17

В воскресенье, значит. В воскресенье Стефан поедет на Старый Одер. К Тассо, к бабушке! На остров лебедей!

Но только надо, чтобы еще прошли пятница и суббота!

И пятница и суббота.

А в пятницу утром Стефан выходит из лифта и видит: стоит Аня и спокойно говорит:

— Идешь?

Впервые они снова говорят друг с другом. Забыты Ритины записки… Ерунда это была.

— Идем, — говорит Аня и шагает вперед. Но Стефан останавливает ее:

— Губерта еще нет.

— А, — отзывается Аня. Ей было бы приятней пойти без Губерта. Да и Стефану Губерт не очень нужен. Или как? Внезапно чем-то чужим повеяло от Ани, словно она отмалчивается… Они стоят перед стеклянной стеной, смотрят на стройплощадку. Песок и песок. Кажется, ничто не изменилось, а сколько уже времени прошло… Аня спрашивает: — Ты из-за того парня Губерта ждешь?

— Середка на половинку.

— Вы его хоть раз встречали?

— Он — меня. Я один был. — Стефан говорит о том дне, когда Аня ушла от него.

— Совсем один?! Ой-ой-ой!

— Я убежал от него. К каноисту, Гаральду. Помнишь? Который тогда в кафе с Ларисой был? Я его каноистом зову, он на каноэ соревнуется.

— Ну и как же?

— Спортсмен он. На каноэ ходит. Потому он для меня и каноист.

— Он что-нибудь сделал этому парню?

— Только кулак показал. Вот так, — и Стефан сует кулак Ане прямо под нос.

Аня отталкивает его и говорит:

— Чего это ты меня пугаешь!

— Теперь он три раза подумает насчет пяти марок каждый день.

— Ты считаешь?

— Теперь-то? Когда ему каноист сказал? И он знает, что я его друг? Голову даю на отсечение — еще как призадумается!

— Тогда он и Губерта больше не тронет.

На этот раз Стефан не спешит с ответом.

— Наверное, — говорит он, и в его голосе слышится неуверенность.

— Тогда мы можем идти. И ждать не надо.

— Я буду ждать, — говорит Стефан. Но отвечает он Ане чересчур быстро и тем самым подвергает опасности только что состоявшееся примирение. Стоит Ане уйти — он будет тут дурак дураком стоять и ждать.

— Будешь ждать? — спрашивает она.

Стефан кивает, но уже не очень решительно. Ведь если она вправду уйдет, сколько ему потом ждать, пока она с ним опять заговорит? Или как? Ничего подобного — он должен дождаться Губерта.

— Ну, ладно, — говорит Аня, — я тоже подожду.

— Тебе — не обязательно, — говорит Стефан и делает вид, будто он так и думает. На самом-то деле ему очень хочется, чтобы Аня осталась. Очень даже хочется, и Аня давно это заметила. Она улыбается, говоря:

— Мне подождать? Или как?

Слышно, как лифт скрипя скользит вниз. Раздвигаются двери. Губерта нет, одна мелюзга. Но тоже школьники — из самых младших классов. Они устраивают у дверей толчею, что-то выкрикивают. Наконец в пустом холле снова делается тихо.

— Следующего подождем, — говорит Стефан, — нет, еще два.

— Может быть, Губерт опять заболел?

— Почему опять?

— Он же тогда болел, только один день, правда. Ты же навещал его.

— Верно, — говорит Стефан. Но ведь Губерт тогда не болел?

Снова подходит лифт. На этот раз приехала женщина с собачкой. Собачка как бешеная рвется на поводке. Черный шнауцер. Глазки сверкают.

— Страшно! — говорит Аня. — Язык вывалил.

— Это оттого, что тянет. Старуха сейчас свалится.

«Старухе» не больше тридцати. Она запуталась в поводке и правда чуть не падает. На ней красивый брючный костюм, темно-зеленый. Шнауцер прыгает на дверь и лает как оглашенный.

— Оглохнешь, — говорит Аня. — Лучше таксу держать.

— Таксы тоже лают будь здоров!

— Зато их на руках можно выносить, — говорит Аня, склонив голову набок. Она стоит так, как будто у нее собачка такса на руках и Аня ластится щекой к таксиному уху, нежному, мягкому.

Некоторое время никто на лифте не спускается. Стефан говорит:

— Следующего подождем, и всё!

Они ждут молча, и когда подходит лифт, одновременно смотрят на двери кабины, как будто заключили пари — приедет Губерт или нет?

Нет, не приехал Губерт. Только девочка из их класса.

— Вы чего ждете? — спрашивает она. Сзади на нее наезжает детская коляска — молодая мамаша очень спешит. А вон и еще кто-то. На Стефана надвигаются длинные ноги, не спеша, небрежно, и Стефан уже готов принять бой. На этот раз он не удерёт. На глазах Ани? Ни за что! Да и вообще…

— Ну, и как? — спрашивает Канадка. На слух даже приветливо. Но это он всегда сперва так. — Приятеля своего ждешь?

— Какого еще приятеля?

— Куртку который мне порвал.

Стефан молча следит за противником, ждет первого удара. Ничего не происходит. Канадка по-прежнему приветлив. Он говорит:

— Если ты его ждешь — я его вышвырнул. Наверху. Из лифта. Там еще лежит.

— Ты не посмел этого сделать! — говорит Стефан.

— Захочу, еще не то посмею. Но вы для меня не та возрастная группа. Маловаты, — говорит Канадка. — Дело кончено. Хватит с меня. Так и передай.

Сжав губы, Стефан смотрит на него. Он все еще ждет, не последует ли удар. Но нет. Канадка уходит. Перекатил жвачку под другую щеку, раздул пузырь и зашагал прочь, покачивая бедрами, будто победитель.

— Это ж он! — говорит Аня. — Неужели он с Губертом что-нибудь сделал?

— С Губертом? Показуха одна.

Через стеклянную стену они видят, как Канадка проходит мимо. На лице — полнейшее равнодушие. Будто он забыл уже все. Аня говорит:

— А волосы у него красивые.

— Что-что?

— Черные такие.

— Черные? Ну знаешь ли! Может, ты ему лично это скажешь? «Красивые у тебя волосы!»

— Дурень! — говорит Аня.

Отвернувшись, Стефан спрашивает:

— А у меня какие?

— У тебя?

— Да, у меня. Какие у меня волосы?

— Русые, — говорит Аня. — Светло-русые. Но не в одном цвете дело, когда говорят — красивые волосы.

— Значит, у меня некрасивые?

— Нет, просто другие. Непокорные. Не такие мягкие.

— И это ты видишь, не потрогав? — спрашивает Стефан и сам трогает свои волосы.

— Вижу.

— А у тебя?

— Очень похожи на твои. Светлее только. Правда?

— Они у тебя не непокорные.

— Нет, непокорные, — говорит Аня. — Ты потрогай, — и сразу склоняет голову. Волосы у нее густые-густые, шею закрывают. И светлые, как спелый овес.

Стефан поднял руку, чтобы потрогать, — но прежде оглядывается: нет ли кого поблизости, а то еще увидят! — и тут же опускает руку на голову Ани.

Его все равно увидели! Губерт увидел. Вдруг вынырнул откуда-то из-за Ани и стоит рядом.

— Вы чего тут? — спрашивает он.

Чтобы скрыть смущение, Стефан сразу набрасывается на него:

— Чего-чего? Расчевокался! Пора бы тебе и прийти! Ждешь тут не дождешься!

— Это я из-за лифта, — говорит Губерт, — вышло там кое-что. Я сел на девятом.

На девятом? Было там что-то? Канадка! Что-то тут с Канадкой связано? Не показуха, значит. Стефан говорит:

— Он тебя правда выгнал из лифта? Сволочь поганая! Ну погоди!

— Ты это про Канадку? — говорит Губерт и улыбается, словно гордится чем-то. — Хотел. Точно. А я не зашел в кабину. Сразу удрал — вниз на девятый! Как только увидел его физию — сразу вниз на девятый. Ну как, что скажешь?

— Надо было войти. Мы от него больше бегать не будем. Не на таковских напал. Трусит он, вот что!

— Ты правда так думаешь?

— Точно. Притворяется, задается, только чтоб мы не заметили, что он трусит.

— Может быть, и так. Если ты так считаешь… — Но что-то другое не дает Губерту покоя. — Там объявление висит, — говорит он вдруг.

«Там» — это на другом конце холла, доска объявлений, большая, обтянута материей. Сверху наклеены крупные буквы: «Говорит управление высотными домами». Рядом лозунг: «Квартиросъемщики отвечают за чистоту на этажах». Обычно эта доска пуста, но сейчас на самой середине прикреплена бумажка — серенькая в голубую клеточку. На ней печатными буквами написано: «Задаем вопрос, пока не поздно! Какой остолоп придумал загонять ребят в загон из бетона? С приветом! От имени детей: Гаральд со стройки».

— Гаральд? — говорит Стефан.

Они читают записку еще раз. И в третий раз. Потом Стефан говорит:

— Какой парень, а?

— Ты его знаешь? — спрашивает Губерт.

— Ясное дело, знаю. Гаральд — наш каноист.

— Это тот, который с Ларисой в кафе был, — добавляет Аня.

— Он самый, — говорит Стефан.

Губерта уже не удержать, он спрашивает:

— С Ларисой? В кафе? Где? — Он же не знает ничего, его ж там не было, и никто ничего ему не рассказывал: ни Стефан, ни Аня. Они и сейчас отмалчиваются. Губерту и сейчас ни про каноиста, ни про Ларису ничего не узнать. Ну и пусть! Про каноиста он ведь уже знает.

— Это он, по-твоему, записку повесил? — спрашивает Губерт.

— На все сто — он!

— На все сто? Значит, ты точно знаешь. Он сам сказал?

— Почему сказал? Другого такого, как мой Гаральд, я не знаю. И — «со стройки».

— Но почему, почему он так написал?

— Тоже мне, спрашиваешь! Не соображаешь разве? Чтоб все прочли.

— Это здесь-то прочли? Никто ж не останавливается. Все мимо проходят.

Это верно, все проходят мимо.

Спускается лифт. Открываются двери. Люди выходят и входят — никому дела нет до доски объявлений. Может быть, дети заинтересуются? Дети, когда группой ходят, то один, то другой остановится, поглядит: что там написано? Любопытства ради. А сейчас никто не обращает внимания.

— Видали? — говорит Губерт. — Все проходят. Надо бы громко, вслух прочитать.

Ишь ты, громко прочитать! Может, еще на скрипочке поиграть? К чему это! Стефан говорит:

— Нам это все равно… Мне то есть. Я на детской площадке давно уже не играю.

— А нарисовал! — говорит Аня. — Это ж ты детскую площадку нарисовал. На уроке Бази. Не помнишь?

— А ты — забудь, — говорит Стефан.

— Мы ж тоже рисовали, — говорит Губерт.

— Все равно советую тебе забыть. Мой отец, Герман, он сразу забыл. Поглядел и забыл.

— А вот Гаральд не забыл! — говорит Аня.

— Гаральд?

— Ты что думаешь, Гаральд сам собирается играть на детской площадке? И ради этого записку написал? — Аня строго смотрит на Стефана, как будто все это очень важно, но Стефан ничего в ответ придумать не может, он говорит:

— Ты спроси его сама! Спроси — будет он на детской площадке играть? Ножками мы топ-топ-топ! Ручками хлоп-хлоп…

А ведь в этом слышится что-то веселое: и ножками и ручками…