ту же мысль о борьбе двух сил, что и в некоторых других фрагментах[526]. Естественно ожидать, что в конце стихотворения поэт коснется обеих крайностей, противником которых он выступает, а не одной только. Это мы действительно и находим. Солон отвергает принцип равной доли (ίσομοιρία), а с другой стороны, он противник тирании. Следовательно, в части стихотворения, не приведенной ни Аристотелем, ни Плутархом, ни Аристидом, там, где стояло οι μεν, речь, вероятно, шла о тех, кто побуждал Солона к тирании; ср. начало стихотворения, стк. 5–6: тот, кто это говорит, не является человеком из демоса, ведь претендовать на власть мог один из вождей, а не рядовой афинский гражданин. Тогда становится понятным и противопоставление в конце фрагмента: насильственная власть тирана и равное положение в отечестве благородных и «худых».
Каково значение термина ισομοιρίа? Едва ли его можно истолковать как лозунг передела земли, как призыв к использованию ее в равной доле знатью и демосом. Если в VI в. или даже позднее происходили демократические движения, сопровождавшиеся переворотом в имущественных отношениях, то результатом их никогда не был равный раздел земли, но всегда изгнание знати и захват ее земель победившим демосом. Никакой программы уравнительного раздела мы не встречаем.
Когда афиняне, например, одержали победу над халкидянами на о-ве Эвбее, они захватили землю гиппоботов и поселили на ней 4000 клерухов. Сиракузские гаморы были изгнаны демосом и киллириями. Богачи на о-ве Наксосе также подверглись изгнанию[527]. Поэтому нельзя думать, чтобы при Солоне даже радикальные группировки могли выдвинуть лозунг уравнения во владении землей. Слова Солона лишь еще раз говорят о его промежуточной позиции: он выступал противником как жадных стремлений к власти со стороны «вождей», так и уравнения в политическом отношении «благородных» и «худых».
Думать, что Солон, говоря о «равной доле», мог иметь в виду требования радикальных кругов, стремившихся к земельному уравнению, подобному тому, которое якобы когда-то в Лаконике провел Ликург, нет оснований. Для Аттики единственным и весьма сомнительным известием по вопросу о разделе земли, как мы видели, является рассматриваемый стих Солона. Что касается легенды о Ликурге, то представление о нем как о преобразователе аграрных отношений возникло значительно позднее, когда действительно происходил процесс быстрой концентрации земли в немногих руках, когда родились проекты радикальной земельной реформы, а далекий образ великого спартанского законодателя приобрел новые черты: его стали представлять как реформатора, установившего имущественное равенство, призвавшего «искать превосходства в доблести»[528].
Именно под таким углом зрения Плутарх сопоставляет Солона и Ликурга[529] и пишет о стремлениях демоса, оставшегося недовольным, по его мнению, тем, что Солон не произвел раздела земли и не «установил полного равенства жизненных условий». Но очевидно, что такая точка зрения может характеризовать скорее радикальную программу времени упадка Греции, чем архаическую Аттику. Хотя Плутарх еще до рассказа о реформах Солона говорит о трех партиях — диакриев, педиэев и паралов[530],— основную движущую силу борьбы у него составляет противоположность «богатых» и «бедных». И у него мы находим категорическое утверждение, относящееся, однако, не к земле (как у Аристотеля), а к людям: «Весь демос оказался в долговой кабале у богатых». Эта фраза напоминает характеристику положения римского плебса у Ливия (Liv., II, 29, 8): totam plebem aere alieno demersam esse.
Впрочем, изображение массы населения отличается у Плутарха некоторой двойственностью. С одной стороны, он пишет о зависимости всего народа от богатых, о «бессилии толпы», с другой, этот народ (бедные) выступает у него как волнующаяся и осознающая уже свою силу масса, легко поддающаяся подстрекательству демагога, нуждающаяся в сдерживании, так как иначе она может привести в смятение государство.
Плутарх перечисляет отдельные разряды демоса, оказавшиеся в тяжелом положении: 1) гектеморы, которые у него тождественны с фетами, т. е. батраками, работавшими за плату; 2) несостоятельные должники, порабощенные кредиторами (αγώγιμοι), оставленные в Аттике или проданные на чужбину; 3) должники, сами продавшие своих детей; 4) бежавшие из-за долгов за пределы государства; 5) «наиболее многочисленные и наиболее сильные», решившиеся действовать заодно и освободить несостоятельных должников. Таким образом, в сообщении Плутарха гектеморы — не арендаторы (как у Аристотеля), они отличаются от должников и не составляют всей массы демоса, как в «Афинской политии».
В рассматриваемой нами биографии Солона мы находим 25 выдержек из стихотворений Солона. Эти цитаты приводятся Плутархом по разным поводам и имеют неодинаковое значение. Одни из них должны характеризовать Солона как человека: его отношение к богатству, к «мудрости» (σοφία), к поэзии[531]. Плутарх отмечает известный примитивизм натурфилософских воззрений Солона, как, впрочем, и всех других «мудрецов» того времени, за исключением Фалеса[532]. Другие выдержки даются в связи с биографией Солона (выступление по поводу Саламина, путешествия в Египет и на Кипр, Солон в старости)[533]. Две краткие выдержки характеризуют сисахфию[534]. Остальные отрывки из стихотворений Солона, в том числе и не очень к месту приведенная цитата из пятого фрагмента, приуроченная почему-то к вопросу об участии народа в судах[535], привлекаются для выяснения двух вопросов: отношения Солона к борющимся сторонам и к тирании[536].
Для Плутарха на первом плане социальная борьба, непримиримая противоположность между богатыми и бедными, картина печального положения государства, в котором эта борьба дошла «до высшей точки» и привела в конечном счете к тирании. Автор сосредоточивает главное внимание на том, что являлось основной проблемой социальной истории Греции с IV в. до н. э. и до времени Плутарха.
Разбирая известия «Афинской политии» и биографии Солона и отмечая их субъективизм и односторонность, их тесную зависимость от взглядов авторов и состояния общества, в котором они жили, мы не хотим, конечно, сказать, что в основе этих известий о печальном положении малоимущих земледельцев нет ничего достоверного. Рассмотрев долговое право архаической Аттики, мы можем прийти к заключению, что в поздней традиции отразились отдельные стороны этого права, воспринимавшиеся, правда, под углом зрения уже современной юридической практики. В какой-то мере эта традиция соответствовала действительности VII–VI вв., когда по соседству с имениями богатых аристократов находились участки часто бедствовавших и оказывавшихся в зависимости (вероятно, различного характера) от них «соседей» (πελάται). Но уже в историографии IV в. и тем более позднее эта традиция подверглась переработке и обобщению: теперь уже оказалось, что вся земля находилась в руках немногих, что весь демос был на положении арендаторов (Аристотель), что весь демос находился в личной кабале (Плутарх), что он требовал передела земли и т. д.
Сисахфия ликвидировала личную кабалу и улучшила положение освобожденных кабальных, но едва ли можно думать, что она совершенно изменила направление развития и превратила большую часть населения страны, состоявшую из массы неоплатных должников, лишившихся права распоряжения своей землей или даже самой земли, в сильное крестьянство. Пахари, виноградари, садоводы и огородники, умевшие использовать каждый клочок малоплодородной земли, по-прежнему должны были тяжелым трудом добывать себе средства к существованию. После Солона и это население хоры постепенно приобщается к политической жизни и образует составную часть афинского демоса.