5

— Я же сам хотел сказать, — уверял Губерт Стефана.

Они стояли на мосту — это было после школы, — бледное солнце просвечивало сквозь жидкие облака, дул ветер. Спустившись с моста, они повернули направо. Несколько шагов, и они уже у самой воды.

— Хочешь, я пойду и скажу им? — говорит Губерт.

— Зачем, зачем им говорить?

— Тебя же в журнал записали.

— Ну и что?

— Что твои родители скажут?

— Подумаешь. Мне все равно.

— Ничего не все равно. Ты лучше скажи, кто тебя выдал?

— Меня? Выдал?

— Ну да, коменданту Бремеру сказал.

— Кто? А ты подумай немного. Чудило, комендант же видел меня в воскресенье! На балконе между этажами. Сам-то ты разве не слыхал?

— Слыхал. Неужели он тебя узнал?

— Узнал, и все.

— А я считаю, выдал тебя кто-то.

— Ну и считай, — говорит Стефан. — Ничего это не меняет.

— Да, не меняет, — соглашается Губерт и надолго замолкает. «Надо было мне самому пойти, — думает он при этом, — надо было…»

Из шлюза медленно выползает самоходная баржа — длинная-предлинная. Стефан не может от нее глаз оторвать, смотрит и смотрит и… вспоминает…

На Одере он их каждый день видел, а ночью слышал, сквозь сон слышал. И так привык к ним, что по рокоту дизеля мог определить, где баржа находится… Как давно это было…

Река, на берегу которой он сидит, называется Шпрее. Течет она, стиснутая гранитными набережными, стенами домов — ни песочка, ни луга, ни камыша! Но баржа, которая сейчас плывет мимо, доплывет и до лугов и туда, где Тассо, где бабушка…

— Знаешь, у нас плот есть, — говорит Стефан. — Мы его еще зимой построили — Тассо и я.

— Плот? Настоящий? И плавать на нем можно? — спрашивает Губерт.

— Ага. Из досок и бочек. Небольшие такие бочонки из пластмассы. Жидкое мыло в них продают.

— И вы на нем уже плавали? И опять поедете?

Поколебавшись немного, Стефан отвечает:

— На следующей неделе.

Только что он и не думал об этом и вдруг уже сказал Губерту. А Губерт сразу набросился на него:

— И я с вами! Возьми меня, возьми меня с собой!

— Если тебе охота, по мне — пожалуйста. — Вот как заговорил Стефан! И говорит, говорит, а ведь сам знает, что никуда он на будущей неделе не поедет.

А Губерту ужасно хочется поехать с ним. Он уже радуется, что поедет. Стефан чувствует — надо его немного охладить.

— Понимаешь, мы далеко очень поедем. На остров. Там не был ни один человек.

— Ни один человек?

— Ни один, — говорит Стефан. — Дикий совсем остров. Кусты одни и песок. И лебеди, понимаешь — лебеди! Двадцать или даже тридцать, и всю зиму они там.

Губерт молчит. Голову наклонил, смотрит на реку. Она здесь широкая. Между шлюзом, берегом и мостом плавают лебеди, водяные курочки, утки, чайки — одних лебедей целая дюжина… Губерт подсчитал их в уме и спрашивает:

— Столько, сколько здесь?

— Там все по-другому, — отвечает Стефан. — Понимаешь, никого нет, дико все, и лебеди плавают. Куланке, наш рыбак, он знаешь сколько лебедей спас! Когда они замерзли зимой. Один остался у него, не улетел, совсем молоденький, перья еще коричневые. Пойдет Куланке в сарай — а лебедь за ним, как собачонка, бегает.

— Правда? — удивляется Губерт, ему хочется узнать еще и еще, но вдруг сверху раздается мелодичный голос:

— Алло, Губерт! Мальчик мой!

Оба одновременно оборачиваются и видят наверху женщину. Она небольшого роста, немного полная, в синем брючном костюме.

— Алло, мам! — откликается Губерт, а женщина говорит:

— Иду здесь и вдруг вижу — ты сидишь. — Она хоть и старается говорить ласково, однако заметно, что недовольна, не нравится ей, что Губерт сидит у самой воды.

— Ты разве не пойдешь со мной? — спрашивает она.

Губерт встает:

— Это мой друг.

— Да-а? Твой друг? — Женщина улыбается, кивком приветствует Стефана. Стефан тоже кивает, но думает, что ему надо было бы встать и поздороваться как следует, но почему-то не встает. Уши даже покраснели.

— Пока, — говорит Губерт.

Мать уже ушла, и Губерт нехотя плетется за ней.

Стефан так и остался сидеть у воды. Дел у него никаких нет, квартира сейчас пуста. Отец на работе, мать — тоже в своей больнице. Сабина до пяти в детсаде. Времени еще много.

Стефан взбирается на берег. Здесь невысокий кустарник, редкие деревья, под ними все вытоптано. Когда смотришь наверх — окна высотного дома сливаются в сплошную стеклянную ленту, а за домом сразу строительная площадка: «Вход воспрещен. Родители отвечают за своих детей». Забор — шаткий. Стефан отодвигает доску, проскальзывает на площадку. Здесь — всюду песок. Башенный кран-великан из стальных решеток, кажется хрупким, такой он высокий и ажурный. Вот он поворачивается, протягивает длинную руку — бетонная плита плавно поднимается, совсем бесшумно, словно играючи. Здесь строят второй корпус, готовы уже десятый, одиннадцатый и двенадцатый этажи.

Задрав голову, Стефан следит за стрелой крана. Там наверху где-то его отец, Герман. Вон там, куда опускают бетонную плиту и где с места на место передвигаются белые и голубые каски. У отца — голубая, он бригадир, и Стефан решает, что долго ему задерживаться нельзя — как бы отец не увидел! Здесь ведь «опасная зона», «не стой под стрелой!».

Подальше влево еще растет трава, но уже прокопаны глубокие траншеи, в них — бетонные сегменты, плоские, будто вырезанные из картона. Стоит тут и зелененький жилой вагончик. Маленькие окна задернуты пожелтевшими от табачного дыма занавесочками. Дверца открыта, внутри видны скамейки. На лесенке перед дверью сидит парень — тот самый, которого Стефан вчера заметил из окна своей комнаты — далеко-далеко внизу и совсем маленького.

Сейчас он его видит рядом, волосы как воронье гнездо, лицо заросло бородой, даже губ не видно. Стефан не отрывает взгляда от бороды, а парень спокойно смотрит на него. Глаза — серые.

— Ты откуда взялся? Строительная площадка. Детям вход запрещен!

— Еще чего придумали! — огрызается Стефан.

— Где строят — там строительная площадка.

— А забора-то нет!

— Забор тебе, значит, надо.

Стефан стоит и раскачивает портфель. Должно быть, конфузится. Портфель описывает полукруг за полукругом. Парень говорит:

— Ручка — крепкая.

— А я тебя знаю. Вчера утром видел. Ты что-то разжигал. Вон из той трубы дым валил. Это и вся твоя работа?

— Тебе мало, что ли?

— Не знаю, — говорит Стефан, — разве что целый день так…

На шее у парня серебряная цепочка, черная вельветовая жилетка вся забрызгана известкой, джинсы — совсем древние, с большими заплатами.

— Пора вроде, — говорит парень и встает. Он на две головы выше Стефана.

Недалеко от вагончика на ровном местечке горит костер. Над ним — котел. Из него торчит черенок от половой щетки. Парень ворочает и крутит черенок, пар валит вовсю, Стефан отворачивается. Лохматый кричит ему:

— Проваливай. Знаешь что я мешаю?

— Вар, — говорит Стефан. — Небось думаешь, я так ничего и не знаю.

— А чего ж ты нос суешь, будто я тут кофе варю.

— Я люблю этот запах. Мы каждую весну варили. Лодки смолить.

— Лодки? Скажи пожалуйста. Вот уж старье, должно быть!

— Почему старье?

— Да кто ж в наше время лодки смолит! Их же теперь из пластмассы делают.

— У нас — нет, — говорит Стефан. — У нас лодки деревянные. Рыбаки на них за рыбой ходят. Из пластмассы — те легкие чересчур.

Лохматый парень молча разглядывает Стефана. Должно быть, удивлен — чего только мальчишка не знает! А сам все время мешает варево в котле — жидкую такую массу, блестит, как полированная.

— Ты, наверное, давно уже деревянной лодки не видел? — спрашивает Стефан.

— Я? С чего ты взял!

— Ну, потому, как ты говоришь.

— Я говорю, как каноист. Я каноист, если ты знаешь, что это такое.

Стефан ошарашен:

— Да что ты! Каноист — вот здорово!

— Здорово-то здорово, но попотеть приходится.

— Все равно здорово!

Стефан внимательно рассматривает, как парень держит палку-мешалку: ловко, будто у него весло в руках.

— Тебе не кажется, что ты сейчас весло держишь?

— Чего?

— Весло, говорю, в руках держишь.

— Почему весло? — Палка-мешалка останавливается.

— Сидишь себе в своем каноэ и веслом загребаешь — ну просто так, понимаешь?

— Знаешь что, я вар варю, и в руках у меня — старая щетка. И если бы я думал, как ты думаешь, то у меня в голове был бы гашиш. Может, у тебя в голове гашиш?

— Чего у меня в голове? — спрашивает Стефан.

— Гашиш… — отвечает каноист и вдруг умолкает. Поднял руку и замер. Стефан следит за его взглядом. Оба смотрят на мост.

Сразу за мостом ограда: чугунные тумбы, железные решетки между ними. Висит красно-белый спасательный круг. За оградой — канал, зажатый в каменном ложе.

— На, держи! — приказывает каноист. — Держи, говорю! — И у Стефана в руках оказывается щетка-мешалка, а каноист бежит, бежит изо всех сил, перепрыгивает через одну траншею, другую и… прямо к железной ограде. Воронье гнездо колышется, жилетка развевается… И куда это он бежит?

Девушка, оказывается, идет вдоль ограды. Это — Лариса. Стефан ее знает. Она на высоких каблуках. Спускается с моста, юбка колышется. Каноисту надо поднажать, а то он ее не догонит.

Стефан размешивает кипящий вар, руки двигаются сами собой, но гораздо больше, чем котел с варом, его занимает сейчас то, что происходит у железной ограды. Ларису он знает, даже хорошо знает, и было бы удивительно, если у каноиста что-то с ней…

Щетка-мешалка нагрелась, из котла валит едкий пар, а у ограды сейчас происходит что-то важное: Лариса остановилась, каноист что-то говорит, Лариса слушает. Лицо — серьезное, улыбнулась и… пошла, оставив каноиста. Но он вприпрыжку за ней, будто дергунчик на веревочке, руками что-то объясняет. Лариса не останавливается, шагает все быстрей, юбка колышется. Должно быть, только вполуха слушает. Но, может быть, ей и нравится то, что он говорит?

Да уж, удивлению Стефана нет конца! Но тут поворот — и те двое скрылись за развалинами старых домов. Стефан таращится на груды кирпичей, обгорелые стены, ждет.

Каноист не возвращается!