21

Стефан стоит внизу у подъезда. Небо чистое — ни единого облачка. Солнце еще на востоке — оно озолотило кроны деревьев, весь недостроенный дом-башня залит светом, бетонные стены светятся, словно песчаник, — над ними голубое небо.

Стефан обходит дом. Впереди — всё воскресенье. И такое бесконечное, каким может быть только воскресенье, от которого уже ничего не ждешь.

На берегу, у самой воды, — солнце. И если закрыть глаза — сразу забываешь, где находишься, забываешь, что ты в самом центре огромного города. А как только забыл, думаешь, что ты на берегу Старого Одера, и Тассо с тобой, и бухта рядом… И вода плещется, и чайки кричат…

Камень просвистел у самого уха и шлепнулся в воду. И еще, еще, и справа и слева… Стефан медленно оборачивается. Губерт! Спрятался за деревом и смеется, как смеются мальчишки в книгах Вильгельма Буша.

— Эй, Губерт! Очумел, что ли? — кричит Стефан, а Губерт, выйдя из-за дерева, спрашивает:

— Чего делаешь? Я думал, вы уехали к бабушке. Сегодня ж воскресенье!

— В следующее.

— Следующее? Не сегодня? Ты ж говорил…

— Чего я говорил?

— Что в это воскресенье поедете.

— Может, и говорил. А вышло по-другому.

— Плохое что-нибудь? — спрашивает Губерт, а так как Стефан не отвечает, он говорит: — Похоже, что плохое.

— Ничего не плохое, — говорит Стефан. — Садись. Или боишься, мать увидит?

— С каких это пор я боюсь? — возмущается Губерт, но все же не садится. — А мы могли бы с тобой автостопом прокатиться. Скукота здесь. И каждое воскресенье так.

— Автостопом? — спрашивает Стефан. — А куда?

— К твоей бабушке.

— Далеко очень. За один день не обернуться.

— Мы и на два можем уехать.

— А в школу завтра?

— В школу? — спрашивает Губерт и все же садится. Солнце согрело землю. Губерт откинулся на спину, голову укладывает поудобней на прогретой траве, щурится и говорит: — Хорошо бы подальше куда-нибудь уехать… далеко-далеко!

— К морю, да?

— Еще дальше. Спрятаться на отчаливающем корабле, а когда он придет в какой-нибудь порт — сойти. И ты уже в Швеции или на Огненной Земле…

— Зачем тебе Огненная Земля?

— Можно и самим корабль построить. Как вы с Тассо — плот. Но только раза в три больше. И шалаш на нем. Можно ведь, правда?

— И махнуть на Огненную Землю?

— Или на Кап Аркона.

— Туда быстрей на машине доедешь.

— Ну тебя! Тогда хоть туда — за угол! На твой остров! И заживем там Робинзонами…

— Да, да, — говорит Стефан без всякого восторга.

— Ну, знаешь, с тобой сегодня каши не сваришь.

Оба молчат. Губерт лежит, ни о чем не думая, а Стефан уже представляет себе, куда бы они теперь доехали: до Вернойхен наверняка, а то были бы уже в Фрайенвальде… При этих мыслях у него сжимается сердце, горе и обида так и жгут, великий гнев охватывает его! Никогда он этого Герману не простит!

Долго они молчат и только теперь слышат, как где-то ревут моторы. То громко, то заглохнут. Рев нарастает — так рычат только дорожные и строительные машины. Но ведь сегодня воскресенье! Чего они рычат?

— Чего это они? — спрашивает Стефан Губерта.

— Кто? Где?

— За домом. Не слышишь разве?

Слышит Губерт, даже голову приподнял.

— Ааа, эти! Раствор привезли.

— В воскресенье?

— На детскую площадку. Фундамент укладывают. Сверхурочно работают.

— Торопятся, значит. Сверхурочно. Что ж ты мне раньше не сказал?

— Когда это раньше? Ты меня не спрашивал.

— Если они сейчас укладывают фундамент, пропала наша детская площадка! Будет такой… и не знаю какой!

— Так и будет, — говорит Губерт. — Мне все равно.

— Всё равно, значит, — говорит Стефан. Сидит и думает и хочет, чтобы и ему тоже было все равно, как Губерту, но не получается, не может он! — Пойду погляжу, — говорит он.

А рычат там два маленьких думпера. За рулем — молодые парни, такие, как каноист. На голове — маленькие круглые шляпы, и правят они, как будто оседлали необъезженного мустанга.

— Видишь, взялись за дело, — говорит Губерт. А Стефан:

— Так они к обеду всю опалубку заполнят.

Наверху, где опалубка кончается, стоят два других парня — ноги расставили, в белых защитных шлемах. Они лопатами разравнивают раствор. А внутри опалубки — еще третий парень, он утрамбовывает цемент круглой трамбовкой. Дело у них спорится.

— Этому плохо, — говорит Губерт. — Здорово вкалывать надо. И внимательным надо быть, а то завалят раствором.

Думперы словно скачут по кучам песка. Прямо вездеходы. Управлять ими, должно быть, легко. А как красиво раскрашены! Желтые с оранжевым.

— Красивые, — говорит Губерт.

— Краска — да.

— Если б в красный выкрасить — они были бы как пожарные машины.

— И такие же быстрые. А меня зло берет! — говорит Стефан.

— Чего? Зло берет?

— Точно. Оставь меня в покое!

Первый четырехугольник скоро будет заполнен. Парень, который работает трамбовкой, с каждой засыпкой будто на глазах растет. Скоро он догонит тех парней, которые стоят наверху.

Подъезжает очередной думпер. Но столько раствора уже не надо. За ним — второй. Этот совсем лишний. Парни держат совет. Что делать с раствором? Очень просто. Те, что с лопатами, залезают в кабины думперов, а тот, что с трамбовкой, откидывает ее в сторону и тоже прыгает на думпер… полный газ! И скорее подальше от строительной площадки…

— На дачу кому-нибудь повезли, — говорит Губерт.

Подтянувшись на руках, они садятся сверху на опалубку, рассматривают свежезалитый раствор, и Стефан первым вдавливает в него пятерню.

— Гляди! — говорит он.

И Губерт делает то же самое. Сначала правую руку, потом левую, потом обе сразу — похоже, будто огромные птицы оставили свои следы.

— Теперь ногами давай, — предлагает Стефан.

— Ногами — нельзя! Они нас по ним выследят.

— Ну и пускай, — говорит Стефан. — Это ж никому не вредит. Но ты слезай отсюда, а то у твоего папочки опять приступ случится.

— О своем папочке ты не подумал?

— А я не говорю ему — «папочка». Это во-первых, и во-вторых — он у меня животом не болеет. Так что давай слезай.

Губерт стучит пальцем по виску, глядя на Стефана. И теперь они оба утаптывают свежезалитый раствор. То одна нога позади другой, то носки внутрь, то врозь, то следы крест-накрест — веселенькая картинка!

Неподалеку валяется арматурное железо, сломанный черенок от лопаты, обрезки жести. Вон и старый зонтик, и кривая труба, и сколько хочешь давно обрезанных ивовых прутьев! Всё тащи сюда!

Они втыкают прутья в раствор, между ними старый зонтик, раскрытый конечно, и обрезки жести, черенок от лопаты и как венец всего — арматурное железо и кривая труба. Оба горячатся, спешат. Губерт носится по стройплощадке, выискивает все новые и новые предметы. Нашел голубой кофейник, трубу от глушителя, несколько бутылок с длинными горлышками — все это он подтаскивает к опалубке, а Стефан распределяет, где что воткнуть.

— Еще бы деревцо одно-другое, и садик готов! — говорит он.

А Губерт замечает:

— После рождества хорошо, когда люди елки выбрасывают. Мы бы тут целый лес посадили!

Решив передохнуть, они любуются своим творением. Никто им до сих пор не мешал. Да и не проходил пока почти никто, а кто их видел — не обращал внимания. Девочка одна спросила:

— Что вы тут делаете? Вам разрешили здесь играть?

А один дедушка предостерег их:

— Вы глядите, не упадите туда!

Никто так и не мешал. Но вот теперь набежали дети. Все больше и больше. Словно по волшебству, сбегаются и совсем маленькие и какие побольше. Все смотрят вверх на Стефана и Губерта, и у каждого что-нибудь в руках: ведро без дна, лошадка-качалка без головы, поломанная люстра, планка от жалюзи, матрасная пружина, велосипедная рама. Всё, всё подтаскивают дети и передают Стефану и Губерту или сами втыкают в незастывший бетон. А то проделывают бороздку, выкапывают ямку. И вдруг — о ужас! — приволокли два молоденьких деревца! Березку и клён! Выдернули где-то свежепосаженные.

Дело принимает серьезный оборот. Но поздно — никого не остановишь! Стефан кричит, надрывается. Никто его не слушает. Детишки спешат притащить побольше. И у маленьких и у тех, что постарше, у всех в руках свежевыдернутые деревца! Стефан соскочил сверху, отпихивает ребятишек, но они уже сзади, сбоку, всюду. Они окружили его веселой ватагой! Их все больше!

Вдруг — голос! Комендант Бремер! Тихо делается. И сразу — крик, визг! Детишки разбегаются кто куда, одни налево, другие направо. И страх и веселье — все смешалось в душе маленького народца.

Стефан бежит в одну сторону, Губерт — в другую. Вдруг Стефан видит — Аня бежит рядом. Аня! Откуда она взялась?

Комендант Бремер так никого и не поймал!

Пусто кругом. Одним своим голосом всех разогнал. Ходит теперь около опалубки и убирает мусор. И злится. Так зол, что детей не замечает совсем.

— Зачем вы это сделали? — спрашивает Аня.

— Не знаю, — отвечает Стефан. — Как-то сразу все пошло и пошло. А ты разве ничего не притащила? Я, правда, тебя не видел.

— Опоздала я.

— Прозевала, значит, — говорит Стефан.

В зеленом вагончике их никто не найдет. Ключ лежал под нижней ступенькой, как всегда. Стефан сидит с Аней за шатким столиком, как когда-то сидел с Ритой — Артур их еще ухой угощал.

— Как же это могло случиться? — спрашивает Аня. — Не само же собой? Вы же с чего-то начали? Что-то сделали?

— О ком ты? Кто чего сделал?

— Ты и Губерт.

— Ни на кого другого ты не подумала?

— Нет. Разве еще кто-нибудь был?

— Да нет. Не было. Мы вдвоем. Губерт и я.

— Как же с деревцами получилось?

— Деревцами? Вдруг как-то сразу ребятня с ними прибежала. Ничего уже сделать нельзя было. Самая мелюзга, дурачье. Правда, глупые какие! Притащили деревца — и ничего нельзя было поделать.

— Грустно, — говорит Аня. — Живые деревца…

— Да ладно тебе. Новые посадим.

— Все равно очень грустно.

— Новые посадим! — ершится Стефан, будто для него дело кончено, но втайне-то он думает о Германе, об отце. Комендант Бремер для него — нуль. А вот отец, отец — это другое дело, лучше и не думать даже…

Поглядел в окошко — кругом пусто. На опалубке стоит комендант Бремер. И Губерта нигде не видно. Стефан спрашивает, глядя в оконце: