Глава 20

Мы прогостили у ДеВиттов еще полтора дня. С Корал больше не спорили. Она смягчила отношение, а я ослабил враждебность. Даже вроде как начали ладить и несколько раз прогулялись по поместью. Смеялись над причудами воспитания, которые характерны для «гиперхристианских семей», этот термин мы придумали сами.

В свой последний день я спросил, хочет ли она, чтобы я вернулся к балу дебютанток. Она ответила согласием, и мы обменялись номерами телефонов.

Мама не задавала вопросов о бале, пока не добрались до аэропорта.

И уже тогда, когда проверяли наши сумки, спросила:

— Как думаешь, ты еще вернешься сюда?

В широко раскрытых глазах теплилась надежда. Мне было приятно порадовать мать.

— Да, — ответил я. — Определенно.

Ее облегчение было заметно.

Возможно, единственная радость в жизни будет заключаться в том, чтобы делать счастливой свою семью. Я смог бы с этим смириться.

Остаток лета я потратил на то, чтобы закончить черновой вариант «Отчего дома». Мой главный герой влюбился, и эта любовь стала для него причиной, по которой он оставил миссионерское служение. Образ, на которого были направлены чувства героя, был тонко завуалированный образ Джейми – в женском обличии, конечно же. Я получил огромное удовольствие от написания этого персонажа. Реальная жизнь, возможно, смыкалась вокруг меня, как клетка, но в своем художественном вымысле я был свободен.

Я приступил к трудной работе по редактированию романа. В одиночку это заняло много времени: более ста пятидесяти тысяч слов, и повествование потерялось в запутанном сюжете.

Мне не с кем было поговорить о книге, кроме Корал. Мы неуклюже переписывались несколько раз; она спрашивала о моем дне, а я – о ее. Между нами не было настоящей искры – по крайней мере, для меня, – но был кто-то, с кем можно поделиться, хотя бы на избранные темы. Мама с папой не хотели слушать о писательстве, Рэйчел была занята своим парнем и стажировкой, а друзей, с которыми можно было бы поговорить, у меня не было. После Джейми я изолировал себя до крайней степени.

Когда мы с Корал перешли от переписки к звонкам, я почувствовал огромное облегчение. Мы часами говорили ни о чем и обо всем. Я рассказал о своем романе и о том, как часто сомневался в его ценности и своем выборе.

— Неопределенность постоянна, — говорил я. — Я едва могу редактировать. Когда писал его, то был абсолютно уверен, что он хорош. Теперь же – понятия не имею.

— Ты позволишь мне взглянуть? — спросила она.

Я надеялся, что она попросит. Я не доверял своим коллегам по творчеству в Гарварде.

Они неизменно разочаровывали. Большинству не хватало таланта, а тем немногим, кто его имел, не хватало амбиций, что делало все бесполезным. Кроме того, я опасался делиться книгой с другими писателями. Они были конкурентами, а не коллегами. И могли украсть мои идеи или солгать о достоинствах романа. Корал могла высказать объективное мнение.

— Тебя не затруднит? — спросил я. — Он большой.

— Нет, я правда этого хочу. Очень.

Она казалась искренней, так что я пообещал, что распечатаю рукопись и отправлю на этой неделе. Я мог бы выслать документ по электронной почте, но не хотелось, чтобы цифровая копия бродила по всему интернету. Мое доверие и так зашло далеко.

Корал говорила о своих планах посетить Университет Дьюка в Северной Каролине, о церкви и своем сводном брате Фине. Я с интересом слушал и задавал вопросы. По крайней мере, в лице Корал у меня снова появился друг, и это было приятно.

Интеллект девушки также удивил меня. Когда она получила «Отчий дом», то прочла его за три дня и позвонила мне с потоком откликов. Ее понимание романа оказалось тонким, а критика проницательной и полезной. И она влюбилась в эту книгу. Корал увидела всю ее глубину и прониклась борьбой моего главного героя.

— Калеб, это потрясающе, — говорила она, задыхаясь. — Тебе нужно перестать беспокоиться о том, хорошо ли это. Серьезно, это невероятно. У тебя дар. Я бы не стала лгать о таком.

Я ей поверил. Если кто и мог сказать мне жестокую правду, так это Корал. Она не была похожа на девушек, с которыми я учился. Предпочитала прямолинейность вместо застенчивости и конфронтацию вместо пассивной агрессии. В ее настроении могли быть перепады; оно могло быть взрывным и необъяснимым, но Корал никогда не извинялась за него, как это постоянно делали многие другие девушки. Она так же никогда не позволяла мне задевать ее. Если чувствовала себя униженной, – к примеру, если я вел себя властно, или пытался разыграть карту «я старше/мудрее» – то отвечала мне хитростью и обвинением.

Короче говоря, Корал была умна и сильна. Я ценил эти качества. Возможно, способность эта была уникальной, поскольку большинство мужчин предпочитали видеть свою партнершу слабой и покорной.

Вооружившись поддержкой Корал, снова погрузился в процесс доработки. Ее восторженный отзыв возродил мой дух. Я считал себя независимым, самодостаточным, тогда как на самом деле тонул в дурных предчувствиях с тех пор, как Джейми оставил меня.

Теперь я был у Корал в долгу и сблизился с ней мысленно и эмоционально.

В сентябре у меня начался третий курс обучения, у Корал – первый. Мы разговаривали несколько раз в неделю, в основном по вечерам. Я с нетерпением ждал этих разговоров. Выключал свет, ложился в постель и слушал в темноте мелодичный голос. Между нами установились близкие доверительные отношения. Мы часто смеялись. Не было ни одной неприкосновенной темы для обсуждения.

Корал рассказывала истории о своих одногруппниках и профессорах, в том числе о ворчливом старом ублюдке, который постоянно зазывал ее на романтический ужин. Я рассказывал, как учил греческий и как однокурсники по литературному творчеству разочаровали меня. Однажды вечером Корал спросила о моих тренировках. Вопрос показался несколько странным, но я терпеливо объяснил. Описал фитнес-центр в Гарварде, различные тренажеры, которые использовал, и повторения, которые делал, а также как далеко и где бегал. Она все время хихикала, почти не слушая.

— В чем дело? — спросил я.

— Ты в… очень хорошей форме, — ответила она. — Это впечатляет.

— Оу. Ну что ж, спасибо.

— Да, — ее голос звучал странно.

Я откинул голову на покрывало и задумался о телосложении Корал. Она была миниатюрной и стройной, что мне нравилось – почти андрогинной, – но бедра были крепкими и сильными, и у нее была отличная задница.

— Ты тоже хорошо выглядишь, — неловко выдавил я.

— Спасибо, — рассмеялась она.

Я прочистил горло и вытянул руку вверх.

— Да, ты знаешь... Я должен быть в форме, чтобы набить морду твоему похотливому старикашке профессору.

Корал засмеялась еще громче. Мне казалось, мы флиртуем, но я не чувствовал ничего, кроме смутного страха, что делаю это неправильно.

Трудно рассуждать о счастье. Жизнь постоянно стремится вперед и тянет нас за собой – сегодня ты еще ребенок, а завтра уже взрослый. Кажется, что наши возможности испаряются на глазах; мы делаем выбор, и после этого миллионы различных путей свободы оказываются закрытыми. Счастье, испытываемое с Джейми, было подобно скале в потоке жизни, вечной и непоколебимой, но я должен был продолжать движение. И по мере того, как двигался вперед, меня уводило прочь от этого счастья и боли от его потери. Даже если бы я захотел за него уцепиться, то просто не смог бы. Жизнь привела меня к Корал. Она делала меня счастливым – не таким упоительно счастливым, как Джейми, но это тоже своего рода счастье. По крайней мере, это не было мучением.

Я вернулся в Чарльстон в декабре, после осеннего семестра. Корал встретила меня в аэропорту. Мы крепко обнялись, и она прижалась ко мне. Я тоже прижался в ответ от одиночества и отчаяния.

— Ты так хорошо выглядишь, — прошептала она мне на ухо.

Я отстранился и внимательно рассмотрел ее. Белокурая стрижка писки немного отросла и стала более растрепанной, что очень шло Корал. Объемный вязаный свитер, леггинсы и косметики ровно столько, чтобы выделить сияющие глаза. Короче говоря, она не старалась и вполовину так сильно, как в мае, но выглядела вдвое прелестнее.

— И ты тоже, — ответил я.

Ее улыбка стала ярче.

Та близость, которой мы достигли, болтая по телефону, легко воплотилась в реальность. Стены, воздвигнутые в мае, исчезли; мы шутили и смеялись по дороге к ее дому. Корал ничего не скрывала, а я скрывал только одно, что было не выразить словами. Чувствовал, что машина навсегда уносит меня от Джейми, и радовался этому освобождению.

В течение следующих нескольких дней я получил краткое руководство по всем формальностям бала дебютанток: танцы, которые мы будем исполнять, места, где должен стоять, и где и как должен вести Корал. Я с легкостью приступил к своим обязанностям.

Мы отправились на репетицию, и я исполнил свою роль более искусно, чем некоторые парни-южане. Другие сопровождающие и дебютантки казались избалованными и скучающими. Эта атмосфера выбивала меня из колеи. Удавка привилегий и ответственности все сильнее затягивалась вокруг шеи. «Мое место здесь, — думал я про себя, — мое место здесь, потому что я – один из этих успешных молодых людей».

Но я не мог отделаться от ощущения замещения. Хотелось жить более простой жизнью – жизнью свободного писателя где-нибудь вдали от суетного мира.

К моему удивлению, Корал заметила мой несчастный вид.

Во время перерыва, пока мы слонялись в ожидании дальнейших указаний, она взяла меня за руку и вывела из танцевального зала. Ночь была теплой, даже в декабре. Влажность не давала воздуху охладиться.

— Здесь вообще когда-нибудь бывает прохладно? — спросил я.

Корал обвила своими тонкими руками мою шею, поднялась на цыпочки и поцеловала в губы. Мои глаза распахнулись. Я схватился за ее бедра; первым побуждением было оттолкнуть ее. Но что-то меня остановило. Может быть, воспоминание о губах Джейми. Я ахнул и впился пальцами в талию Корал. Губы рефлекторно двигались на ее губах. Она прижалась ближе, ее маленькие груди прильнули к моей груди.