Парень, видимо, полностью смирился со своей участью и успокоился. С ними обычно всегда так после тяжелой нервотрепки. Они выныривают из ада, и, хотя и стоят на краю пропасти, им кажется, что все позади. Больше не задают вопросов. Нет больше громких голосов и слепящего света. Ругани и угроз. Повсюду улыбки и дружелюбие, все тихо-спокойно.

Ну вот, ты поступил «правильно», видишь? И возможно, что это и в самом деле правильно, но все равно плохо. Виновен ты или не виновен. Трудновато затянуть веревку у человека на шее: законы за сотни лет, прошедших со времен пыток в башнях замков, выплыли на свет Божий и стали препятствием. Ныне, не имея возможности преступить закон, не породив при этом хаос беспредела, люди изобрели «чистосердечное признание», за которое дается награда. Награда таким, как Клинтон, взыскующим «правды» за счет глубокой «неправды». Признание своей греховности: вот единственный критерий, по мнению Клинтонов. Законы поменялись, а люди нет. Так они и влачат свое существование во мраке; указуя перстом на падших, подбрасывая хворост в костер инквизиции и оживляясь при первом запахе крови.

...У окна стоял маленький радиоприемник. Стол был завален фруктами, сластями и чипсами, да еще стопка комиксов фута в два высотой. Когда я вошел, он читал их, с трудом перелистывая страницы, так как держал в одной руке кока-колу, а в другой банан.

Продолжая почитывать, он отвечал мне рассеянно, явно не интересуясь происходящим. Сейчас с ним было все в порядке. Чудесным образом он задержался на краю бездны. Ему не хотелось ни вспоминать прошедшее, ни заглядывать вперед.

Он поинтересовался родителями: отчего они не приходят его навестить. Я сказал, что им хотелось, но я их отговорил. Они очень расстроены. Это будет тяжело для всех.

— Ну, — беспечно протянул он, — может, и правильно. Лучше им пока подождать.

Он перевернул страничку, одновременно жуя банан и попивая коку. Я спросил:

— Подождать чего, Боб? Твоего приговора или когда ты выйдешь из психушки?

— Чего?

— Послушай, Боб! Боб!

— Ну? — раздраженно протянул он не глядя. — Ну, я слушаю, слушаю.

Я выхватил у него книжку и отшвырнул ее. Банан полетел в мусорную корзину, за ним последовала и вода. Он закричал:

— Эй! Вы что тут...

— Заткнись! Я задаю вопросы, ясно? Я задаю вопросы, а ты отвечаешь, когда спрашивают. Понятно, Боб? Я тебя спрашиваю!

Что-то неясное промелькнуло в его глазах. Он кивнул подавленно.

— Ну так вот. Вопрос первый: почему ты соврал тогда, во время нашего первого разговора?

— Соврал? Ничего я не врал.

— А кому ты врал? Прекрати, выплюнь сейчас же! Ты мне сказал, что не убивал Джози Эдлман, а прокурору сказал, что убил. Так где же правда?

— Ну, я... ну, мистер Клинтон говорил...

— Да плевать, что он там говорил. Гроша ломаного не стоит. Мне ты соврал? Убил ты девчонку?

Он потряс головой:

— Не-а. Конечно, нет.

— Значит, ты соврал мистеру Клинтону. Если не наврал мне, то наврал ему. Правильно, Боб? Правды две не бывает. Если мне ты сказал правду, то ему неправду. Так?

Он остановился в нерешительности.

— Ну так как?

Он вздрогнул:

— Ну, понимаете, у меня все спуталось. Я хотел ему сказать правду, но запутался. Он ведь говорил: может, это было так, а может, вот этак. А я сказал: наверное, так и было. Я запутался совсем. Поэтому сказал ему правду, так же как он сам говорил.

— Понятно. Ему ты сказал, что убил Джози и что это правда, а мне — что не убивал и что это тоже правда.

— Ага. Это...

Я шлепнул его по губам. Со стуком влетел надзиратель. Я ему велел убираться:

— Я тут из клиента душу вытряхиваю, и не мешайте!

— Я должен сообщить мистеру Клинтону!

— Ступайте! Идите пройдитесь и не торопитесь назад!

Он хлопнул дверью и, конечно, не вернулся. Клинт понимал, чем я занимаюсь, и у него не было возражений. С некоторыми вариациями, и, естественно, с противоположной целью — я выполнял в точности ту же работу, что и он.

Я подвел парнишку к раковине, твердя ему, что нечего кричать: я всего лишь пытаюсь ему помочь, и он когда-нибудь скажет мне за это спасибо. Слегка подтрунивая, пока он не начал понемногу улыбаться, помог ему сполоснуться.

— Ну вот что, милый мой, — начал я. — Давай-ка начнем по-новому. Теперь больше нас никто не запутает, да?

— Н-нет, сэр.

— Ты ведь не убивал Джози?

— Нет, сэр. Думаю, что... Нет, сэр.

— Ты сказал мне правду. Мистеру Клинтону ты сказал неправду.

— Да, сэр.

— В полдень ты был на площадке для гольфа. И незадолго до, и несколько позже тоже.

— Да, сэр.

— Мистер Клинтон что-нибудь тебе обещал за признание? Ну, типа: скажи, что ты убил Джози, и мы тебя отпустим?

Он поколебался.

— Ну, что-то вроде. Он сказал: будешь вести себя честно, и я тоже буду; что он знает, что я на самом деле не хотел этого, и что все это была просто ошибка, и что он не думает, что кого-то накажут за...

— Но впрямую он тебе ничего не обещал?

— Впрямую вроде нет. Но мне показалось...

Я кивнул и раскрыл портфель. Он спросил:

— Мистер Коссмейер, так что же они...

— Да ничего. Ничего они не сделают. Только говори правду, и все будет нормально.

Я вытащил из портфеля толстую пачку фотографий и, разложив их в три ряда на постели, кивком подозвал его.

— Боб, это сделано во время аэрофотосъемки с вертолета. Снимали эстакаду, каньон, Твой дом и то, что вокруг него, и потом по прямой до поля для игры в гольф. То есть все места, где ты прошел...

Он посмотрел вопросительно.

— Ну, конечно, на снимках все очень мелко — имей это в виду, — однако вошло все. Все деревья, и опоры электропередач, и прочее. Посмотри и постарайся поточнее показать путь, которым ты шел.

Он склонился над снимками. И через секунду оглянулся на меня:

— Они не... они не в том порядке. Можно мне их разложить?

— Ты уверен? Ну, давай разложи правильно.

В действительности снимки представляли собой одну целостную картину, которую я разделил и намеренно перемешал.

Он разложил их минуты за две. Это, разумеется, еще ничего не подтверждало, но, по крайней мере, я почувствовал некоторое удовлетворение. Значит, он там был совсем недавно. Я дал ему карандаш, и он прочертил свой путь. И сделал это очень быстро. Может, подумал я, даже слишком быстро?