20

Следующее утро — воскресенье! Все встали спозаранку, и даже папа Герман уже проснулся. Сабина его растормошила:

— Почему ты не встаешь? Мы к бабушке поедем.

На столе — завтрак: кофе, какао, джем, мед, поджаренные хлебцы. Отец говорит:

— Хорошо мы живем. Так бы и всегда! Но что мы целый день будем делать у бабушки — не знаю!

— Если б целый день! — говорит мама-Сусанна. — Пока приедем — уже обед. А потом — мама ведь ждет нас. Как переехали в город — ни разу у нее не были.

— Это я так просто, — говорит Герман.

— Кому еще какао? — спрашивает мама, наливая Сабине. Стефану она говорит: — Вы ходили вчера макулатуру и вторсырье собирать?

— Триста двадцать бутылок! — говорит Стефан.

— Триста двадцать?!

— И макулатуры килограммов двести.

— На что вы потратите деньги? Надеюсь, на что-нибудь хорошее?

— На день рождения! — выкрикивает Сабина.

— Недурно, — говорит Герман. — Сразу тебе и подарок ко дню рождения.

— Мы на бегемота собирали, — говорит Стефан.

Никто не понимает, о чем он? До сегодняшнего дня никто не слыхал о бегемоте, и Стефан поясняет:

— На бегемота для детской площадки.

Отец как раз хотел отхлебнуть кофе, чашка у самых губ, но так и не выпил, смотрит поверх чашки на Стефана, а мать, наклонившись вперед, спрашивает:

— Бегемот? Какой бегемот?

— А мне можно на нем верхом покататься? — кричит Сабина.

— Ясное дело, можно, — говорит Стефан. — Бегемота нам скульптор вырежет из дерева.

Герман выпивает кофе, медленно опускает чашку на стол. Мать — любопытство ее разгорелось — спрашивает:

— Скульптор? Тогда это будет очень маленький бегемот?

— Очень даже большой, — говорит Стефан. — Как дерево, если его на землю повалить. Но у него четыре ноги.

— А уши? Уши есть? — кричит Сабина.

— И голова и уши.

— И он будет стоять на нашей площадке?

— Так мы придумали, — говорит Стефан и смотрит на отца — что это он ничего не говорит?

А отец сидит себе, будто бегемот его ничуть не касается.

— Когда мы едем? — спрашивает он.

— Куда ты спешишь, ты же кофе еще не допил.

— Может, мне будет позволено спросить, когда мы едем?

— Скоро. Сейчас и поедем, — говорит мать. — А ты ничего не слыхал о бегемоте? По-моему, прекрасная идея!

Нет, он ничего не слыхал, да и не считает это прекрасной идеей, скорей дурацкой затеей. Но этого он вслух не говорит.

Герман допивает кофе. Сусанна удивленно спрашивает:

— Что это — тебя совсем не интересует?

— Бегемот? Честно признаться — совсем не интересует. Я строю дома!

— А это разве не относится к домам?

— Возможно, и относится, но всё в меру.

Герман допил кофе. Сабина уже залезла ножками на стул — она вся нетерпение.

— Тогда идите вниз, — говорит мама-Сусанна. — Я скоренько помою посуду. А тебе, Герман, не надо машину проверить?

— Чего там проверять!

— Шины или еще что-нибудь? Я уже недели две как не садилась за руль.

— Я — тоже, — говорит Герман.

И вдруг — всё настроение испорчено! Или оно уже было испорчено раньше, только этого никто не замечал? Сусанна хмурится. Она думает: «Что это с ним?»

Стефан собирает посуду. Сабина помогает. Герман встал из-за стола. Потянулся и приложил ладони к потолку. Он любит так делать. Но Сусанна говорит:

— Хорошо бы ты прекратил!

— Уже прекратил, — сразу же говорит Герман. — А что, собственно, случилось? Так вдруг?

— Абсолютно ничего. Но прекрати это, пожалуйста, и навсегда! Ты же пальцы прижимаешь к потолку, остаются пятна.

— Ну, знаешь ли! Покажи мне хотя бы одно пятнышко! — Герман разошелся, он говорит Стефану: — Бегемота вы там хотите поставить? Вы что, совсем ума решились?

Стефан так и застыл с дощечкой в руках, на которой хлеб режут. Сусанна на всякий случай отбирает ее. Оба смотрят на отца, а тот с досадой говорит:

— Кому такое пришло в голову? Тетке вашей, что ли?

— Какой тетке? — спрашивает Стефан.

— Или дружку твоему, землеройке спятившей?

— Герман! — возмущается Сусанна. Но Герман не обращает на нее внимания.

— Детская площадка — не ваше дело! — говорит он. — Не ваше! Поняли? Мы ж об этом договорились. Или как?

— Кто с кем? — спрашивает Сусанна. — Ничего не пойму!

— И незачем тебе! Наше это дело, и никаких разговоров!

Сусанна уносит дощечку, но тут же возвращается из кухни. Она спешит сказать:

— Почему это только ваше дело? Ничего подобного.

— Бегемот! — разоряется Герман. — И никого не спросили! Не договорились со стройуправлением. Куда это мы придем? Безобразие! Бесплановость!

— Слава богу, — говорит Сусанна.

— Как это слава богу? О чем ты?

— Слава богу, что существует такая бесплановость.

— Вот как! — говорит Герман. — Хотел бы я посмотреть на тебя, если в твоей лавочке все будут делать кто во что горазд!

— Лавочке? — переспрашивает Сусанна. — Сразу видно, как ты к моей работе относишься!

— Весьма положительно, — говорит Герман. — Но «кто во что горазд» — этого я не переношу!

— Но при чем тут бегемот? Это ж весело! Дети будут рады. Да и вообще это ж что-то новенькое — не одни голые стены. Четыре угла снаружи, четыре — внутри, скоро сама превратишься в четырехугольник. — Сусанна круто поворачивается на одном каблуке — три шага, и она на кухне. Открыла кран, вода бьет сильной струей.

Герман заглядывает на кухню — что это она там? Затем говорит Стефану:

— Такой животине не место на детской площадке!

— Нам кажется как раз хорошо! — говорит Стефан.

— Не вам! Не вам! А пионервожатой вашей, Ларисе этой! Ее выдумка. А с твоим дружком у нее что? С этим каноистом?

Стефан молчит. Немыслимо высокий отец смотрит на него сверху, иронически смотрит — что-то Стефан теперь скажет? Но говорит не Стефан, а Сусанна:

— Герман, спускайся вниз! Посмотри, как там машина. Надо же нам в конце концов ехать.

— Не спеши, — говорит Герман. — Теперь — не спеши! Я спущусь, когда мне это будет угодно. Затея с бегемотом — вздор! Он должен это понять. Должен! И их тетка, пионервожатая, — тоже! Лариса эта! Проклятье! Что там, одни ослы, что ли?!

— Ну, вот что! — говорит Сусанна. — Хотела бы я знать, какая блоха тебя укусила? Неужели ты правда хочешь нам воскресенье испортить?

— Я хочу? Что ж, тогда я остаюсь.

— Так я и знала! К этому ты и клонил! С самого начала не хотел ехать.

Впечатление от этих слов как от разорвавшейся бомбы. Герман, все это время стоявший на одном месте, снова садится. Он вытягивает ноги во всю их невероятную длину. Закидывает руки за голову и глубоко вздыхает.

— Ну ты же должен признать, что ни с того ни с сего, как гром с ясного неба набросился на сына. Ничего не могу понять!

— Он! Он может. Он прекрасно понимает.

— А рисунок? Зачем ты разорвал его рисунок?

— Рисунок?

— Может быть, я когда-нибудь узнаю причину?

— Никаких причин нет! — говорит Герман, а Стефан, которого она могла бы сейчас спросить, молча покинул большую комнату. Сабина еще здесь, но какая-то притихшая, такой ее никто не видел.

— Пойди, поиграй, — говорит мама. — Папе и мне поговорить надо.

Сабина кивает головкой, но не уходит. Мать говорит:

— Пойди к Стефану. Мы скоро поедем.

Сабина все еще не трогается с места, но вдруг, как будто кто-то за ней гонится, выбегает. Дверь с грохотом захлопывается. Герман говорит:

— Это еще что такое? Она же стоит за дверью и подслушивает!

— Может быть. Ну и пускай. Надоест, и побежит играть.

— Я, между прочим, никакого представления не имею, о чем нам еще говорить?

— Я знаю, — говорит Сусанна и смотрит на него своими большими темными глазами. Хочет улыбнуться, хочет как-то смягчить всё, но улыбка не получается. — Ты меня не убедишь! Что-то ведь произошло между вами, между тобой и Стефаном. Не убедишь, что это пустяки и что об этом не стоит говорить! Я должна говорить. Меня это тревожит. И знаешь, что я тебе скажу…

Он молча смотрит на нее, внешне спокоен, но только внешне — не такой уж он бесчувственный чурбан, чтобы тревога жены не волновала его. Сусанна говорит:

— …я иначе себе представляла нашу жизнь здесь, когда мы еще у мамы жили.

— Как иначе?

— Ну, как у нас всё будет, когда мы съедемся все вместе… каждый день вместе! Мы, наша семья, семья Кольбе.

— Ты иначе себе это представляла?

— Да.

— А что именно иначе?

— Не так, как мы теперь живем…

— Тебе что-нибудь не нравится?

— Да, собственно… я думала, мы будем довольны — вся семья в сборе! И мы все будем счастливы.

— Разве это не так?

— И ты спрашиваешь?

— Как это я спрашиваю?

— Как будто все в порядке, как будто так и надо и не может быть по-другому.

— Я спрашиваю так, как я это понимаю, — говорит Герман. И сразу становится ясным, что он ни над чем не задумывался — и что сейчас ему трудно понять жену. — Может быть, эта квартира во всем виновата? Но ведь квартира — чудесная! Четыре комнаты, отопление, горячая вода — полный комфорт. А у бабушки — ты разве не помнишь? В шесть утра на автобус. До этого надо и затопить и вся эта волынка. Каждую зиму мучались!

— Помню. Очень даже хорошо помню. Я-то ничего не забыла. Но дело ведь не только в этом. Стоит вспомнить, как ты приезжал к нам в конце недели…

— И что тогда было?

Вопрос вызывает улыбку.

— Ты был тогда с нами. Тогда мы были по-настоящему вместе.

— Сусанна! — говорит Герман. Он уже ничего не может понять. — А здесь мы разве не вместе?

— Ну конечно же. Но это совсем другое.

— Мы ведь живем здесь. У каждого своя работа.

— Да, да, моя работа, твоя работа! А мне хотелось бы кое-что вернуть.

— Что, собственно?

— Для детей кое-что.

— Для детей?

— Для Стефана. Ему здесь многого недостает. А там у него было. Разве ты не замечаешь?

Герман рассматривает свои ботинки.

— Чего это я не замечаю? Чего ему здесь не хватает? Весь день бегать, носиться? Да? Время зря убивать? Да! Этого не хватает! Тогда я с тобой согласен. Они ж там жили как разбойники, он со своим Тассо. И рыбаком этим — Куланке. И твоей матерью. Но ведь так из парня ничего путного не выйдет. Неужели ты не видишь этого?

— Что я не вижу?

— Что так из парня ничего хорошего не получится.

— Я хотела бы знать, что тебе не нравится в нашем мальчике?

— Какого дьявола! — вырывается со стоном у Германа. Внезапно он вскакивает и кричит: — Разговоры эти мне осточертели! Одни слова! Пустые слова. Болтовня одна!