14

На следующее утро Стефан спускается в лифте один. Ни Ани, ни Губерта, хотя по времени они должны были бы быть. На восьмом этаже входят двое мальчишек, первоклассники. Спустились до шестого. Один выскочил, другой заблокировал дверь.

— Ты что? — возмущается Стефан.

— Ждем Дагги.

— А что твой Дагги делает?

— Пошел за Рикки.

— Мне вниз надо, — говорит Стефан.

Мальчишка, посмотрев на него, снова выглядывает на площадку. На носу у него три веснушки.

— Эй, ты! Мне вниз скорей надо!

— Сейчас.

— Ты что, чокнутый? — говорит Стефан, но ничего не предпринимает.

Мальчишка с тремя веснушками стоит, держит дверь. Прибегает Дагги:

— Еще немного подождем. Рикки никак краски не найдет.

Оба стоят теперь и держат двери, выглядывают на площадку, за угол, потом довольно испуганно смотрят на Стефана. Еще немного подождав, Стефан говорит:

— Хватит. Проваливайте! И так все про вас говорят, что вы лифт портите. — Он выпроваживает сорванцов из кабины. Они не противятся, только сердито таращат на него глаза, а когда лифт спускается, Стефан слышит, как они кричат, ругаются, кто-то пинком поддает дверь, но лифт от этого не останавливается.

По дороге в школу тянется веселая вереница ребятишек. Хотя солнце и светит, утро прохладное. Это ветер с реки выдувает все тепло.

Стефан ищет Аню. Шагает быстро, потом медленно, будто случайно оглядывается — но нигде ее не видно. И Губерта нет. Ни Губерта, ни Ани! Шагай тут как хочешь.

Вон свистит Парис Краузе, Хайделинде Вайссиг обгоняет Стефана.

— Не проснулся еще? — спрашивает она, но он не слышит. На водяную курочку она похожа…

В школе, на верхнем этаже, где в самом конце коридора их класс, перед дверью толчея. Взлетают шапки, пальто, и среди всей этой толкучки шагает королева, золотые волосы точно корона. Стефан уже никуда не торопится. Королева тоже не спешит, она его давно заметила. Идет еще медленней и в конце концов останавливается у окна, как будто там что-то интересное. Стефан хочет быстренько прошмыгнуть мимо. Не получается. Рита окликает его:

— Куда ты спешишь?

На лице самая обворожительная улыбка, белые зубки так и сверкают. Но что-то она затаила.

— Я думала, что увижу тебя.

— Где это? Мы ж и так каждый день видимся.

— Только в школе.

— Где ж еще?

— Где-нибудь еще, — говорит Рита и пристально смотрит на него.

Нет, не только зубы у нее красивые, но и глаза тоже самые красивые. Впрочем, Стефан думает, как бы ему убраться отсюда. И чем скорей, тем лучше. Вон уже Парис Краузе показался, потом еще эта Хайделинде припрется, а он, Стефан Кольбе, стоит тут с Ритой… Яснее ясного — новая парочка!

— И вообще я не знаю, чего тебе надо?

— А я очень хорошо знаю. Мне все известно.

— Чего это известно?

— То самое, — говорит Рита.

— Что то самое? — спрашивает Стефан.

Тем временем мимо проходит Парис Краузе, за ним — Хайделинде Вайссиг. Она, конечно, сразу говорит:

— Это вы тут вдвоем?

— Слыхала? — говорит Стефан Рите.

— Ну и уходи!

Стефан не уходит. Ноги точно свинцом налиты, а у Риты вот-вот слезы покатятся. Нет, это невозможно!

— Иди, иди, — говорит она. — Ты не уйдешь, я уйду. — Но она это только говорит, никуда она не уходит, и Стефан не трогается с места, ноги, правда, будто свинцовые. Он очень боится, как бы Рита не расплакалась. Разревется, как Сабина, прямо здесь, в коридоре… страшно подумать!

Но вдруг — о чудо! — в глазах Риты — одно презрение. Слез как не бывало!

— Мне все известно! — снова говорит она. — Все. Берегись! — и ушла.

Стефан — за ней. Сначала будто язык проглотил, но потом повторяет как автомат:

— У тебя не все дома! У тебя не все дома… — и так вместе с Ритой входит в класс.

Зло смерив Стефана взглядом, Рита говорит:

— Не подумай, что я рассердилась. А то еще вообразишь что-нибудь!

Но Стефан уже спешит к задним столам — перешагивает через ноги Марио Функе, а потом перелезает и через Париса Краузе — он как раз силушку пробует, опершись на два крайних стола.

Аня встречает Стефана улыбкой, но вдруг лицо ее делается строгим. Стефан подает ей руку, говорит:

— Ну, как?

Рука Ани и теплая и холодная, она сразу отнимает ее.

— Ты сегодня рано вышла? — спрашивает он.

— А ты — поздно, — говорит Аня, и оба сидят за своими столами и не знают, о чем говорить, — времени совсем мало осталось.

Место рядом со Стефаном, слева у окна, пусто.

Начинается урок. Математика. С утра и сразу самый трудный! А место рядом со Стефаном все еще пусто. Значит, Губерт не пришел.

На следующий урок он тоже не приходит. И на все другие. После второй большой перемены фрау Майнерт сообщает:

— Губерт Химмельбах заболел. Кто пойдет к нему и передаст домашние задания?

— Я, — говорит Стефан. Во-первых, потому, что Губерт его друг, а во-вторых, потому, что ему все равно надо поговорить с Губертом. Может быть, он вчера уже был болен? Во второй половине дня? Так ведь тоже бывает — вдруг ты сразу и заболел.

Губерт живет на десятом этаже. Одним пролетом ниже он тогда гидрант открутил. Стефан поднимается на лифте и не видит гидранта. Да он и забыл о нем совсем, сто лет тому назад это было…

Стефан нажал на звонок. Тихо. Вроде бы никого дома нет. Стефан звонит еще раз. В квартире слышатся быстрые шаги. Женщины на высоких каблуках так ходят. Мама Стефана тоже.

Дверь открывает мать Губерта. Она гораздо моложе, чем Стефан ее помнит.

— А, это ты! — говорит она. — Губерт будет рад. — От нее исходит какой-то очень нежный запах, и Стефан, послушно идя за ней, старается дышать только чуть-чуть.

У Губерта такая же комната, как у него. И такая же у Риты.

— Я тебе гостя привела, — говорит мать.

Легкий толчок. Стефан стоит посреди комнаты. Совсем обалдел. Он оглядывается, но она уже вышла и закрыла за собой дверь.

Койка — справа, точно как у него, а столик повернут узкой стороной к окну, книжная полка получается сзади. «Неплохо, — думает Стефан, — так лучше, чем у меня! Нет стены перед глазами».

Губерт лежит на кровати, может, и сидит, одеяло в цветастом пододеяльнике натянул до самого подбородка и смотрит на Стефана, как барсук из норы.

— Ну, как ты? — спрашивает Стефан.

— Садись поближе, я не заразный.

Стефан садится на рабочий стул, он мягкий и вертится. Стефан крутится на нем и оглядывает комнату. На стенах одни велосипедисты-гонщики. Сверкают спицы, яркие вымпелы и не меньше пяти портретов капитана сборной Тэве Шура.

— Вот кто настоящий чемпион! — говорит Губерт.

— А сам ты тоже катаешься?

— Буду, когда мне купят гоночный.

— Рост у тебя неподходящий.

— При чем тут рост? Это если на лошади, жокей должен быть легкий. Велосипедисту надо быть сильным. Выносливым.

Стефан кивает в знак согласия, не хочет обижать Губерта. Смешно ведь слушать про силу и выносливость от маленького Губерта. И Стефан не смеется, а серьезно спрашивает:

— Ты вчера тоже? Вчера тоже был болен?

— Нет.

— А за Сабиной не зашел?

— Не мог.

— Не мог?

— Правда не мог, — говорит Губерт. — Я вышел примерно в половине пятого — мы ж с тобой на это время договорились, правда? А как зашел в лифт — вижу, этот тип стоит, ну помнишь — в канадке?

— В канадке?

— Ну да, подлец этот, — продолжает Губерт, — стоит в самом углу кабины и глаза вылупил. Будто и не узнает меня. А ведь узнал сразу, бандит!

— Вот она и ошибка! — говорит Стефан.

— В чем?

— В том, что ты зашел в лифт.

— Ясно, что ошибка, а чего мне делать-то было? А как только я тронулся, он меня сразу схватил и в душегубку зажал.

— Безо всякого?

— Без чего это?

— Ну, никто не подсел на нижних этажах?

— Подсел. Женщина одна, но он уже крепко держал меня, а вид делал, вроде мы играем, шутим вроде. Женщина еще сказала — нашли где баловаться, в лифте-то! Вот так все и было.

— Во бандюга, — говорит Стефан.

— На предпоследнем этаже мы вышли. Потом пролезли под трубами и в сушилку. Ты же знаешь.

— В сушилку?

— Он снял там веревки. Связал меня. И крышка.

Широко раскрыв глаза, Стефан смотрит на Губерта.

— Не веришь? — говорит Губерт.

— Связал? А как?

— Всего обмотал веревками. Будто египетскую мумию! И так и оставил лежать.

— И кляп — тоже?

— Кляп? — спрашивает Губерт.

— Чтоб ты не кричал.

— Мне и так нельзя было. И никого не позовешь. «Тихо, — сказал он мне. — Через час я вернусь, а ты лежи тихо». Так и сказал.

— А ты?

— Лежал и ждал.

— Так и лежал?

— Чего мне было делать?

Стефан сидит, молчит, время от времени поглядывая на Губерта.

— Не веришь? — спрашивает Губерт. — Все правда, чистая правда. А теперь он с меня требует, чтоб я ему каждый день пять марок давал.

Медленно открывается дверь. Показывается поднос и с подносом мать Губерта. На подносе бутылка колы, печенье и стакан молока. Она собралась уходить. На ней очень красивое мягкое пальто песочного цвета.

— Вот вам немного печенья. Кола — для гостя, молоко для нашего больного. Чур, не меняться. — Она погрозила маленьким пальчиком, а так как она стоит рядом со Стефаном, его опять обволакивает нежный запах. Даже голова кружится!

Поднос поставлен на стол, мать говорит Губерту:

— Понимаешь, малыш, мне надо уйти. И может так получиться, что я задержусь допоздна. Передай, пожалуйста, папе, если он раньше вернется. Но я не думаю.

Улыбнулась — и нет ее! На тонких каблучках, в мягком, песочного цвета, красивом пальто…

— Знаешь, бывает, я ее терпеть не могу. Вот уйдет так, и я ее терпеть не могу! — говорит Губерт.

— Ну, а если ей надо?

— Надо?

— На работу или в магазин?

— Вот-вот, — говорит Губерт. Вдруг одеяло отлетает в сторону, Губерт вскакивает с постели, прыгает и скачет по комнате в пижаме в полосочку. Сделал стойку, ноги упираются в шкаф. И снизу, где теперь голова, кричит: — Я вообще не больной! Не больной, ха-ха-ха! — Уже он снова на ногах, прислушивается к двери и кричит: — Ура! Совсем ушла!

Очумел! — думает Стефан. И когда гидрант открутил — тоже чумовой был. И с плотвой, когда ее обратно в воду хотел бросить…

Долго Стефан молча смотрит на Губерта, и Губерт постепенно затихает. Взобрался на кровать, прислонился к стенке и снова подтягивает одеяло до самого подбородка.