15

В одиночку Губерт теперь совсем не ходит.

Утром — в школу, после уроков — домой, даже на музыку всегда Стефан с ним, а частенько и Аня. Она уже знает, какая угроза нависла над Губертом, и как-то даже сказала, когда они шли втроем:

— Так вы с ним не справитесь. Всегда вместе и вместе. Когда-нибудь он все равно Губерта поймает. И что тогда?

— Что тогда? Может, ты знаешь? — сказал Стефан.

— Надо его призвать к ответу.

— Ты хочешь сказать — набить ему морду?

— К ответу, я сказала. Чтоб он сам понял.

— Чтоб сам себе морду набил? — спросил Губерт.

Аня посмотрела на него так, как будто с ним и разговаривать не стоит, но все же сказала:

— Что это вы? Такие выражения? Ничего другого придумать не можете?

— Погладить его советуешь, — сказал Губерт. — По щечкам.

— По твоим, — сказала Аня, а Стефан, стоя между ними:

— Не понял разве — не любит она такие выражения.

— Да понял я, а…

— «А» упало, «Б» пропало…

Аня, она еще в красной нейлоновой куртке была, улыбнулась… Потом они разошлись. Она сказала: «Мне в булочную надо».

Стефан хотел с ней пойти, но они как раз стояли у вокзала городской электрички «Яновицбрюкке», там Губерта никак нельзя было одного оставлять. Стефан долго смотрел Ане вслед, а когда она обернулась, помахал ей.

— Что я такого неверного сделал? — спросил Губерт.

— Сам догадайся…

— Ты не злись. Мне теперь Аня тоже кажется ничего. Не такая уж она толстуха.

— Рад это слышать. Мне-то все равно.

— Значит, злишься.

— Ну и что?

— Это потому, что ты ходишь с ней.

— Это потому, что ты балда.

Губерт промолчал, последние слова оскорбили его, а Стефан, не глядя на него, сказал:

— Об Ане — ни слова, понял?

— Да я и не говорю ничего.

Они уже удалились от вокзала, прошли внизу по набережной. Чайки сидели на парапете. И все рядком, как Стефан видел во сне. И не слетали. Только если руку протянуть — улетят. Губерт сказал:

— Хотел бы я быть чайкой.

— Чайкой?

— Никто меня не поймает. Улечу, и всё.

— Из-за этого — всю жизнь чайкой?

Деревья вокруг дома-башни были словно в прозрачном светло-зеленом облаке. Через листву все видно. Внизу, где шлюз, что-то грохотало. Там стоял танкер. Сине-белый.

— Я бы и один этот кусок прошел, — сказал Губерт. — Ты же с Аней хотел идти. Хотел ведь?

— Да ладно тебе.

— Нет, правда, ничего со мной не случится. Средь бела дня-то.

— Когда он тебя прижал, ночь, что ли, была?

— В лифте это было.

— В лифте, а здесь что?

— Здесь мы на улице. Убежать можно. Или крикнуть.

Стефан хотел что-то сказать Губерту, этому великому герою Губерту, но так ничего и не сказал, а только напряженно смотрел куда-то вперед. Губерт — тоже.

— Вот и он! — сказал Стефан.

Перед ними — Экки Симл. Он спустился на один пролет по лестнице и стоит теперь в своей канадской куртке, загораживая им дорогу. Ноги расставил, голову наклонил, кулаки засунул глубоко в карманы.

— Бежим! — кричит Губерт.

Стефан — ни с места. Губерт кричит Канадке:

— Попался, вымогатель проклятый!

Канадка раздувает жвачку пузырем, пузырь лопается — вот и весь ответ Губерту. Еще три шага, и Канадка стоит над ними. Он довольно рослый для своего возраста.

— Тридцать марок с тебя, — говорит он Губерту. — Но я подожду. Ничего тебе не сделаю. Но помни: каждый день пять марок. Усёк? Пока не выплатишь за куртку.

— И не собираюсь, — говорит Губерт.

— Она на валютку куплена, — говорит Канадка, — все равно не возместить.

— Ты же носишь ее.

— Латаную. Ничего не стоит теперь эта вещь.

— Ты меня связал, вымогаешь у меня деньги — так только бандиты, гангстеры делают!

Жвачка перекатывается от одной щеки к другой. Снова пузырь, и Губерт, несмотря на весь свой гнев, втайне удивлен: здорово это у Канадки получается!

— Жвачка — тоже на валютку? — спрашивает он.

— Давай ближе к делу. Как насчет первых тридцати марок?

Губерт не отвечает. Нет, не хочет он отвечать, и его противнику следовало бы проявить активность. За шиворот его схватить, коленкой поддать — надо же показать власть. Но он только еще раз грозит:

— Скоро увидимся. — Потом Стефану: — Твою физию, дебил, я запомнил!

— Сам дебил! — говорит Стефан.

Путешествие жвачки приостанавливается. Снова она медленно приходит в движение, и можно предположить, что так же медленно ворочаются угрозы у Канадки в голове.

— Дебил, говорю! Сразу приметил, что ты жук! Свою порцию получишь!

— Когда? Сейчас? — спрашивает Стефан и приготовился. Он знает — вот-вот последует удар. И правда — кулак уже поднят. Но ударить некого! Стефан и Губерт исчезли! Через кусты выбрались наверх, на улицу и где-то там кричат:

— Сам физия! Сам дебил! Подойди только! Трусишь. Супердебил!

Они бегут вдоль кустарника. А где Канадка?

Не показывается. Не грозит даже, а преспокойно уходит в сторону вокзала…

— Видел? — говорит Стефан. — Это мы с тобой, мы с тобой добились!

А Губерт вдруг дергает себя за уши и вопит:

— Надо было всыпать ему! Всыпать!

Неделю спустя, во вторник, сразу после уроков Лариса вдруг заявила:

— Завтра начнем. — Это она насчет сбора макулатуры для гиппопотама-бегемота. — Чем больше бегемот — тем больше надо материала скульптору. Значит, и больше денег собрать надо.

Все хотят, чтобы бегемот был побольше, совсем большой.

— Такой большой, как раньше паровозы были, — говорит Парис Краузе.

Да, это был бы очень большой бегемот, и все же Марио Функе он кажется недостаточно большим. Он предлагает:

— Надо, чтоб в голове у него пещера для нас была. Мы бы в ней устроили клуб любителей гиппопотамов!

Своим предложением Марио всех насмешил. Но кое-кто думает, что это он их на смех поднимает.

Отряд собрался внизу, на школьном дворе, слева, где лестница. Здесь светит солнце, не так ветрено. Прошло уже десять минут, как кончился последний урок.

— Можно и свидания там назначать. У бегемота в голове. Парочкам.

Кто же это сказал?

Снова — смех! Но смеются не все. Стефан Кольбе, например, не смеется. Это ж Рита сказала. А вчера Стефан получил письмо. Прямо на уроке. И сегодня — второе. И опять на уроке. Нарочно так передали, чтобы было заметно. Чтобы Аня заметила. В первом письме написано: «Ты забыл, что было?» А во втором: «Я не забыла ничего». Так что получалось в двух письмах: «Ты забыл, что было? А я не забыла ничего!»

И сейчас она выкрикнула насчет парочек в голове у бегемота! Неспроста. Рита хитрая очень, она так просто никогда ничего не делает. И поцеловала она его неспроста. Заманила вниз, к самой реке, и поцеловала. Губы холодные, а меховой воротник — теплый…

Теперь ты, Стефан Кольбе, будь начеку!

— Завтра, — говорит Лариса, — пойдем собирать бутылки и макулатуру. Начнем с ближайшей улицы и старых домов.

— А в высотном? — спрашивает Хайделинде Вайссиг.

— Потом. Это мы всегда успеем, — отвечает Лариса. Солнце светит ей прямо в лицо, глаза кажутся карими и завитушки на лбу светлые-светлые. — До завтра тогда, — говорит она.

Ребята расходятся. Через здание школы, потом вниз по улице и разбегаются по домам. Риты нигде не видно.

«Попадись она мне!» — думает Стефан. Они идут втроем с Губертом и Аней. До самого моста. Аня хотя и с ребятами, но как-то сама по себе, на некотором расстоянии…

— Что это ты? — спрашивает Стефан, когда они перешли мост.

Аня не отвечает, да и не смотрит на него. И тогда Стефан говорит Губерту:

— Ты подожди у подъезда. Стой так, чтобы я тебя видел.

Губерт шагает дальше: оба больших пальца зажаты остальными — а это означает, что он желает счастья Стефану.

Ну и балда этот Губерт!

— Почему Губерт вдруг один пошел? — спрашивает Аня.

— Что с тобой? — говорит Стефан. — Хочешь, скажу, что в письмах написано?

— Я и знать не хочу.

— Почему это вдруг? Недавно ведь хотела узнать?

— Когда это я хотела?

— На переменке и сразу после.

— Что было, то прошло.

— А теперь?

— Теперь я ничего знать не хочу.

— Не хочешь, значит.

— От Риты они! Больше мне ничего знать и не надо.

— Вот как? И ничего-то ты не знаешь. — Рука Стефана, уже доставшая записки из кармана, так и осталась там. Теперь — ни за что!

— Ничего ты не знаешь, — повторяет он.

— Знаю.

— Ну, скажи! — говорит он.

Аня, такая, как она сейчас, совсем чужая ему. Не подступись!

— Вот что, — говорит она вдруг, — я знаю, что ты нечестный человек.

— Нечестный?

— Было же у тебя что-то с твоей Ритой.

— С «моей» Ритой? Ну и ну!

— Глазки она тебе строит и письма без конца пишет.

— Без конца? Ну и ну!

— Ну и ну! Ну и ну! — передразнивает Аня и убегает.

Так уже однажды было. Он не поспевает за ней. По правде говоря, и не хочет. Во всяком случае, сейчас.

У дома-башни, на речной стороне, его ждет Губерт. На носу у него написано: ну что? Но еще до того, как он успевает раскрыть рот, Стефан тихо говорит:

— Заткнись!

Вместе они поднимаются на десятый этаж. Стефан провожает Губерта до квартиры и сразу снова спускается — не хочет он сейчас домой. Комната пустая, тихо там. Нет, не хочет.

Выйдя из подъезда, он огибает дом и через вытоптанный сквер идет к воде, вниз по крутому берегу, как раз напротив шлюза. Стоит. Думает. Не очень знает о чем. Поднял камушек, другой. Бросил в старую баржу, принайтованную к кнехтам у самого шлюза.

Вдруг чувствует — чей-то палец осторожно нажимает ему на спину. Шагов он не слышал, и слов — никаких, даже подумал: не Аня ли? Подкралась тихарём, мириться хочет. Стефан медленно поворачивает голову, поворачивается сам — палец скользит по спине, руке, упирается в грудь. Не палец это, а палка. Канадка! Не Аня, нет, Канадка это! От страха в животе Стефана что-то кольнуло. Он же один здесь! Внизу, у самой воды. Никто не придет на помощь.

Заметив его испуг, Канадка говорит:

— Ну, кто у нас дебил? Кто?

Через свитер, через рубашку Стефан чувствует, как палка напирает сильней, он напрягается, чтобы не упасть.

— Кто дебил, говори!

— Чего задаешься-то, восьмиклассник!

— Я тебя предупредил — получишь свою порцию.

Палка давит сильней, Стефан еще больше напрягается. Лицо противника спокойно, ни признака злости, выражение скорее выжидательное. Сам — бледный, а волосы черные. Красивые волосы. И ничуточки злости.