Глава вторая Учитель. Человек-полубог. Первые рассказы

Быстро пролетели студенческие годы. Институт он окончил с золотой медалью. Шел сентябрь 1895 года. Глуховские студенты-выпускники получали назначения. Вместе с другими получил назначение и Сергеев-Ценский — преподавателем языка и литературы в Немировскую гимназию Киевской губернии. Это назначение ему пришлось по душе. Он уже представлял, как придет в школу, как встретится с новым коллективом, как проведет первый урок. И вдруг военная повестка: его призывают «служить царю и отечеству».

Военные законы строги: начальство не спрашивает мнения нижних чинов, оно приказывает. И вместо школы Сергееву-Ценскому пришлось срочно выехать в полк. В армии был введен чин прапорщика запаса, и, чтобы получить этот чин, военнообязанные с высшим гражданским образованием должны были год прослужить в полку вольноопределяющимися и затем сдавать экзамены по военным предметам: тактике, топографии, фортификации и т. д. Сергей Николаевич Сергеев был направлен в 19-й пехотный Костромской полк, который вначале стоял в городе Батурине Черниговской губернии, а вскоре был передислоцирован в Житомир.

Целый год изучал Сергей Николаевич военное дело. Непродолжительная служба в царской армии и личное знакомство с воинской муштрой, принижающей и оскорбляющей человеческое достоинство, произвели на молодого учителя гнетущее впечатление. Он, наконец, начал понимать своего отца, который, будучи офицером, ушел в отставку, предпочтя военной карьере скромную должность земского учителя. Однако это не помешало Сергею Николаевичу со всей серьезностью изучить военные науки.

В сентябре 1896 года его произвели в прапорщики запаса и освободили от воинской повинности. В школах уже начался учебный год — нужно было спешить. Не теряя ни одного дня, учитель без практики, новоиспеченный прапорщик запаса Сергеев отбыл в Каменец-Подольск, чтобы начать работу «по специальности». «Каменец-Подольск; красиво расположенный на берегах речки Смотрич, старинный город, бывший некогда под властью и турок и поляков.

Турки оставили тут память в виде старой крепости, называемой турецким замком и бывшей тюрьмою. Часть города вблизи этого замка так и называлась Подзамчье. Поляков жило здесь и теперь много в самом городе и в пригороде, носившем название «Польские фольварки». В городе было несколько польских костелов, между ними и кафедральный. По крутым берегам Смотрича там и тут поднимались каменные лестницы, все дома в городе были каменные, все улицы были вымощены булыжным камнем, — город вполне оправдывал свое название».

В первый же год Сергей Николаевич был назначен преподавателем русского языка.

Он сразу обратил на себя внимание учительского коллектива широкой образованностью и глубиной знаний. Казалось, не было вопроса, по которому бы он не имел своего неожиданно нового и чрезвычайно убедительного суждения. Вместе с тем он был очень сдержан и скромен, умел излагать свои мысли просто, исчерпывающе, завидно ясно, прибегал иногда к уместной шутке, меткому сравнению. От природы он был одарен тонким юмором.

До него русский язык преподавала педантичная и нудная особа, которую ученики прозвали Деепричастием. Для нее изучение русского языка ограничивалось учебником грамматики; ученики зубрили правила, писали диктанты и сочинения, делали много ошибок и нередко задавали себе вопрос: а зачем все это надо знать? Уроки русского языка успехом не пользовались, и ребята радовались, когда болела преподавательница и урок заменялся каким-нибудь другим предметом: историей или географией.

Как всегда бывает, дети встретили нового учителя настороженно. Однако уже после второго его урока по школе прошел слух, что «новенький» хоть и строг, но уроки ведет интересно.

— А как читает! Вы бы послушали! Как поэт! — говорили об учителе русского языка ребята.

Сергей Николаевич, как педагог, считал, что прежде всего необходимо привить учащимся любовь к предмету. Значит, надо как можно ярче показать сущность предмета. И Сергей Николаевич почти половину урока отводил на чтение классиков русской литературы. Читал он действительно великолепно. Чистый и сильный голос его звучал в умолкшем классе; лицо становилось вдохновенным.

Ученики слушали затаив дыхание, а он наизусть читал целые главы из «Мертвых душ» и «Записок охотника», из «Героя нашего времени» и «Мцыри», из «Полтавы» и «Капитанской дочки».

Конечно, слух об уроках русского языка нового учителя не только дошел до учительской, но и вышел за пределы школы. Преподаватель литературы как-то полушутя-полувсерьез упрекнул Сергея Николаевича:

— Что, дорогой коллега, вы хлеб у меня отбиваете?

Сергей Николаевич не обратил внимания на это далеко не безобидное замечание, приняв его за шутку. Он только добродушно улыбнулся и сказал:

— Вам помогаю.

Но в его помощи, очевидно, не очень нуждались: вскоре на один из уроков русского языка пожаловал директор. Сергея Николаевича это ничуть не смутило, — в самом факте посещения урока молодого учителя директором школы не было ничего необычного. Удивили Сергея Николаевича выводы директора.

— Уж очень вы, Сергей Николаевич, литературой увлекаетесь, от своего предмета уходите в сторону, этак в сторону. Забываете, что вы учитель русского языка, а не литературы.

— Русский язык, господин директор, он ведь в нашей классической литературе; на девяносто процентов там, — ответил Сергей Николаевич.

Однако «начальство» такой ответ не удовлетворил, в нем оно усмотрело недозволенные самолюбие и дерзость.

— Так уж и на все девяносто процентов? А не многовато ли, господин Сергеев? В таком случае позвольте спросить вас, кому же оставляете вы остальные десять процентов?

— Чиновникам и канцеляристам всех рангов и сословий, — резко бросил Сергей Николаевич. Если аргументы его не достигали необходимого воздействия, он взрывался, как бомба. В такие минуты для него не существовало ни чинов, ни авторитетов, кроме авторитета разума, железной логики и здравого смысла. Директор криво ухмыльнулся.

— Между прочим, при такой вашей процентовке для народной речи вовсе нет места. Где она, Народная речь?

— Читайте Пушкина, Гоголя и других классиков, — она там…

На этом разговор окончился. Сергей Николаевич, убежденный в своей правоте, по-прежнему широко пользовался на уроках текстами русских классиков, и именно на его уроках ученики поняли, что значит художественная литература. И, должно быть припоминая реплику директора о языке народа, он говорил ученикам:

— У Гоголя все герои живые — вы видите, слышите их голоса и помните их. А почему? Вы обратили внимание, каким языком они говорят? Не книжным, не выдуманным, а подлинным, своим языком, только им одним присущим. Помните, Кочкарев говорит по адресу Подколесина: «…чтобы тебе пьяный извозчик въехал дышлом в самую глотку!»? Эту фразу надо было подслушать где-нибудь на Сорочинской ярмарке. Человек одну фразу произнес, только одну, а вы его уже видите, представляете этого Кочкарева. А городничий? Помните, как точно и выразительно он сам нарисовал свой портрет только одной фразой: «Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой) нечего и говорить про губернаторов…» О чем говорит городничий? — спрашивал учитель, обводя глазами класс.

— О том, что он сам плут.

— Большой плут! — раздаются голоса учеников.

— А попробуйте другими, не гоголевскими словами сообщить, что городничий плут. Попробуйте сами… — предлагает Сергей Николаевич. Ученики сочиняют «не гоголевский монолог», читают его.

— Ну что, получается автопортрет городничего?

— Нет, не получается!..

— Вот видите, что значит ху-до-о-ожник слова, — говорит учитель. — А вспомните Хлестакова, его речь. Она ведь не обычна, в ней нет тяжеловатой грубости городничего. Она легкая, быстрая, цветистая, со своим, хлестаковским, юмором. Подают жаркое, а это совсем не жаркое. «Это топор, зажаренный вместо говядины… Хотелось бы что-нибудь почитать, пописать, и не могу: темно, чрезвычайно темно!.. И клопы такие, каких я нигде не видывал: как собаки, кусают».

В классе хохот. Он припоминает, какая звонкая, вдохновенная тишина стояла в прошлый раз, когда он знакомил учеников с музыкой гоголевского языка. «Чуден Днепр…» Он смотрел тогда в широко открытые, с отблеском удивления и восторга глаза детей и радостно думал: «Дошло, до самого сердца дошло. И надолго, навсегда!»

Не доходило это лишь до сознания директора и учителя литературы: они продолжали считать, что Сергей Николаевич «не в ладах» с методикой, что он позволяет себе недопустимые вольности, вносит отсебятину. И что, наконец, этот самонадеянный упрямец должен подчиниться… А между тем в руках «упрямца» был достаточно веский козырь: успеваемость учеников по русскому языку стала гораздо выше, чем в прежние годы. А победителей, как известно, не судят. И хотя Сергей Николаевич считал себя победителем, неразрешенный, «загнанный вовнутрь» конфликт с начальством беспокоил его, выводил из равновесия, лишал настоящей радости творческого труда.

В начале лета 1897 года, когда в школе отзвенел последний звонок, Сергей Николаевич покинул Каменец-Подольск.

Он знал, что без работы не останется. Профессия учителя не сулила жизненных благ и материальных достатков, но всегда давала ему кусок хлеба и крышу над головой. Пусть хлеб был чаще всего горек и черств, пусть крыша была дырявая — это не пугало Сергеева-Ценского: так жил и народ, которому молодой учитель решил служить верой и правдой.