— Просто прекрасно, пастор Бен. — Засранец-суперзвезда встает и выходит из комнаты, как будто весь мир смотрит на него, а не только я и его брат.

Как только он скрывается из виду, Бен смотрит на меня.

— Мне действительно очень жаль. Он... — Глубоко вздыхает. — Временами с ним трудно иметь дело. Ну, большую часть времени.

Я ухмыляюсь, пожимаю плечами и споласкиваю посуду, чтобы занять руки.

— Не переживай, со мной все в порядке.

— Уверена? Потому что если ты передумаешь или…

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

— Что?

Пастор заходит на кухню.

— Мой брат – раб своих низменных инстинктов, и я не исключаю, что он попытается... попытается... э-э... — Он потирает затылок.

— Соблазнить меня?

Выражение его лица становится кислым и извиняющимся.

— Мне очень жаль, но да. Его моральный компас указывает в другом направлении, чем у людей, с которыми ты, вероятно, привыкла иметь дело.

Я вытираю руки полотенцем.

— Если ты думаешь, что это правда, то ты недостаточно времени провел с моей соседкой по комнате, Эшли. — Ох, как бы ей это понравилось! — К счастью, мой моральный компас надежен, так что тебе не о чем беспокоиться.

Я никогда не буду заниматься сексом с Джесси Ли. Думаю, что это заставляет большинство девушек чувствовать себя использованными. Нет уж, спасибо.

— Знаю, что ты не поведешься на это, поэтому ты была идеальным вариантом для его водителя. Кстати, Дэйв не упоминал об этом, но он удвоил сумму, которую я тебе плачу, и оставит тебе машину.

— Удвоил? — Я в просто в восторге.

Черт возьми, я буду зарабатывать больше двадцати долларов в час, плюс мои деньги в «Пирогах и блинах», и машина... я смогу открыть сберегательный счет! Неплохо для двадцатичетырехлетней.

Я хмурюсь.

Я уже не ребенок.

ДЖЕССИ

— Не знаю, док, может, в этом нет ничего такого. А, может, есть. — Я лежу на кровати брата, одетый в джинсы и футболку, скрестив ноги и сложив руки на животе. — Его мертвое, безжизненное тело кружилось и кружилось, пока он, наконец, не исчез в глубокой, темной загробной жизни в канализации. Не думаю, что я когда-нибудь оправлюсь.

Когда не слышу немедленного ответа доктора Ульриха, поворачиваюсь и вижу, что он смотрит на меня поверх своих крошечных докторских очков. Это пятый день моей ежедневной терапии, час в день, когда я рассказываю о своем детстве, чтобы точно определить, почему я пью... вернее пил.

Экстренное сообщение — потому что я люблю этот вкус. Потому что мне нравится, как творчески я себя чувствую, когда под кайфом. Потому что упиться в хлам помогает мне уснуть, отключиться от мира хаоса, который кружится вокруг меня. Не должно быть глубокой темной причины, почему люди делают то, что они делают. Может быть, они делают это потому, что им это нравится.

Напечатайте это в своих гребаных медицинских журналах.

С долгим, раздраженным вздохом он снимает очки и трет глаза.

— Если ты планируешь поправиться, тебе нужно начать относиться к нашим сеансам более серьезно.

— Я отношусь к ним серьезно.

Нет, это не так. Эти девяносто дней — пустая трата времени. Я просто делаю то, что мне говорят, чтобы вернуться к нормальной жизни.

— Твоя мертвая рыбка, когда тебе было семь лет — не то, что я бы назвал судьбоносным событием.

Вообще-то я соврал, что мне было семь лет. А еще соврал, что это была моя рыбка. Она принадлежала Бену, и это ему было семь лет. Он плакал, когда ему нужно было смыть в унитаз своего лучшего друга Финса. Бэнджи всегда был слабаком.

— Это ужасно субъективно, док. То, что ты не видишь в этом изменения жизни, не значит, что это не так для меня.

— Если ты хочешь и дальше отнимать у меня время, то я не против. Мне платят в любом случае. — Он снова надевает очки и что-то записывает в свой кожаный блокнот.

— Так вот, а потом мне дали мясной рулет, и мама только после того, как я поел, сказала, что это был мясной рулет из индейки. Ну, а я не ем мясо птиц. Она знала это! Она заставила меня поверить, что это говядина, когда знала, что кормит меня птичьим мясом.

— Извини, но время вышло. — Он сжимает свой кожаный блокнот и встает. — Тебе придется отложить эту историю до завтра.

Кажется, ему не терпится выбраться отсюда как можно быстрее, что заставляет меня улыбнуться. Я смотрю на часы. Он ушел на десять минут раньше. Если я смогу продолжать сокращать установленные сроки, то к следующей неделе мы будем встречаться только по тридцать-сорок пять минут в день. Прогресс.

Закрываю глаза, прежде чем выйти и найти своего водителя. Когда приходит время уходить, я нахожу ее в гостиной, она раскрашивает с этой мелкой козявкой.

Я уже был раздражен, когда мы сели в машину, но понятия не имел, насколько более неприятной будет поездка.

Во-первых, Бетани не умеет водить машину. Я видел, как восьмидесятипятилетние бабушки водят более агрессивно. Во-вторых, она ставит музыку для ребенка по дороге туда, так что мне приходится слушать, как писклявые голоса поют песни о мытье рук, математике и прочем дерьме. И в-третьих, она игнорирует меня. Полностью. Так что я торчу, уставившись в переднее окно, пока крошечный карлик с каштановыми волосами на заднем сиденье болтает мне в ухо всякую чушь.

Вопросы в быстром темпе типа: «Почему мы не можем дышать под водой?» или «Где растут коровы?». Бетани делает все возможное, чтобы ответить. Большинство из ответов полная чушь, но в конце концов она затыкает маленького человека.

Мы въезжаем на стоянку возле церкви Бена. В этом сооружении нет ничего необычного, просто типичная церковь, которая могла бы легко превратиться в маленькую школу, если убрать огромный крест перед входом.

Она ставит машину на парковку и нажимает кнопку разблокировки.

— Хочешь, я провожу тебя?

Свирепо смотрю на нее.

— Я пропустил ту часть, где трезвость выводит из строя мои руки и ноги?

Выхожу из машины, не давая возможности ответить. Вхожу в вестибюль, смотрю налево, потом направо и иду на запах пончиков и дешевого кофе. Гнев бурлит, раздражая чудовище внутри меня. Какого хрена должен это делать? Я могу оставаться трезвым сам по себе в течение времени, необходимого для написания альбома.

Комната анонимных алкоголиков заполнена дешевой разномастной мебелью, расставленной по кругу на дерьмовом горчично-желтом ковре. Восемь других парней запихивают пончики себе в глотки и потягивают кофе из крошечных пластиковых стаканчиков.

Один из парней замечает меня и улыбается.

— Мистер Ли, вы сделали это.

Надвигаю бейсболку чуть ниже на глаза. Он пробирается сквозь мебельное кольцо, затем протягивает мне руку. Я пожимаю ладонь липкую от глазури для пончиков. Недотепа.

— Меня зовут Пол. Входи, выпей кофе. У нас есть пончики…

— Я в порядке. — Вытираю руку о джинсы и подхожу к одному из стульев в круге. Я не хочу застрять на двухместном диванчике с одним из этих пьяниц. Бывших пьяниц.

Пол объявляет, что пора начинать, и места быстро заполняются. Несколько шокированных взглядов устремляются на меня, но, когда я смотрю на них в ответ, они отводят взгляд.

— Уверен, вы все заметили, что у нас появился новый член, — гордо говорит Пол. — Не хочешь представиться?

Я пожимаю плечами.

— Я Джесси, и я действительно не хочу быть здесь, так что если бы мы могли сократить формальности и просто покончить с этим дерьмом, было бы здорово.

Несколько парней моргают. Другие хмурятся. Черт меня дери, если мне не все равно.

Пол хмурится.

— Окей. Давайте по очереди представимся Джесси.

Один за другим ублюдки произносят свои имена и свою зависимость – выпивка, а чаще всего наркотики. Они говорят так, как будто умер член семьи. Думаю, я могу это понять. Я бы все отдал за бутылку. То, как эти парни могут сидеть здесь и слушать скулеж друг друга, без желания упиться вусмерть, впечатляет.

Я дважды клюю носом во время встречи. Возможно, я даже немного закимарил, потому что последние тридцать минут показались мне всего лишь несколькими секундами.

Я сваливаю не попрощавшись. Интересно, как мне сообщить няне, дающей синие шары, что я закончил, но на этот вопрос получаю ответ, когда выхожу на улицу и вижу «Лексус». Слава Богу.

Когда открываю дверь, она кричит и подпрыгивает, ее телефон летит на пассажирское сиденье.

Я хватаю его и сажусь.

— Успокойся на хрен. Это всего лишь я.

— Ты меня напугал!

— Прости, не знал, что надо стучать. — Смотрю на ее телефон. — Горячая штучка. Кто такая? — Возвращаю телефон няне, и она на ощупь закрывает страничку в Instagram, которую просматривала.

— Никто.

— Ее сиськи в этом крошечном бикини говорят об обратном. Она определенно кто-то.

Няня стискивает зубы и заводит машину.

— Она... моя подруга. Ну, не моя. Она подруга моей подруги.

— О, да? Пригласи ее в гости. — Снимаю бейсболку и провожу рукой по волосам. — Мне бы не помешала небольшая физиотерапия.

Она резко поворачивает голову, и я подмигиваю, отчего в ее глазах вспыхивает огонь.

— Поверь мне, Сюзетта не в твоем вкусе.

— Сюзетта. — Я прокручиваю это имя на языке, и мне не нравится ощущение. Но это не значит, что мне не понравится чувствовать ее на своем языке.

— Да, Сюзетта. — Она с ядом выплевывает имя девушки.

Интересно.

— Она тебе не нравится?

Няня вздергивает подбородок, как будто я ее обидел.

— Конечно, нравится. Ну... я имею в виду, не знаю ее достаточно хорошо, чтобы ...

— Так вот почему ты шпионила за ее страничкой в соцсетях, проверяя ее фото в бикини, да? Ты... — показываю в воздухе кавычки, — ...знакомилась с ней.

— А почему тебя это волнует?

— Потому что она горячая штучка. Потому что мне нужно потрахаться. Потому что все, что я делал раньше, чтобы чувствовать себя хорошо, больше не могу делать, вот почему.

— А как насчет музыки?

Открываю рот, чтобы сказать что-нибудь дерьмовое, но слова застывают в горле.

В те времена, когда я сочинял песни, не было лучшего чувства в мире. Я записывал мелодию, набрасывал текст, и от одного этого у меня начинала кружиться голова. Когда песня была закончена, мне казалось, что я создал жизнь. Создание осязаемого, одушевленного чего-то из ничего заставляло меня чувствовать себя Богом. Когда создание музыки перестало вызывать у меня это чувство?