Глава 4

Однако Вайолет не совершенство, она только притворяется им. Теперь я это знаю. Это ее секрет, которым она поделилась только со мной. Под маской она больше похожа на меня, чем на кого-либо из них. Я сказал ей, что это только заставляет меня чувствовать себя с ней комфортнее, а не наоборот.

— Ты такой замечательный, странный маленький человек, — хихикнула она, оставив меня в неведении, польстили мне или унизили. Было приятно, что меня обнимали, поэтому я выбросил это из головы. Чем больше она меня обнимала, тем больше я привыкал к прямому контакту. Я даже обнаружил, что хочу большего.

Я внезапно вспомнил Леди На Пленке. Что бы она подумала, если бы увидела меня с этой странной новой девушкой, которую я знаю только с прошлой ночи? Наверняка бы рассердилась, и это было бы правильно.

«Неужели все те годы, что мой голос составлял тебе компанию в холодные, темные, одинокие ночи, ничего для тебя не значат?» — сказала бы она.

Ощутив себя переполненным чувством вины, я отказался от мысли о Вайолет. Заметив что-то неладное, она спросила меня, в чем дело.

— Просто... есть еще кое-кто.

Она не сразу поняла. Когда я рассказал ей о Леди, она снова засмеялась. Как я хотел, чтобы она меньше смеялась.

— Это было просто объятие, дурачок. Кроме того, в зависимости от того, сколько лет этой кассете, тот, кто на ней записан, вероятно, уже является высушенным овощем в каком-нибудь доме престарелых.

Я не мог поверить, что она так говорила о Леди.

— Ты ничего не знаешь! Ты ничего не знаешь о ней или о том, что она для меня сделала! Ты знаешь, как здесь одиноко? Как ты можешь так говорить? Это было все — слышать на ухо шепот ее поддержки, когда у меня больше никого не было.

Когда я кричал, она становилась все мрачней. Когда я закончил, она извинилась. Это немного меня успокоило.

 — Ты прав. Прости. Если ты позволишь мне взглянуть на кассету, возможно, я смогу поискать о ней информацию. Но не думай, что я не знаю, каково это быть одиноким. Я знаю, что значит одиночество.

Я вспомнил, что она рассказывала мне о том, как все, кому она показывала свою настоящую сущность, вскоре после этого исчезали из ее жизни. Пришла моя очередь чувствовать смущение. Полагаю, у нас действительно много общего. Она последний человек, из которого мне следует делать врага.

В итоге я отдал ей кассету, хотя, когда она сказала мне, что хочет взять ее с собой наружу, у меня сразу же возникли сомнения. Что если она уронит ее и кассета сломается? Что если ее украдет плохой человек? Нет конца тому, что может случиться снаружи.

— Будь очень, очень аккуратна с этой кассетой. Мне нужно слышать ее голос. Она моя единственная и неповторимая.

Лицо Вайолет скривилось, словно она почувствовала дурной запах.

 — Голос на пленке не может быть твоим... чем бы там ни было. Вы даже не знакомы.

Но мы можем это сделать, заметил я. Если бы она смогла узнать, где живет Леди, и сообщить ей, какой я удивительно хороший мальчик. Она вздохнула.

 — Конечно, может быть. Кто знает. Однако для этого мне действительно будет нужна кассета.

Ее протянутая вверх рука сделала слабый хватательный жест. Нехотя вложив драгоценный груз в ее руку, я с тревогой наблюдал, как она поднимается по лестнице.

— Не хлопай люком! — прошептал я так громко, как только мог. Но ведь у нее было не меньше практики оставаться незамеченной, чем у меня. На этот раз я даже не услышал, как открылась входная дверь.

Затаив дыхание, я смотрел, как она крадется в ночи, идеально в нее вписавшись, когда вышла за пределы досягаемости фонарей на крыльце.

После этого я стал ждать. Затем я подождал еще немного. Я продолжал ждать, пока у меня не заболело все тело из-за того, что я сидел в одной позе, с тревогой вглядываясь через это маленькое окошко в ночь. В конце концов, я залез в кровать, но обнаружил, что не могу уснуть.

Весь следующий день я провел, глядя в окно, хотя знал, что не стоит ожидать того, что она вернется до темноты. Когда она не пришла, я начал ходить взад-вперед. Потом тянуть себя за волосы, периодически издавая беспокойные звуки. Мне придется снова выйти. Верно? Так скоро после прошлого раза.

Немыслимо. В прошлый раз я смог это сделать только потому, что произошла чрезвычайная ситуация. Как я смогу сделать это снова без чего-то, что дало бы мне побудительный толчок? Конечно же, после того, как солнце село, я, как всегда, забился под одеяло.

И, как всегда, начал нещадно себя ругать. Свернувшись клубочком, я заплакал, охваченный разочарованием. Почему это так сложно? Я сделал это тогда вечером. Я просто был так напуган, что не думал о том, что делаю. Может, весь фокус в этом?

Мои сны не принесли ответов. Когда я просыпался ранее, присутствие Вайолет поражало меня, теперь же ее отсутствие меня тревожило. Что-то в том, чтобы проснуться и обнаружить ее удобно устроившуюся на потолке среди поперечных балок, теперь казалось необходимым.

Мое беспокойство усилилось, когда я снова стал ждать наступления темноты. Как я и боялся, когда она пришла, я все еще чувствовал себя бессильным покинуть подвал. Почему я такой? Какой могла бы быть моя жизнь, если бы я не был таким? Если бы я набрался храбрости и ушел отсюда навсегда, много лет назад? Больно думать о том, что могло бы быть.

Эти мысли мучили меня, пока я снова не отдался теплу, безопасности и бездействию той жалкой куче утеплителя, которую я называл постелью. Пробуждение под пустым потолком два дня подряд только усиливало мои страдания.

Она уже должна вернуться, верно? Вайолет никогда не говорила, сколько времени это займет, но, если она намеревалась отсутствовать дольше, чем один день, мне кажется, наверняка сказала бы об этом. Что если она где-то в ловушке? Что если ей больно?

Я вспомнил, что она сказала мне в ту ночь, когда я забрал ее к себе. О том, как те, кто узнает, что она другая, всегда отворачиваются от нее. Дрожа, я представлял себе все ужасные вещи, которые могут с ней случиться, прячась под одеялом, как трус, которым и являлся.

Я выйду завтра. Всегда «завтра». «Завтра», которое так или иначе никогда не наступит, потому что, когда оно наступает, оно становится «сегодня». Я знаю, когда лгу себе, чувствую это. Хотя знание этого не помогает. Я все еще не могу выбраться из этого замкнутого круга, понимание этого только делает все еще больнее.

Солнце снова заходит за горизонт. Еще один потерянный день. День, который, возможно, имел бы значение, если бы Вайолет действительно оказалась в беде. Я начинаю свой долгий путь в постель — эту безумно уютную колыбель неудачника.

Но на этот раз что-то во мне щелкает. Я ловлю себя на мысли о том, что Вайолет прячется в какой-нибудь темной расщелине. Дрожит, плачет. Напугана. Не могу сказать почему, но это заставляет дрогнуть мою упертую сущность. То, что могло с ней случиться, сводит меня с ума.

Как я смогу жить дальше, если позволю ей погибнуть? В темноте и холоде, пока сплю в тепле и сухости под одеялом. После этого все уже не будет как раньше. Еще хуже будет, если я никогда не узнаю, что с ней случилось! Я буду вечно ждать, вечно задаваться вопросом, где она и что с ней.

Поэтому я оделся потеплее, неверующий. Все еще не осознающий происходящего, я захватил немного еды и бутылку воды. Даже когда я приподнял люк и вышел из своей темной, затхлой дыры, я не верил. Это будет продолжаться, если я не остановлюсь, мое сердце колотилось так громко, что я боялся, что оно разбудит маму и папу.

Может, они уже знают, что я стал плохим мальчиком, который нарушает правила? Может, поэтому они не оставляют еду на ступеньках, и поэтому я их никогда не вижу? Нет, я должен перестать об этом думать. В конце концов, в этом весь фокус. Просто не думай.

Ночной воздух был таким же свежим и бодрящим, каким я запомнил его с той ночи. Пахло совсем не так, к чему я привык. На этот раз я был уверен, что дрожу из-за нервов, а не от холода. Зимой в подвале очень холодно, но я никогда так не трясся.

И все же, что я могу сделать, кроме как продолжать? Вайолет где-то там, и ей нужна моя помощь. Так странно заботиться о ком-то, с кем я познакомился только на днях, но потом, я так долго был один, что, полагаю, не мог не вцепиться в первого нового человека в своей жизни.

Я крался сквозь темноту, задерживаясь под успокаивающим светом то одного уличного фонаря, то другого. Для меня было понятно, почему маленькие летающие жучки так теснятся вокруг любого источника света. Когда ты не можете ничего увидеть вокруг себя в темноте дальше пяти метров, кажется, что она продолжается бесконечно.

Но ведь тьма и так продолжается бесконечно. Не так ли? Это называется «космос». Низкое уханье совы вернуло меня в состояние «здесь и сейчас». Одна из моих книг посвящена птицам, и в ней есть глава об удивительном разнообразии ночных птиц. Однако, будучи написанная словами, она не смогла научить меня распознавать их звуки.

Впереди я заметил человеческую фигуру, прыгающий силуэт которой стал виден в свете уличного фонаря. Я начал сокращать между нами расстояние, и когда подошел ближе, выяснилось, что фигура принадлежала бегущей трусцой женщине.

— Извините.

Она остановилась и повернулась ко мне.

— Я ищу…

Женщина резко побежала от меня. Что за грубиянка! Я не собирался позволять этой возможности сбежать, поэтому устремился за ней.

Я и не знал, что совершенства такие быстрые! Но один раз на четвереньках, несмотря на жесткость затекших мышц ног, я легко ее обогнал. В течение минуты я бежал рядом с ней, яростно скача на руках и ногах, все более и более стираемых холодным асфальтом.

— Это важно! Кое-кто, кого я знаю, может быть в опасности! Я просто хотел спросить…

Мне не удалось закончить. Она достала из кармана какую-то маленькую черную бутылочку, которая оказалась ужасным спреем. Ужасным, болезнетворным спреем, который она брызнула мне в глаза. Запнувшись, я упал и стал тереть свои пылающие слезящиеся глаза.