6

Любопытно Стефану: сделав круг, он подбегает к ограде, где только что проходила Лариса. Здесь дорожка, выложенная камнями, может быть, еще сто лет назад была вымощена. Домам справа — столько же лет: штукатурка отслоилась, окна косенькие, но кое-где за стеклом цветы.

Слева — вода, это канал, плавают утки и чайки. От этого он не такой мрачный. К воде спускаются каменные ступеньки, внизу привязана красная лодка, а наверху, будто памятник, застыл каноист. Подумать только!

Стефан медленно подходит к нему, чуть насвистывая, так, чуть-чуть, только чтоб каноист не подумал, что он подсматривал. Еще шаг, и каноист повернулся к нему.

— Что ж ты не идешь? — спрашивает Стефан.

— Собираюсь. Что там новенького?

— Ждет тебя. Мужик.

— Где?

— У котла. Из вагончика вылез.

— Артур. Что он сказал?

— Про щетину. На щетке — ни одной щетинки.

— Ни одной?

— Ну да. Вся она отварилась.

— Тогда к Артуру не подступись.

— Точно.

Каноист сердито смотрит на Стефана.

— Это ты виноват, — говорит он. — Не размешивал. Я ж тебе говорил, чтоб Ты мешал.

— Нет, не говорил. Ты сказал только, чтоб я мешалку взял.

— Ладно, что было — то прошло, — успокаивается каноист. Он стоит, перевалившись через ограду, смотрит на чаек и уток, которые кружат на воде в ожидании крошек.

— Подумаешь, Артур! — говорит он. — Ничего ж не случилось.

— Артур сказал, что случилось.

— Это он всегда так. Придирается по мелочам. И не товарищ он нам. Пфенниги считает.

«Вон он о чем! — думает Стефан. — Этот Артур вроде коменданта Бремера — такой же дотошный. Но ведь Артур-то прав: щетка без щетины — не щетка!»

— Вот ты сразу все и увидел, — говорит каноист. — Достается нам. Обязанности всякие. Еще в школе начинается. Или ты не согласен?

— Согласен, конечно, — говорит Стефан, но не думает при этом, что вообще можно жить без обязанностей. Просто каноист не договорился с Ларисой, а тут еще Артур. Надо ему что-нибудь приятное Сказать.

— А я ее знаю, — говорит он.

Каноист сразу же оборачивается:

— Врешь!

— Доказать могу.

— Давай. Как ее зовут, говори!

— Лариса.

— Лариса. Правда, — говорит каноист.

— Лариса Линдеман.

Каноист улыбаясь повторяет имя и фамилию, потом строго спрашивает:

— Откуда ты знаешь?

— Каждый день вижу, — говорит Стефан.

— Каждый день?

— В школе.

— Мир тесен! Не хочешь ли ты сказать, что она каждый день в твою школу ходит?

— Ходит, — говорит Стефан.

Каноист молчит. Целую минуту молчит. Затем нерешительно спрашивает:

— Учительница?

— Нет, не учительница.

— Ученица, значит. Девятый или десятый класс?

— Не, — говорит Стефан. — Пионерами занимается.

Каноист забывает даже рот закрыть, а Стефан говорит:

— Пионервожатая.

— Вот те на! — восклицает каноист, запустив пятерню в свое воронье гнездо. — Ну, и как она?

— Лариса-то? А ты как думаешь?

— Ничего я не думаю. Тебя спрашиваю.

— Вот как?! Меня, значит, спрашиваешь.

— Давай выкладывай.

— Лариса — мировая. Класс!

— Класс, значит. А ты что, тоже насчет этого соображаешь?

— Чего ж ты тогда спрашиваешь?

Каноист хлопает Стефана по плечу, по-дружески хлопает.

— Извини, — говорит и добавляет: — Ну, пока, Артур ждет.

«Ничего не Артур, — думает Стефан. — Из-за Артура он никуда не побежит. Это он из-за Ларисы, нашей пионервожатой».

Первая справа на площадке — квартира 14/6: Герман Кольбе.

Ключ Стефан уже не носит на шнурке, как детсадовская мелюзга. Ключ в кармане. Отперев дверь и войдя в квартиру, он уже знает: что-то не так, кто-то уже дома. Еще ведь двух нет, кто ж из родителей так рано вернулся? Если мать — то это по запаху в передней узнаешь, больницей пахнет, карболкой и одеколоном. Одеколоном сильней. А если отец — то сигаретой, единственной, которую он себе позволяет. Раньше он двадцать штук в день выкуривал.

Стефан принюхивается: ни карболкой, ни одеколоном. И сигаретой не пахнет — ничем не пахнет в тесной передней.

А в комнате? Вот тебе и раз!

У окна стоит отец. Вид — озабоченный. Руки прижал к груди, левое плечо вздернуто. Так и застыл. Будто его кто-то поставил здесь и ушел.

— Ты что это так стоишь? — спрашивает Стефан. — Случилось что?

— Спина. Опять схватило. Если так стоять, то ничего, терпеть можно.

— А если лечь?

— Нет, нет. Лучше всего так стоять.

Стефан рассматривает отца. Лицо — худое, под глазами черные тени. Плохо, должно быть, себя чувствует.

— Чаю тебе согреть?

— Нет. Потом, попоздней.

— Может, тебе лекарство принести?

— Нет, не надо. Я так постою, пока мать придет.

Но это ему долго ждать придется. Какой-нибудь срочный вызов, и мать до полуночи домой не вернется.

— А если она поздно придет? Она же теперь всегда поздно приходит.

— Всё равно подожду, — говорит отец.

— Позвонить ей?

— Нет, останься. Или хочешь — иди. Я здесь хорошо так стою. Обозреваю окрестности. Безвозмездно.

Стефан хочет все же позвонить. Ему не по себе оттого, что отец так вот стоит у окна. Что-то чужое, непонятное исходит от него. Какая-то тишина. Чтобы отец просто так стоял, тихо и неподвижно — это ж совсем на него не похоже. Он ведь с места метр шестьдесят берет. Его ж сразу слышно, как только он дверь в квартиру откроет. Это совсем не Герман стоит у окна…

— А отчего так бывает, как у тебя сейчас? — спрашивает Стефан.

— Не знаю. Напасть какая-то, может, от переохлаждения. Или повернулся не так. Может, и от холодной воды вчера.

— От воды? Холодная была, да?

— Может быть, даже слишком холодная.

— А летом, — говорит Стефан, — когда купаешься, тоже сначала бывает холодно. — Школьный портфель почему-то потяжелел очень, будто камнями набит. Но Стефан не знает, куда его поставить.

Отец смотрит на него в упор.

— Может, на работе плиту неловко принял. Кран — он ничего не прощает. Тут нужна абсолютная точность — а то сразу в поясницу вступит. Да и не молодой я уже.

— В школе у нас сегодня что было… И комендант и директор сразу в класс ввалились.

— Оба сразу?

— И еще фрау Майнерт. Наш классный руководитель.

— Многовато что-то.

— Это точно, — говорит Стефан и наконец-то ставит портфель впереди себя. Обе руки он засовывает в задние карманы брюк. От этого у него прибавляется уверенности, да и стоит он так прочней.

Отец спрашивает:

— И что ж им надо было?

— Ну, это самое.

— Ты расскажи — как и что.

— Да никак.

— Но ведь как-то было?

— Плохо все было. И хуже всех этот Бремер.

— Ничего удивительного. Ему больше всех хлопот досталось.

— Этот готов меня загрызть был.

— Не загрыз ведь. — Отец улыбается. Левой рукой он подпирает спину и сразу делается не такой деревянный, будто он уже почти здоровый, и Стефан решает, что это самый благоприятный момент.

— Меня в журнал записала, — говорит он.

— И что же они там записали? И кто именно?

— Фрау Майнерт. Но это директор ей велел.

— Вот видишь.

— Чего это я видеть должен?

— В журнал тебя записали. Не успел приехать, а уже записали. Такое не каждому удается. Или ты другого мнения?

Стефан молчит. Даже улыбнуться пытается. Острит, значит, Герман. Но пусть не думает, что он может его на пушку взять…

— А что же написано про тебя в классном журнале?

— Не знаю. Что-нибудь да написано.

— Они должны были тебе прочитать.

— Не прочитали вот.

— Пусть тогда завтра прочтут. Или тебе все равно? Мне кажется, что тебе действительно все равно.

Глубоко засунув руки в задние карманы, Стефан смотрит на отца.

— Я и без них узнаю, что там написано, — говорит он и замечает, что разозлил отца. Глаза Германа посветлели, левая рука с угрозой вытянута вперед.

— Три дня, как мы приехали, и ты уже заварил кашу. Какая тебя муха укусила? — Отец хочет поднять руку, но острая боль заставляет опустить ее. Губы сжаты.

— Ты что, пап? — говорит Стефан.

Отец оставляет вопрос без внимания, и Стефан, не попрощавшись, хочет уйти, но отец останавливает его:

— Погоди, один вопрос еще.

— Да.

— Он говорил тебе, от кого он это узнал?

— Кто? Чего узнал?

— Комендант Бремер. Он сказал тебе, от кого он узнал, что это ты гидрант открыл?

— Он сам меня видел, — говорит Стефан.

— Видеть-то он тебя видел, но гораздо поздней. И не тогда он узнал это. Я ему сегодня утром сам сказал.

— Ты?

— Да. Встретил его, когда на работу шел. Внизу на площадке. И сказал.

— Сам сказал ему?

Отец кивает и спрашивает:

— Ты, может быть, считаешь, что я неправильно поступил?

Стефан молчит. Вдруг резко поворачивается и уходит.

У себя в комнате он подошел к окну. Далеко внизу — шлюз, блестит вода, а дальше — бетонный мост, по нему бегут машины и время от времени перекатывается трамвай…

На столе все еще лежит письмо. Письмо к Тассо. Со вчерашнего обеда Стефан не написал ни строчки. Он садится и пишет:

«Мне тебе надо много чего рассказать. Приеду — целый час буду рассказывать. Но может быть, ты сам приедешь? Правда, приезжай! Твой Стефан».